Вдох, выдох

Аннотация

Не верь тому, кто клялся часто: он клятв ни разу не держал. Врага не бойся: друг опасней, коль за спиной его – кинжал. Не пей из кубка золотого: в нём часто яд, хоть с виду мёд, И не проси любви у бога: она сама тебя найдёт.

Алана Инош Вдох, выдох Аннотация: Не верь тому, кто клялся часто: он клятв ни разу не держал. Врага не бойся: друг опасней, коль за спиной его – кинжал. Не пей из кубка золотого: в нём часто яд, хоть с виду мёд, И не проси любви у бога: она сама тебя найдёт. Между терракотово-коричневыми склонами гор раскинулась залитая солнцем долина, поросшая блёклой, пыльной зеленью. Сухая погода песком скрипела на зубах, раскаляла кожу, как глину в печи. Ветер крутил маленькие пылевые вихри у земли. Две загорелые девушки, оставив велосипеды у обочины горной тропы, подставляли свои стройные тела жарким лучам. — И что делать теперь? Надо бы нагнать группу до наступления ночи, а то мы тут застрянем, — сказала рыжая. Точнее, волосы у неё были русые, а тёплый медный оттенок им, казалось, придавало местное солнце, отражаясь от терракотовых склонов. Брюнетка в курточке светло-цианового цвета деловито достала из спортивного рюкзака бутылочку воды и отпила глоток. Влага блестела на её свежих, пухлых губах. — Не дрейфь, со мной не пропадёшь, — усмехнулась она. — Я объездила и облазила здесь каждую гору и каждую тропинку. Через тридцать километров будет городишко, там есть маленькая, но уютная гостиница. Если не нагоним, то в ней и заночуем. Не беда. Издали девушки казались ровесницами, но вблизи становилось ясно, что русая велосипедистка чуть старше. Она сквозь ресницы смотрела вдаль. «Да что ты знаешь о страхе?» — повисла в сухом воздухе её безмолвная мысль. А вслух она с усмешкой сказала: — Мы с тобой прямо как в одном фильме... Там две туристки в Аргентине отстали от группы и попали в переплёт. Не знаешь, тут бандиты-работорговцы не шастают? — Что за фильм? — Брюнетка мелкими глотками потягивала воду. Чёрный шёлк её волос переливался на солнце, она загорела до смуглости и вполне могла сойти за местную. — «И наступит тьма». Так себе кинцо, на один раз. — И русая девушка махнула рукой. — У нашей с тобой жизни сюжет покруче будет. Позагорав ещё немного, они оседлали велосипеды и тронулись в путь. Безлюдный простор дышал зноем. Крошечный населённый пункт назвать городом язык не поворачивался, но всё-таки это был островок цивилизации: частная гостиница, ресторанчик, отделение банка, почта, больница и полицейский участок. Пока брюнетка бойко болтала с хозяйкой по-испански, русая подруга вслушивалась в их речь, узнавая отдельные слова и выражения. Им досталась лучшая комната, чему способствовали не только общительность и обаяние темноволосой девушки, но и щедрые чаевые. Хозяйка, коренастая и темноглазая, широколицая женщина с выраженными чертами расы южноамериканских индейцев, с доброжелательным любопытством всматривалась в иностранок. Ей была приятна родная речь из уст гостьи из далёкой России. Ресторан (а честнее сказать, забегаловка с музыкой) предлагал на удивление неплохое вино, среднего качества пиво и крепкую травяную настойку тёмно-коньячного цвета. — Недурно, — отведав вино, похвалила брюнетка. — Бормотуху здесь не подают, хоть это и богом забытая дыра. Молодые люди из местных, отдыхавшие за соседним столиком, поглядывали на них, а когда брюнетка повела подругу танцевать, один из них отделился от компании и что-то ласково шепнул темноволосой. И он, и его приятели уже пребывали под изрядным хмельком, но на ногах ещё держались. — Мы с мужчинами не танцуем, — отшила его девушка. Познаний её подруги в испанском хватило, чтобы это понять. Парень делал вид, что заинтригован, и даже не думал уходить — продолжал тереться около девушек, норовил в танце коснуться бедром. Русоволосая, призвав себе на помощь весь свой испанский вокабуляр и скудные знания грамматики, резко сказала: — Иди отсюда. Это моя женщина. Я её танцевать. Ты гулять лес. Парня очень заинтересовало выражение «гулять лес». Брюнетка, мягко двигая бёдрами под ладонями подруги, посмеивалась и не вмешивалась в беседу, но в её зрачках плясали чёртики. — Гулять лес — отвалить, — как могла, объяснила русая. Поддатый паренёк не унимался. Хмель не способствовал внятности его речи, но развязные жесты намекали на что-то вроде «идите к нам, мы угощаем, отлично проведём время». — Ян, мне уже пофиг, что он там лопочет, — устало процедила русая девушка. — Ещё чуть-чуть — и я ему врежу. Вызовут полицию, а нам оно надо? — Какая ты горячая, Лютова, — соблазнительно покачивая тазом, прищурилась брюнетка. — Защитница моя... Ну, всечёшь ему — переночуем в кутузке, только и всего. Взгляд русой подруги подёрнулся ледком, стал жёстким, угрюмым. — Нет уж, решётками я сыта по горло в своей жизни, — тихо отчеканила она. Яна посерьёзнела, ласково обвила её руками за шею. — Прости. Так себе местечко, мне тут тоже не особенно нравится. Выпить можно, но есть и минусы... — И она покосилась на парня, который всё не терял надежд затащить девушек за свой столик, а там, глядишь, и до «того самого» недалеко. — Сейчас, я только стопочку этой огненной воды опрокину, и пойдём домой. Ты не будешь? Лютова отказалась. В кармане спортивных шорт она нащупала на всякий случай туристический нож. Яна по-гусарски лихо всадила порцию сорокаградусной горькой настойки, после чего расплатилась, и они вышли под вечернее небо, на котором уже проступали недосягаемо-спокойные звёзды. Любитель знакомств без обязательств увязался за ними. Терпение Лютовой лопнуло. Резко развернувшись к нему, она выхватила нож и выкинула лезвие. — Ты не понимать хорошо — тебе быть плохо, — негромко, но весомо сказала она. — Мой нож — твоя шкура портиться. В её голосе тонко звенела сталь, движение руки было чётким и выверенным до сантиметра. Не пустая угроза, а движение-обещание. Пружинящие в коленях ноги — в стойке, левая чуть впереди, руки — перед корпусом. Это остудило пыл назойливого ухажёра. — Ладно, ладно, не хотите — не надо, — сразу попятился он. И, уходя, покрутил пальцем у виска — жест, понятный во многих уголках мира. Лютова расслабила готовое к бою тело, спрятала нож. — Ну, как тебе мой испанский? — усмехнулась она. Брюнетка, наблюдавшая за этой сценой без особого страха, прильнула к ней и пальцем нежно нажала на кончик носа. — Совершенствуешься. Грамматика местами хромает, но по смыслу — вполне себе доходчиво. Пошли домой. Лютова шагала невозмутимой, мягкой поступью опытного зверя. Поджарая и сухая, как гепард, она состояла из мускулов и нервов. У неё были хорошо очерчены под кожей икры, дельтовидные мышцы. Яна скользила рядом с ней лёгким, как бы танцующим шагом. Она отличалась большей субтильностью, тонкой костью, изяществом на грани худобы. Роскошные жгуче-тёмные волосы волнами спускались ей за спину, в нежных мочках ушей мерцали серёжки. Для ресторана она переоделась в короткое платьице, почти не прикрывавшее её точёных ножек. На вкус Лютовой, слишком вызывающее. Ага, пятая точка — мишень для приключений. Яна забралась в душ первая, подмигнув Лютовой: — Не буду против, если ты присоединишься. Ладони заскользили по мокрой коже, соревнуясь в ласке со струями воды. Шум дыхания, череда поцелуев. Тонкая и гибкая, как плеть, Яна обвивалась, урчала, кусалась. Она не владела ножом, но спокойного бесстрашия в её глазах было не меньше, чем у Лютовой. Этакое невозмутимое, чуть насмешливое знание, что всё будет так, как она захочет. Она не боялась этого парня, она знала, что у того кишка тонка. Не бандит — обычный провинциальный повеса. Она никогда не ошибалась в оценке людей. Хрупкая, как статуэтка, и цепкая, как анаконда. ... Эта житейская хватка и спокойно-ироничное отношение к жизни не сразу раскрывались в Яне при знакомстве. Когда они с Лютовой впервые встретились, эта девушка казалась ей лёгкой, как бабочка, беззаботной, весёлой и бездумной. Но вот наивности в ней не было ни капли. Наивной, скорее, тогда была сама Лютова. Прямая и простая, как пять копеек, ещё не битая жизнью. Став к двадцати двум годам КМС по самбо, Кира работала инструктором по самообороне для женщин, а Яна оказалась худшей ученицей в группе. С ней Кира сама начинала сомневаться в собственных педагогических способностях. Она всегда гордилась тем, что могла научить приёмам даже неуклюжую и неуверенную в себе тётеньку за сорок, но эта молодая девчонка показывала наихудший отстой «за всю историю отстоя». Если её поставить против манекена, манекену была гарантирована победа. Её могла побить боксёрская груша. Это был даже не нулевой уровень, а минус сто пятнадцатый. Приезжала Яна на занятия на собственной дорогой иномарке канареечно-жёлтого цвета. Кира диву давалась: если девица научилась водить, значит, была способна к обучению в принципе. Почему в спортзале она превращалась в безрукого и безногого оловянного солдатика, для Киры оставалось загадкой. — Девушка, извините, но, по-моему, это напрасная трата моего времени и ваших денег, — сказала она после занятия, на котором Яна в очередной раз продемонстрировала редчайшую непонятливость и полное отсутствие связи мозга с конечностями. — Ну, попробуйте, что ли, позаниматься... йогой там, пилатесом. А это — не ваше. — Но я хочу научиться постоять за себя! — невинно захлопала кукольными ресницами Яна. — А на пилатес я и так хожу. «Не знаю, как насчёт постоять, но полежать за себя ты точно можешь», — промелькнула в голове Киры пошлая и весьма бородатая шутка, но она удержала её за зубами. Девица была из богатой семьи, а «золотая молодёжь» не вызывала у Киры ничего, кроме неприязни. — У меня просто в группе не получается, — заискивающе улыбаясь и ласково стреляя глазками, призналась Яна. — Я стесняюсь при других людях... А когда у меня что-то не получается, я стесняюсь ещё больше. И тогда я становлюсь вообще бревном. Вы не могли бы позаниматься со мной индивидуально? Деньги — не проблема, я заплачу... Кира восприняла эту просьбу без восторга. Девица раздражала её своей тупостью и в то же время возбуждала низменные чувства — простые и физические, как голод. Яна занималась в облегающих леггинсах, подчёркивавших её маленькую, но круглую и упругую, как свежая ягодка, попку, стройные ляжечки без капли лишнего жирка, точёные голени и изящные щиколотки... Желание было однозначным, грубым и животным, как съесть кусок мяса, но Кира гнала его от себя. — Не знаю, не знаю, — сказала она прохладно. — Не думаю, что это имеет смысл... — Ну пожалуйста, попробуем один раз, — проворковала Яна, подступив к Кире вплотную и обдав её пьянящим тёплым запахом разгорячённого после тренировки тела. Она умоляюще сложила ладошки: — Всего один шанс, пли-и-из!.. Но, чур, только мы с вами — один на один, без других клиенток. Мне кажется, они думают, какая я дура и... Кира втянула воздух в грудь и сердито выдохнула. — Господи, да людям в зале дела нет до вас, каждый занят собой! Ну хорошо, давайте попробуем. Только у меня весь день занят, приходите после девяти вечера. Устроит такой вариант? — Ой, спасибо-спасибо-спасибо! — радостно запищала Яна, захлопав в ладоши. — Вот увидите, всё будет совсем по-другому! И, чмокнув Киру в щёку, побежала в раздевалку. А та ещё несколько секунд стояла столбом, потирая место поцелуя и озадаченно думая: «Это что такое сейчас было?» Нехотя согласившись, Лютова не испытывала большой заинтересованности во всей этой затее и к концу рабочего дня благополучно о ней забыла. Память будто автоматически очищала некую «корзину», куда поступало всё бесперспективное и сомнительное. Но не тут-то было: выходя вечером из клуба, Кира нос к носу столкнулась на крыльце со своей горе-ученицей. — О, как любезно с вашей стороны встретить меня! — засияла та голливудской улыбкой. Лицо Киры осталось каменным, но мысленно она делала «фейспалм». Ей было неловко признаваться, что она просто забыла о договорённости. Но, раз уж её назвали любезной, Кира помогла донести сумку, в которой лежала тренировочная форма и обувь, бутылка воды, влажные салфетки и полотенце. Все эти принадлежности девушка незамедлительно разложила на скамейке в зале, а переодеваться почему-то предпочла прямо при Кире. Та просто стояла в немом столбняке. — Ой, простите, что смущаю вас, — чирикала Яна. — Вы не поможете мне снять платье? Застёжка так неудобно расположена, что самой трудно дотянуться. Сохраняя на лице маску непроницаемости, Кира вжикнула молнией: — А вы не пробовали одеваться на тренировку во что-то попроще? Яна выскользнула из платья-футляра, как бабочка из кокона, и предстала перед Кирой в одном белье. Тогда Кира впервые и увидела у неё этот спокойный, ласково-насмешливый взгляд уверенной в себе женщины, знающей, что всё будет так, как она задумала. И ничто этому не способно воспрепятствовать. Процесс втискивания в узенькие леггинсы сопровождался лёгкими прыжками. Всё, что могло трястись и колыхаться, тряслось и колыхалось, но не дрябловато-студенисто, как бывает у зрелых дам, а с юной тугой упругостью. Завязывая шнурки на кедах, Яна развернулась к Кире спиной и нагнулась. Попка-ягодка предстала во всей красе. «Какого хрена?» — ошалело думала наставница, облизывая пересохшие губы. Это походило на тактику целенаправленного соблазнения, и Киру накрыла холодящая волна раздражения на себя саму — за то, что всё осознавала, но, тем не менее, велась на эту игру с её либидо. И надо же было такому случиться, что в зал заглянул рыжий крепыш Виталик — тоже самбист и коллега Киры, который тренировал другую группу дам. Его взгляду предстала эта красноречивая картина: завязывающая шнурки Яна и уставившаяся на её зад Кира. Да уж, неправильных толкований здесь быть не могло, тем более что Виталик знал об особенностях личной жизни Лютовой. Относился он к этому, к слову, спокойно и чуть шутливо. — Кхм, извините, девушки, — усмехнулся он. — Кажется, я не вовремя. Не буду мешать. Кире хотелось запустить в него блином от штанги — раскрутиться, как метатель диска, и зафигачить от души, чтобы стереть эту понимающую ухмылочку с физиономии Виталика. — У меня индивидуальное занятие, — только и выговорила она. Её голос прозвучал удивительно бесстрастно. — Ага, прям очень индивидуальное, — с видом величайшей проницательности намекнул Виталик и безнаказанно удалился, оставшись невредимым только благодаря самообладанию Киры. Да и штанги находились в соседнем зале. Яна, покончив со шнурками, наконец выпрямилась с выражением простодушного энтузиазма на милом личике. — Я готова. Начнём? — Сначала, как всегда, разминка, — сдержанно проронила Кира. Вскоре ей стало ясно, что неловкость и тупость Яна разыграла с завидным актёрским мастерством. В индивидуальном порядке тренировка пошла как по маслу, уровень девушки моментально преодолел расстояние от отметки в минус сто пятнадцать до вполне удовлетворительного. Всё было при ней: и координация движений, и хорошая реакция, и понятливость. Кира не подала виду, что раскусила эту игру, и невозмутимо довела тренировку до конца. Ей пришлось проявить немалую выдержку и стойкость, моральную и физическую. Когда они отрабатывали приём освобождения из захвата, Кира, изображавшая преступника, вдруг ощутила руку «жертвы» на своём бедре. Лютову будто током шибануло. От неожиданности захват сам собой ослабел, и Яна вёртко выскользнула на свободу. — Наверно, так тоже можно, да? — многозначительно улыбнулась она. — Кхм, гм. — Несколько мгновений Кира собирала в кучу разбежавшиеся мысли, изо всех сил стараясь сохранять выражение «морда-кирпич» на лице. — В принципе, можно всё, но не всегда есть гарантия, что это сработает. — Ну, сейчас ведь сработало? — мурлыкнула девушка, обдавая Киру ночной тьмой пристальных, бархатистых глаз. — Творческий подход и всё такое... — В реальности ситуация может быть совсем другой, — с льдистым звоном в голосе сказала Лютова. — Если это, к примеру, насильник, то это может только спровоцировать его. — Необязательно, — всё с тем же пристально-ласковым, игриво-дерзким вызовом в глубине зрачков возразила Яна. — Насильник ожидает сопротивления жертвы, а тут — нестандартный ход. Даже секундное замешательство с его стороны даёт жертве преимущество. Нужно только успеть его использовать. — Это слишком рискованно, — сказала Кира, внешне абсолютно бесстрастная и холодная, но внутри — тугая, как пружина. — Поэтому лучше отдавать предпочтение стандартным приёмам: уж они-то, в отличие от вашего креатива, работают в большинстве случаев. На «психологию» нужно время, а оно не всегда у вас есть. Да и ситуации разные, и люди тоже. С одним сработает одно, с другим — другое. А сила и боль — самые простые, но универсальные и безотказные вещи. Ну, давайте представим, что вы — насильник. Захватите меня сзади. Девичьи руки цепким кольцом оплели её, скользя ладонями по телу, персиковая щёчка прильнула к её щеке. Жадно растопыренные пятерни накрыли её грудь и мягко сжали. — Эй! — невольно дёрнулась Лютова. — Лапать меня не обязательно. — Извините, но я никогда не участвовала в изнасиловании, поэтому не знаю, как это правильно делается, — простодушным тоном проговорила Яна. Ага, как же, святая простота! Голос — как у смущённой школьницы, а блудливые ручонки уже переместились ниже пояса и грозили вот-вот проскользнуть в брюки наставницы. Ощущение полного идиотизма всего происходящего накрыло Киру и выбивало почву из-под ног. Стараясь не причинить девушке боль, она решительно высвободилась и заблокировала дальнейшие поползновения её не в меру шаловливых рук захватом — твёрдо, но не грубо. — Ух ты! Круто! — не оказывая малейшего сопротивления, восхищённо улыбнулась Яна. — Я и глазом моргнуть не успела! А как это вы сделали? — Что ж, давайте разберём поэтапно, — надеясь наконец вернуть занятие в рабочую колею, сказала Лютова. И добавила веско: — Только сосредоточьтесь на технике, пожалуйста. Моё время стоит ваших денег. — Хорошо, я постараюсь, — отозвалась Яна с чувственным, грудным смешком, который когтистой кошачьей лапкой опять зацепил в Кире напряжённо ноющую струнку физической тяги. Сосредоточение требовалось самой Лютовой. А ещё лучше — ледяной душ. Нечеловеческим усилием воли заключив себя в невидимый скафандр бесчувственности, Кира движение за движением — сначала в замедленном темпе, а затем в обычном — разучила с Яной приём. Глянув на часы, она небрежно бросила: — Ну, думаю, на сегодня достаточно. Клуб уже закрывается. Девушка смахнула с себя пот полотенцем и улыбнулась. — Ну, как я вам? — В смысле? — на секунду оторопела Кира. — В смысле, что индивидуальный подход творит чудеса. — И Яна, эротично обхватив горлышко бутылки пухлыми губками, сделала глоток воды. — Пожалуй, вы не безнадёжны, — сухо ответила Лютова. — Рада это слышать, — рассмеялась девушка, показав ровный жемчуг зубов. — Ну так что, вы согласны перевести меня на индивидуальный график? Ответ «да» подразумевал продолжение эротических домогательств. Кира решила, что романы на работе ей ни к чему. — Хорошо, только на моих условиях, — сказала она жёстко. — Переодеваться — строго в предназначенном для этого помещении клуба, то бишь, в раздевалке. Это раз. Два — на тренировку приходить в свободной одежде, не требующей посторонней помощи. — А будет и три? — Яна сняла с плеча Киры невидимую соринку. В её зрачках плясали и смеялись чертенята. — Будет и три. Работать всерьёз и не валять дурака, — закончила Кира и направилась к двери. — Ну простите, — со смехом догнала её Яна. — Мне просто хотелось добиться индивидуальных занятий. — Вы могли прямо попросить об этом с самого начала. Я не люблю, когда попусту тратят моё время. Быстрым, мягким шагом Кира вышла из зала. Женственностью её походка не отличалась, скорее, в ней сквозила сила, не лишённая пластичности и своеобразной грации большого хищника. Смеющаяся Яна настигла её уже в раздевалке, забежав вперёд. — Ну простите меня, я больше так не буду. Обещаю впредь подходить к делу серьёзно. Я согласна на все ваши условия, сэнсэй. * В камере СИЗО об условиях для занятий не шло и речи, но Кира и там умудрялась поддерживать себя в форме: отжималась от пола, качала пресс, приседала со своим весом, стояла в планке, не пренебрегала растяжкой. Она просто делала то, к чему привыкла, и это помогало оставаться собранной, не раскисать и физически, и морально. Камера была душная и тесная, и большую часть пространства занимали двухъярусные железные койки и стол. Сокамерницы смотрели на неё безучастно, не мешали. Даже вняли её просьбе не курить во время выполнения упражнений. Настроение у них преобладало подавленное. Они мучились от тревоги и вынужденного безделья. Правда, когда к ним в камеру поступила одна беспокойная особа по имени Валька, возникли небольшие проблемы. У Вальки это была уже не первая судимость, она отличалась скандальным нравом, ко всем цеплялась, стремилась навязать свой «авторитет». Неопытные сокамерницы принимали это за чистую монету, и ей быстро удалось подмять их под себя. Лютова знала не больше них, но ей почему-то казалось, что всё это — дешёвые понты. Они видели её впервые и вряд ли что-то о ней слышали — что ей мешало пустить им пыль в глаза? Она просто хотела утвердиться, вот и гнула пальцы веером. У Вальки были короткие соломенные волосы и субтильное телосложение. Возраст? Ей, преждевременно увядшей от разгульной жизни, могло быть от тридцати до пятидесяти. Казалось, состояние покоя ей было неведомо: то она покачивала ногой, то барабанила пальцами, вскакивала и садилась, принималась расхаживать по камере. Сигареты она сосала постоянно, на этой-то почве у неё с Кирой и вышли разногласия. — Вы не могли бы не курить в ближайшие часа полтора? — попросила её Кира, собираясь приступить к своим упражнениям. — Здесь и так дышать нечем, кислорода мало. Тяжело заниматься. — А ты у нас кто по жизни? Спортсменка, что ль? — усмехнулась Валька. — Есть немножко, — сдержанно ответила Кира. Первые полторы минуты беседы Валька не проявляла агрессии, была, скорее, насмешлива и высокомерна, разговаривала «через губу». Впрочем, переходы от относительного благодушия к вспышкам злости происходили у неё молниеносно. — Не могу я не смолить: грёбаная привычка, — хмыкнула Валька. — С десяти лет лёгкие копчу. Хочешь качаться — качайся, кто ж тебе не даёт? Но и другим кайф не ломай. Особых условий тут тебе никто создавать не будет. Ты не на воле. Тут свои законы. — Помимо законов зоны есть ещё и человеческие, — сказала Кира, стараясь сохранять дружелюбный, но не раболепствующий тон. — Так вот, по-человечески вас прошу воздержаться от курения минуток на девяносто. Это ведь не сложно. — На девяно-о-осто?! — нарочито вытаращила Валька глаза со светлыми, едва заметными ресницами. — Слушай, эт чё-то долго! Минуток пять я подержусь, но девяносто — эт ты многовато просишь! Не. Не по кайфу мне. — И Валька демонстративно прикурила новую сигарету. — И всё-таки я вас прошу пойти мне навстречу, — негромко, подчёркнуто вежливо настаивала Кира. — Взамен могу подобрать для вас комплекс упражнений для укрепления здоровья. И бросить курить вам не помешало бы. Валька вскинула глаза, недобро прищурилась. Все притихли, не вмешиваясь. Валька вроде бы пока не бузила, но в спёртом воздухе камеры звенело напряжение. Пороховая бочка грозила взорваться. — Да на кой мне сдались твои приседания?! — Валька поднялась с места и подошла к Кире вплотную. — Ты забодала уже! Захлопни свой хавальник и не вякай. Ты мне кто — мамаша, чтобы жизни учить? Она была раза в полтора мельче Киры, но гонору у неё хватало на десятерых. Чтобы так задиристо вести себя, следовало обладать более крепкой комплекцией: ведь можно однажды нарваться и на отпор. Губы Киры оставались сжатыми, но мысль работала, ища подвох. Не припрятала ли Валька какую-нибудь заточку, например? Или её специально подсадили к ней? Варианты крутились со скоростью центрифуги. В ней срабатывала звериная осторожность. Лютова отошла к окну и приступила к упражнениям, больше не обращая на скандалистку внимания. Но Валька крепко завелась: хладнокровное игнорирование ещё больше взбесило её. — Эй, спортсменка, я с тобой разговариваю! Ты чё, дерзкая, что ли? Дерзкая, да? Кира приседала, сцепив руки замком на затылке, но улавливала каждый шорох за спиной. Валька сыпала оскорблениями и брызгала слюной, точно припадочная. Лютова пропускала мимо ушей этот шум, сохраняя олимпийское спокойствие. Собака, которая громко лает, как правило, редко кусает, но бывают и исключения. Походка у Вальки была шаркающая, и определить её местонахождение не составляло труда даже с закрытыми глазами. Кира обернулась так резко, что Валька шарахнулась назад и налетела на стол, а между тем её и пальцем не трогали. Это получилось так смехотворно, что сокамерницы не удержались от сдавленного фырканья. Валька окинула их лютым взглядом, и те тут же натянули на лица постное выражение. Она побранилась ещё для порядка и раздала несколько оплеух и тычков, но это уже было не страшнее бессильного тявканья мелкой трусоватой собачонки. Не пошевелив и пальцем, Лютова уронила Валькин дутый «авторитет», и этого она ей простить не могла. Кира не особенно боялась, но на всякий случай спала вполглаза: мало ли, что могло взбрести этой брехливой моське в голову. Валька, словно бы желая усыпить её бдительность, стала подчёркнуто любезна, даже тушила сигарету, когда Лютова занималась упражнениями. Она лезла к Кире с задушевными беседами, даже делала попытки оказывать ей мелкие услуги. Ей приносили хорошие передачи, которыми она ни с кем не делилась, охраняя своё имущество со злобой маленького жадного зверька, но Киру настойчиво угощала. Кира сочла верной тактикой демонстрировать дружелюбие и ничем не выдавать своей настороженности, но принимала угощения сдержанно. Если Валька норовила сунуть целую горсть конфет, она брала одну, также и из щедро предложенной пачки печенья пробовала не больше одной-двух штук. — Спасибо, я не фанатка сладостей, — вежливо улыбалась она. — Ну да, ну да, — кивала Валька с кисло-сладкой усмешкой. — Фигуру бережёшь, понимаю. Фигурка у тебя — что надо! Спала Лютова чутко. Однажды ночью её разбудил шорох, и она сквозь ресницы увидела, как Валька осторожно слезает со шконки, берёт подушку и крадётся к ней. Намерения её были очевидны: набросить подушку спящей Кире на лицо. Страха Лютова не ощутила, только адреналин полыхнул по сосудам. Подпустив Вальку достаточно близко, она резко вскинула ноги и поймала ту в удушающий захват. Они скатились на пол. От их возни проснулись сокамерницы. Их взглядам предстала картина: побагровевшая, со вздутыми на лбу жилами Валька хрипела и царапала бёдра Киры, сомкнувшиеся вокруг её шеи. — Пус... ти... Хва... тит... Она судорожно маячила, делала знаки позвать охрану, но никто в камере не пошевелился, чтобы ей помочь. — Ноги сильнее рук, — негромко сказала Кира. — Я могу сломать тебе шею одним движением. Глаза Вальки вылезли из орбит, она сучила ногами по полу, билась и извивалась. Почувствовав, что та вот-вот отключится, Кира ослабила хватку и дала ей глотнуть воздуха, но не выпускала полностью из захвата. — Говори, ты сама до этого додумалась, или тебя подослали? Валька с хлюпающим звуком всосала воздух, её веки умирающе дрожали. — Са... са... сама... — Допустим, я сделала вид, что верю, — усмехнулась Лютова и разжала ноги. — И веди себя тихо, хватит портить воздух и отравлять людям существование. Ты как мелкая заноза в заднице. Достала всех. Валька, сипло хрипя, забралась на своё место. — Ты... отмороженная... на всю голову, — прокашляла она. Кира тоже легла. — Спать, девочки, — сказала она сокамерницам. — Ничего не произошло, ясно? Никто не сообщил начальству — ни на следующее утро, ни потом. Хоть камера и была укомплектована в основном новичками, все понимали, что лучше молчать. Вальку никто не любил, а благодаря Кире её перестали и бояться. А вот Киру зауважали. Вскоре Вальку куда-то перевели, и больше никто о ней ничего не слышал. ... ...Вдох, выдох. Вдох, выдох. Локти Киры ритмично сгибались, вытянутое в струнку тело почти касалось грудью пола. Капельки пота струились по шее. Пересечённое решетчатой тенью пятно солнечного света лежало на холодных плитках. Первые несколько индивидуальных занятий с Яной прошли нормально, девушка не предпринимала новых попыток соблазнения, приходила на тренировки в свободных спортивных брюках, куртке и кроссовках, но этот взгляд уверенной женщины, хозяйки положения, Лютова порой ловила на себе. И чувствовала: это временное затишье, усыпление бдительности. Мать Яны, властная бизнес-леди, занималась производством оборудования для нефтегазовой промышленности. Её муж, отчим Яны, был у неё, что называется, «на подхвате» — тоже в семейном бизнесе, но на вторых ролях. Она готовила дочь в преемницы, и Яна параллельно получала два образования — техническое и в области менеджмента, чтобы не только управлять предприятиями, но и разбираться в производстве. Имидж недалёкой девицы был лишь маской, на самом деле способности Яны позволяли ей с лёгкостью справляться с насыщенной учебной программой. Она ещё и владела тремя языками — английским, испанским и немецким. — Как у тебя хватает времени ещё и на развлечения? — удивилась Кира, когда Яна пригласила её в ночной клуб. — Отдыхать тоже иногда нужно, — улыбнулась та. Лютова жила одна в съёмной квартире. Если мама кое-как смирилась с её ориентацией, то отец воспринял в штыки. Он боялся, что дурной пример заразителен, и любимая младшая сестрёнка Киры, Нина, тоже станет «извращенкой». Никакие разъяснения, что с нестандартной ориентацией рождаются, а не приобретают её, не помогали. Он тоже был в прошлом спортсмен — играл в хоккей. Теперь он тренировал юношескую команду, а мама-фигуристка, завершив спортивную карьеру, также перешла на тренерскую работу. Изящная и рафинированно-изысканная, похожая на школьную учительницу, она ставила на коньки детишек. Сестра Нина пошла в художественную гимнастику. Когда-то их спортивная семья была очень дружной. Незадолго до открытия правды об ориентации Киры у отца появилась другая женщина, но он скрывал это, чтобы не травмировать младшую дочь-подростка. Любовница забеременела, и он решился на уход из семьи. К этому времени Нине исполнилось шестнадцать, а Кира получила свой кандидатский разряд. Русоволосая и голубоглазая красавица Нина не «заразилась» от сестры — она дружила с мальчиками. Впрочем, на романтику у неё почти не оставалось времени: она горела спортом, и вся семья радовалась, когда она поехала в составе сборной на Юношеские Олимпийские игры и привезла серебряную медаль. ...Очнулась Лютова уже в плену поцелуя. Грохотала громкая музыка, в голове плавал лёгкий хмель, а её шею цепко обвивали руки Яны. Но она решительно расцепила их и пошла прочь из клуба. — Да постой! Куда ты? Яна погналась за ней и настигла на крыльце. — Ну чего ты, чего ты? — быстро лаская щёки Киры подушечками пальцев, смеялась она. В её зрачках танцевали хмельные огоньки. — Всё же так прекрасно, так замечательно... — Я не завожу отношений с клиентками, — жёстко отрезала Лютова. — У меня есть принципы, профессиональная этика, в конце концов. Яна шаловливо закусила губку. — А если я переведусь в группу к Виталику? Тогда я не буду твоей клиенткой. Из-за закрытых дверей приглушённо доносились отголоски музыки, тёмное небо дышало летней ночной прохладой. — Нет. — Кира снова сняла змеиные петли девичьих рук со своей шеи. — Мы из разных слоёв общества. У вас принято считать людей расходным материалом. Зачем я тебе? Поиграть и выкинуть? Я не игрушка, девочка. Ничего у нас не выйдет. Яна уже не пыталась снова её обнять, но стояла по-прежнему в обжигающей, пьянящей близости — внутри личного пространства Киры. Она источала запах чего-то недосягаемо тонкого, первоклассного. Запах дорогих духов... Или денег? Чуть склонив голову набок, она смотрела на Киру огромными, гипнотически глубокими глазами, в уголках которых постепенно собиралась блестящая влага. — Кир, да забудь ты хоть на минутку эту свою классовую ненависть... Ты судишь предвзято. Ты вовсе не игрушка для меня. Ты такая... цельная. Настоящая. Такие, как ты, редко встречаются. А если бы у меня ничего не было — ни денег, ни положения в обществе? — Чтобы наследная принцесса отреклась от престола ради простолюдинки? — усмехнулась Лютова, смахивая пальцем со щеки Яны тёплую мерцающую капельку со смесью удивления и острой, чуть хмельной необъяснимой нежности к плачущей девушке. — Это вряд ли. — В истории бывали прецеденты, — двинув бровью и уронив с ресниц ещё пару слезинок, дохнула Яна ей в самые губы. — Упс... Деффчонки... Это что у вас тут такое интересное намечается, м-м? — промямлил спотыкающийся голос. Из клуба вышел Антон — официальный жених Яны, сынок делового партнёра её матери. Браком своих детей они собирались укрепить бизнес. В отличие от Яны, в университете он числился формально — гулял напропалую. С курса на курс его переводили за деньги. Но роли были уже распределены родителями заранее: Яне предстояло руководить бизнесом, а лоботряс Антон всё так же формально занимал бы какую-нибудь должность, но вкалывали бы за него другие. Смазливый и холеный, в модных джинсах, с модной стрижкой и не менее модной трёхдневной щетиной, но пьяный в стельку, парень еле стоял на ногах. — Я не помешал вам, девушки? — едва ворочая языком, икнул он. — Не-не, вы продолжайте, продолжайте! Меня возбуждают... лесбияночки. М-м... это так красиво. Янусик, ты же пригласишь свою подругу к нам? Я не против тройничка. — Фу, Антон, — поморщилась Яна. — Какой тебе ещё, на хрен, «тройничок»? Езжай и проспись, а? Смотреть противно. Только вызови такси, ради Бога. В таком виде за руль — самоубийство. Разговаривала она с ним чуть покровительственно, властно, с металлическими нотками презрения. Вся в мать: та тоже не особенно церемонилась со своим нынешним супругом. — С моим папаней у маман был бурный роман, любовь-морковь, — рассказывала Яна, когда они с Кирой катили по ночным улицам на её жёлтом авто. — Поженились по молодости, а когда страсти поутихли, началась грызня, борьба за главенство. Ну и прожили они, соответственно, недолго. Папка оказался строптивым, а матушка не уживается с сильными личностями, ей нужны верноподданные, а не конкуренты. Дядя Вова... ну, отчим... он как раз из таких. Удобный мужчинка, который ей в рот заглядывает. Вот она и вышла за него... или, лучше сказать, женилась на нём. В клубе Яна скорее прикидывалась пьяной, нежели была таковой. Сейчас её напускной хмель слетел с неё, в глазах поблёскивали абсолютно ясные, прохладные звёздочки. Её тонкая рука чуть небрежно лежала на руле, мерцая дорогими швейцарскими часами. Машина слушалась её, как конь слушается искусную наездницу. — Ты у нас, как я погляжу, тоже альфа-самка, — усмехнулась Кира. Она тут же напряглась: не резковато ли это прозвучало? Но Яна не обиделась. Её рука всё так же уверенно и спокойно властвовала на руле, уголок чуть насмешливых губ был приподнят. Слезинки давно высохли, живое сердце снова спряталось за щитом ироничности. — Ну, если ты считаешь, что общество — это стая, то почему бы нет? Возле дома Киры машина остановилась. Лютова, слегка осоловевшая от выпитого, замешкалась с дверцей, нажимая куда-то не в ту сторону; Яна вышла и открыла её перед ней. — Спасибо, сама, — хмыкнула Кира, проигнорировав галантно поданную ей руку. Она выбралась из машины без помощи. Асфальт качнулся, будто она стояла на чьей-то огромной дышащей груди, и сердцу вдруг стало жарко: бархатная тьма глаз Яны смотрела на неё серьёзно, без усмешки. — Если я полюблю, я никогда не дам любимому человеку повода чувствовать себя униженным или подавленным. Где есть унижение, там нет любви. А если одна прекрасная девушка показывает характер... — Губы Яны двигались и тепло дышали, скользя в сантиметре от лица Лютовой, пальцы неумолимо переплетались с её пальцами. — Это замечательно. Значит, он у неё есть. Такая девушка вызывает уважение. А я могу любить только того, кого есть за что уважать. По её щекам опять катились эти непостижимые уму слёзы — снова приоткрытая уязвимость сердца, окошко в панцире насмешливой брони. Хрупкость плеч, трогательность ключиц. В груди Киры тепло ёкнуло, она стёрла со щёк Яны влажные ручейки и уже сама её поцеловала. Ответ был искренним, порывистым, с милой дрожью дыхания и доверчивыми объятиями. Уверенная, непобедимая женщина стала в её руках хрустальной большеглазой девочкой, прильнула котёнком, и Лютова прижала её к себе, оберегая, как огонёк зажигалки на ветру. Нет, это не хмель играл с ней шутку... От хмеля можно избавиться, проспаться, а от этого цепкого дурмана — уже нет. «Зайти на рюмку чая» — наверно, это прозвучало пошло, но Яна бубенчато расхохоталась и горной козочкой поскакала следом за Кирой по ступенькам. В потёмках они что-то с грохотом опрокинули в прихожей и обе приглушённо засмеялись, после чего Лютова приложила палец к губам и зачем-то скомандовала «тш-ш-ш», хотя дома её никто не ждал — будить было некого. Новый приступ смеха накрыл их. Одной рукой обнимая разгорячённую, прильнувшую всем телом, ласкающуюся к ней Яну, другой Кира шарила по стене. Нашла, щёлкнула, но свет озарил их не с потолка, а сквозь щель приоткрытой двери ванной. Тьфу ты, не тот выключатель... — Не надо, — обожгла девушка поцелуем-укусом ухо Лютовой. — Пусть будет уютный полумрак... ... ...Вдох, выдох. Вдох, выдох. Капля пота упала на плитчатый пол камеры. Мышцы работали под кожей, сходились-расходились на спине. Ладони отрывались от пола и делали хлопок, а потом Кира мягко приземлялась на них и отжималась. Закинув левую руку за спину, она продолжила отжиматься только на правой с упором на пальцы. Поменяла руки. В колонии её взяли на должность тренера в спортзале. Звериная осторожность помогала ей выжить, а привычка к спортивной дисциплине не давала упасть духом. В «качалку» ходили несколько заключённых мужеподобной наружности — тягать тяжёлое железо, прочие женщины предпочитали обычную «дамскую» физкультуру. Многих своих сокамерниц Кира увлекла спортом — просто подавала пример без лишних слов. Не все из них занимались на постоянной основе — кто-то впоследствии и бросал. Одновременно с Лютовой срок отбывали ещё две самбистки — Света и Анжела. С флегматичной коренастой блондинкой Светой у Киры сложились неплохие отношения, а Анжела, рослая обладательница южной внешности и такого же темперамента, её невзлюбила. Света сидела за ДТП со смертельным исходом, а преступление Анжелы было более серьёзное — умышленное убийство, совершённое с особой жестокостью. Она забила насмерть соперницу, с которой не поделила мужчину. Анжела избивала женщину в течение нескольких часов с перерывами, в итоге потерпевшая скончалась в страшных мучениях. Убийцу осудили на большой срок. Болезненно самолюбивая и озлобленная Анжела вспыхивала по малейшему поводу, а после того как Кира победила её в тренировочной схватке, люто её возненавидела. — Ты не обижайся, но тебе не следовало идти в спорт, — прямо сказала ей Кира. — Любой вид борьбы в руках агрессивного человека становится слишком опасным оружием. Обезьяна с гранатой — это как раз твой случай. Анжела побледнела, раздула ноздри и ринулась в драку. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы на шум не пришли те мужеподобные тётки. Увидев, что бой идёт не на жизнь, а на смерть, они навалились на Анжелу вчетвером и придавили к полу. И Кире, и Анжеле выписали «путёвку» в штрафной изолятор — с той лишь разницей, что Кира всё же вышла оттуда быстро, а её противница задержалась на пятнадцать суток. Она ещё долго отравляла жизнь Кире, которая отдыхала от неё только во время отсидок Анжелы в ШИЗО. А та с её психопатическими склонностями попадала в него регулярно. Её с полным правом можно было записать в категорию «отрицалово» — жестоких, непокорных, буйных и плюющих на всё и вся узниц. ... ...Вдох, выдох. Вдох, выдох. Кира отрабатывала удары, подтягивалась узким и широким хватом. Снова и снова она всаживала кулак в стоящее перед мысленным взглядом лицо следователя. Она молотила его, как боксёрскую грушу, пока оно в её воображении не превращалось в кровавое месиво. Выпустив пар, она почти ничего не чувствовала к этому человеку. Ну... обычный такой дядька, ничем не примечательный. Разве что взгляд — ощущение липкости и холода охватывало от него. Продажный приспособленец, каких, наверно, не так уж мало. Заработал своей семье на отпуск на Мальдивах. ...День за днём, кусочек за кусочком складывался пазл настоящего облика Яны. В ней совершенно отсутствовало высокомерие. Она обожала простые вещи: загорать на крыше дома, навернуть тарелку пельменей с майонезом, отправиться «дикарями» в велосипедный поход. Могла выпить не только шампанское с икрой, но и водку с огурцом. У Лютовой окончательно порвались все шаблоны, когда она узнала, что Яна любит пиво, рыбалку и футбол. А ещё та играла в нарды и шахматы, а уж в карты на раздевание Кира ей постоянно проигрывала. — Карточный долг — святое, — посмеивалась Яна, освобождая Киру от остатков одежды и окидывая её ласково-плотоядным, щекотным, цепким взглядом. — А ну-ка, извольте-с расплатиться, барышня! Расплата наступала неминуемо. Чем больше Кира играла, тем чаще ей нравилось проигрывать. Выход на их любимую крышу был коварно заблокирован сотрудниками ЖЭКа: на люке висел замок. — Вот сволочи, — процедила Кира раздосадованно. У неё чуть не вырвалось словечко покрепче, но при Яне она сдержалась. А та, невозмутимо достав из сумочки походный маникюрный набор, вставила в скважину миниатюрную пилочку для ногтей, поковыряла и — щёлк! Готово. Замок распался, обезвреженный простейшим орудием. — Вы полны сюрпризов, мадемуазель, — вскинула бровь Кира. — Да вы взломщица-профи, оказывается! — Замок смешной, ничего сложного, — небрежно улыбнулась Яна. И пошутила со смешком: — Я просто свой набор отмычек сегодня дома забыла, вот и пришлось пилкой орудовать. Солнце жидким мёдом засияло на коже её точёных ног, когда она первой выбралась на плоскую крышу. Кира, карабкаясь следом, ошалела от открывшегося её взгляду вида под коротеньким подолом маленького летнего сарафанчика. Она еле сдержала себя, чтобы не уткнуться туда лицом. — Ух, да тут можно яичницу жарить! — Яна раскатала свёрнутый в рулон коврик и сбросила воздушный сарафан, оставшись в нежно-розовом купальнике. Жар раскалённой, как сковородка, крыши чувствовался даже сквозь подошвы матерчатых слипонов Киры. Верхушки тополей сонно вздыхали под порывами ленивого, утомлённого зноем ветра, поблёскивая серебристо-глянцевой листвой; над городом колыхалось горячее марево летнего воздуха — сухое, пыльное, дымчато-серое. А между тем, на свидание к Лютовой Яна прибежала прямо после экзамена. — Вот завалишь сессию — будешь знать, как в такое ответственное время любовь крутить, — шутливо пожурила её Кира. В ответ на это девушка с усмешкой предъявила ей зачётку, в которой были одни четвёрки и пятёрки. Лютова одобрительно кивала, листая. — Ну ладно, коли так. — И вернула Яне зачётку. Та смотрела на неё с озорными искорками в зрачках, склонив голову набок. — Неужели за отличную учёбу я не заслужила даже поцелуй? Лютова засмеялась и привлекла девушку к себе за талию. Та гибко, страстно подалась навстречу, жарко обняла за шею, потянулась губами. В поцелуй обе нырнули глубоко, самозабвенно, до головокружения и сбившегося, возбуждённого дыхания, а потом Яна тоненькой ящеркой вывернулась из объятий. Лютова рванулась было её ловить, но та упёрлась вытянутой рукой ей в грудь, не подпуская к себе — а глазами-то, глазами так и дразнила... Прищуренные ресницы ласково, лучисто смеялись, шаловливо прикушенная губка так и нарывалась на наказание. — Тш-ш, нетерпеливая какая, — понизив голос до бархатного полушёпота, сказала Яна. — Всё будет, потерпи. От этого низкого, щекочуще-мягкого «всё будет» Лютову накрыл горячий пульс — и в груди, и там, пониже. Будто целая батарея в неё жахнула из всех орудий, и её унесло в небо от властного, непреодолимого желания. Но Яна осаживала её, приказывала ждать, чем распаляла только сильнее. О да, она ведала, что творит, чертовка. — Как бы у нас пиво не нагрелось, — озаботилась девушка, поглядывая на Киру с озорным блеском в прищуренных от солнца глазах. Та в это время стягивала футболку и джинсы. На ней остались чёрные трусики-боксеры и спортивный лифчик. Раскатав свой коврик, Кира уселась рядом с Яной, вся сомлевшая не только от адски-горячего дыхания крыши, но и от игривого, раздевающего, пульсирующего откровенным желанием взгляда девушки. Она плыла, таяла сливочной пеной, как кусок разогретого масла. Кругом были одни старые пятиэтажки хрущёвской эпохи, а от любопытных взглядов их укрывало небольшое ограждение. — Пиво? Оно же в сумке-холодильнике, — пробормотала Кира, не в силах отвести глаз от ровной атласной кожи Яны. Едва её ладонь протянулась, чтобы скользнуть по внутренней стороне этого восхитительно стройного бедра, Яна со смехом вложила в неё флакон солнцезащитного молочка. — Да тут такое пекло, что, боюсь, даже сумка не выдержит! Намажь-ка меня. Более соблазнительного и приятного поручения она не могла дать Кире. Выдавив и растерев между ладонями немного средства, пахнувшего ванилью и похожего по консистенции на растаявшее мороженое, та заскользила по хрупким плечам, шелковистым изгибам спины... Соски проступали под чашечками купальника, и Кира не удержалась — истратила немного молочка на ткань. Бугорки-кнопочки щекотали линию жизни. — Ты не там мажешь, — шевельнулись губы Яны около её щеки, обдавая мурашками и ванильно-медовым тёплым дыханием. А глаза, знойно-пристальные и зовущие, говорили обратное, подстёгивая и прося продолжать начатое. К ладоням присоединились губы. Кира прослеживала жадным, прерывистым дыханием линии тела Яны, прорисовывала их вожделеющей невидимой кистью. Вдох, выдох — плечо; вдох, выдох — пупок. Нырнув в его тёплую ложбинку языком, Кира застонала. — Погоди-ка! Давай, я тебя тоже намажу, а то живо обгоришь, — внезапно осадила её Яна. — Мучительница, — вырвалось у Киры. — Сколько можно меня мариновать?! — Маринованная Лютова — моё любимое блюдо, — засмеялась Яна. — Но если она не намажется, то будет ещё и жареная. Голос у неё был удивительно широкого диапазона: он мог как щебетать на высоких, режущих слух частотах, так и нырять в грудные, зрелые глубины. Сейчас он пророкотал где-то в районе тридцати пяти лет, ближе к сорока. Женщина в расцвете своих желаний и возможностей. Мягкие ладошки затанцевали по телу Лютовой, запорхали смеющимися бабочками по спине в обжигающем аргентинском танго. Яна раззадоривала, дразнила, поддерживала огонь на ровном, стабильном уровне, мудро подпитывая его топливом слов, движений, взглядов, запахов. Углом поворота колен, частотой подъёма дышащей груди. Шириной завлекательного, сводящего с ума промежутка между тёплыми бёдрами. Даже мыслью об этих пыльных тополиных кронах она возбуждала, заставляла ревновать к предмету своих размышлений, вдохновляла завоёвывать место среди её дум. — Ты не перестаёшь меня удивлять, — сказала Кира. — Сколько в тебе ещё всего скрыто? Знаешь, — она засмеялась, откидывая голову назад, чтобы ощутить щекой щёку Яны, скользнуть по ней в доверчиво-нежном касании, — после вскрытия замка пилкой я ожидаю всего, чего угодно. — Тебя это настолько впечатлило? — усмехнулась Яна, нажимая тонкими, но сильными пальцами на ключицы Лютовой. — Да дело-то плёвое, замок самый примитивный, даже ребёнок справился бы. Это же не сейф. — Ого, а ты и сейфы вскрываешь? — подаваясь всем телом назад, чтобы впитать больше близости, захватить больше площади тёплого соприкосновения, хмыкнула Кира. — Ты у нас медвежатник? — Меня готовят во владелицы сейфов. — Умело массирующие руки Яны перемещались ниже, изучая, прощупывая мускулы и задевая чувствительные — или готовые к чувствам? — точки. — Но чтобы обезопасить себя от преступников, надо уметь мыслить, как они. Знать лазейки, способы. Просчитывать их действия и вовремя устранять свои уязвимости. От преступника тебя отделяет только добровольно выбранная сторона баррикад, но знаниями ты обладаешь теми же, что и он. Это очень тонкая грань, Кир... Папка мой охотно подтвердил бы, если бы был здесь. Давай-ка по пиву, а? А то горло пересохло. Это предложение коснулось разгорячённой кожи отрезвляющей прохладой запотевшей стеклянной бутылки. Уже до предела заведённая поцелуями и солнцезащитным массажем Лютова снова ощутила себя сброшенной на ступеньку ниже, но огонь, умело поддерживаемый мудрой жрицей, продолжал жить и вожделеть. — Ну давай. — Кира потянулась к сумке-холодильнику, пара доставаемых бутылок звякнула, блеснув нарядными этикетками. — Я, честно говоря, думала, что ты больше любишь изысканное дорогое вино... — Ага, — фыркнула Яна. — А ещё устрицы и фуа-гра. Она смачно чпокнула открывалкой, и над горлышком бутылки юрким хвостом джинна поднялся седой туман. — Маман говорит, что пиво — плебейский напиток. — Она сделала глоток и с удовольствием чмокнула губами, лаская бутылку взглядом. — А между тем, и она, и мой папка — оба родом из СССР. Откуда она набралась такого снобизма — не знаю, но одно я знаю точно: деньги развращают. Поэтому лучше знать им настоящую цену. Не деньги делают тебя тем, кто ты есть. — Яна блеснула жёсткими и острыми, как коричневые стёклышки, проницательно-прохладными искорками в зрачках. — Не деньги, а то, что у тебя вот тут. — Она тронула пальцем висок — драгоценную черепную коробку, священное мозгохранилище. — Маман думает... как, впрочем, и многие, что я — пустое место без неё. Что при прочих равных условиях я проиграю тем, у кого нет такой маман. И всю жизнь я доказываю обратное — то, что я не мамочкина марионетка, что у меня свои мозги, а не вложенные мне в голову ею. Честно признаться, я уже порядком заколебалась это доказывать. Яна снова прильнула к бутылке, искренне наслаждаясь охлаждённым напитком. Она смотрела на пыльные тополя, на серую бензиново-никотиновую дымку смога над равнодушным городским муравейником, и спокойное, прохладно-трезвое презрение сквозило меж легонько тронутыми тушью ресницами. — Не думай, что я — неблагодарная дрянь, которая не ценит вклад родителей в её воспитание и благосостояние. Я ценю и благодарю маму и папу, но на определённом этапе жизни человек начинает создавать себя сам. Как только он научился думать самостоятельно — всё, процесс пошёл. Тогда он начинает делать выбор — не потому что так модно или потому что так мама велела, нет. Он слушает себя, своё нутро. Это его выбор, собственный. Правильный или неправильный — покажет только жизнь. А если честно, не существует неправильных выборов, Кир. Просто все решения имеют те или иные последствия. Или ты в результате своего выбора на коне, или, извини, в жопе — вот и всё. Но даже тут всё относительно: чья-то жопа вполне может быть чьим-то раем. А иногда жопа бывает временная, с воспитательной или испытательной целью. Как скоро ты из неё выберешься?.. Тут уж всё зависит от того, что и сколько у тебя тут. Яна опять коснулась пальцем черепной коробки и звонко засмеялась, будто перекатывая кристаллы чистого льда в горле, сделала большой, затяжной глоток пива и прильнула прохладными, пахнущими солодом и хмелем губами к губам Киры. Больше не осталось сдерживающих факторов, лопнула ею самой натянутая струнка мучительно-сладкого промедления. Она дала отмашку: «Можно». Клетчатый флаг взмахнул, моторы взревели, болиды рванули с места, линия жизни пересеклась с линией любви, и шершавая тёплая кнопка призывно упёрлась в ладонь, а губы плотно, осязаемо соединились под зябкой анестезией хмеля. ...Они с Яной были в клубе, когда ворвался вооружённый ОМОН. Музыка стихла, началось «маски-шоу». Киру положили на пол, и она не сопротивлялась, уверенная в чистоте своей совести. Яна кричала и билась, рвалась к Лютовой, но её оттеснили прочь. — Ян, всё будет хорошо, во всём разберутся, — крикнула ей Кира. Но уже в следующую секунду стало ясно: не разберутся. Кира непонимающе уставилась на пакетик с белым порошком, который достали из её собственного кармана. Это смахивало на цирковой фокус, только цирком здесь и не пахло, всё было очень серьёзно. Ей просто всунули пакетик в руку — вот и отпечатки. Получите, распишитесь — статья 228. Вместе с ней повязали ещё нескольких ребят. Согнутых в три погибели, со скрученными за спину руками, их выводили из клуба. Напоследок перед взглядом Лютовой проплыло бледное лицо Яны, прекрасное и грозное, с ручейками туши на щеках. Верхняя губа подрагивала от готового вырваться рычания, широко раскрытые глаза обещали кому-то далёкому очень крупные неприятности. Кира не услышала, а скорее, прочла по губам: — Ну, мамочка, ты за это дорого заплатишь. Так Лютова очутилась в камере. — Господи, Кира, как ты могла скатиться до такого?! Сначала эти... извращения, а теперь вот наркотики! — причитала мама на коротком свидании в СИЗО. — Эта девушка, Яна... Ну зачем, зачем ты с ней связалась? Эти богачи всегда выйдут сухими из воды, даже если убьют кого-нибудь, а ты... У нас с отцом нет столько денег, чтобы тебя отмазать! — Мам, наркотики мне подбросили, — глухо проговорила Лютова. Та будто не слышала. — Какой ужас, какой позор для нашей семьи! Как смотреть в глаза людям? Как я буду смотреть в глаза родителям моих воспитанников? — Тебя только твоя репутация беспокоит? — горько скривила рот Кира. — А Нина? — стискивая и переплетая пальцы в нервный узел, продолжала убиваться мама. — Ты и на сестру тень бросила! — Мама, я невиновна, — уже не надеясь до неё достучаться, проронила Лютова. — Это устроила Янина мать, чтобы убрать меня. «Закрыть». Чтоб я не мешала её планам на будущее дочери. — Это клеймо на всю жизнь! Каждому встречному не докажешь, что невиновен! — проговорила мать, устало закрыв глаза и отвернув лицо. Яны не было здесь, но Кира мысленно разговаривала и с ней. Она помнила раскалённую крышу, холодное пиво, гоночные флаги и кнопки сосков под линиями жизни. Наверно, иногда жопа бывает всё-таки не в результате твоего собственного выбора... И не от тебя зависит, как скоро ты из неё выберешься. Иногда срок назначает суд. Хотя... Если бы Лютова не согласилась на индивидуальные занятия, не скользнула одной рукой под чашечку верха купальника, а другой — под трусики, не втопила педаль газа в своём гоночном болиде, может, и не сидела бы она сейчас тут, отгороженная от матери ударопрочным стеклом. — Ладно, мам, пока. Сказать ей было больше нечего, и Кира повесила трубку переговорного аппарата. Но жалеть о том, что сняла-таки с Яны купальник в тот жаркий день на крыше и выпила напиток любви до дна?.. Что ж, если такова плата за счастье, она отсидит от звонка до звонка. Только и оставалось утешать и подбадривать себя мыслью, что это лишь временная жопа с испытательной целью. Яна пришла позднее. Она не плакала, но её глаза были очень острыми и блестящими — снова как те коричневые бутылочные стёклышки. — Кир, мы тебя вытащим. Я найму адвоката, — сказала она в трубку. — Мы докажем, что тебя подставили. Дело развалится в суде. Её ладонь легла на стекло, Кира приложила к ней свою и улыбнулась. За стеклянно-холодной твёрдостью этих прекрасных глаз всё же стояли невыплаканные слёзы, она знала это. Просто Яна была не из тех, кто сидит и плачет, она предпочитала вставать и действовать. — Даже если ничего не выйдет — всё равно спасибо, Ян. — Благодарность тут неуместна, — с горечью вздохнула девушка. — Мой долг — исправить то, что натворила маман. Но то ли адвокат попался неважный, то ли мать Яны его перекупила — как бы то ни было, приговор прозвучал: «Признать виновной». Родители Лютовой на оглашение не пришли, в зале сидели только Яна с Ниной. Младшая сестрёнка Киры плакала, а Яна с сухими глазами и сурово сжатым ртом обнимала её за плечи. — Аркадий Петрович, как же так вышло? Вам не за это платили. — Стройная, элегантная в чёрном кожаном жакете, облегающих брюках и высоких сапогах, холодно-грозная и гибкая, как кобра, Яна подошла к проигравшему адвокату уже за дверью зала суда. — Скажите спасибо, что только три года дали, — цинично хмыкнул в своё оправдание тот. — Могли и больше впаять. А если будет примерно вести себя — выйдет по УДО через год-полтора. Так что не надо мне претензии предъявлять, милочка! Я свой гонорар добросовестно отработал. — Сволочь вы, Аркадий Петрович, вот вы кто. — И, больше не удостаивая адвоката и взглядом, Яна повернулась к нему спиной. Нина плакала у неё на плече, и Яна, оберегающим жестом обнимая её, промокнула ей глаза бумажным платочком. — Ничего, Нинок, выше нос. Крепись, солнышко... Я на машине, подвезти тебя? Нина спотыкалась и ничего не видела перед собой от слёз, и Яне пришлось под руку вести её по коридорам и лестницам, открывать перед ней дверцу и помогать усесться. Несгибаемо прямая, надменно-сдержанная в зале суда, на водительском сиденье своей машины она наконец улыбнулась Нине, приподняв её заплаканное лицо за подбородок. — Кира рассказывала о тебе очень тепло, с любовью. Вижу, и ты её любишь... А где ваши родители, почему они в суд не пришли? Нина, скатывая из промокшего бумажного платочка шарик, не ответила, только устало и горько поморщилась. — Понятно, — нахмурилась Яна. И тут же расправила брови, снова ободряюще улыбнулась. — Ну, значит, нам с тобой придётся поддерживать Киру ещё и за них. Мы её не бросим там одну. Не унывай, кнопочка. С робким проблеском ответной улыбки сквозь слёзы Нина вскинула голову и кивнула. — Кира меня так называет... Яна ласково ущипнула её за щёчку. — Моя ты хорошая девочка... Буду тебе и за Киру, и за маму с папой, раз они самоустранились. Слушай, тебе бы не помешало взбодриться! Давай заедем куда-нибудь, кофейку выпьем, м? — Спасибо... Я больше чай люблю, — смутилась Нина, не зная, куда девать бумажный шарик, скатанный из платочка. — Да выкинь ты его! — И Яна опустила со стороны Нины стекло дверцы. — Ну, значит, чайку дерябнем — покрепче и послаще. Вредно, конечно, стресс вкусняшками заедать, но, думаю, большой беды не будет, если к чаю мы ещё и по пирожному возьмём. Ну, поехали. И она, ещё раз приласкав тыльной стороной пальцев щёку Нины, завела двигатель и тронула машину с места. ... ...Вдох, выдох, вдох, выдох — долгие, глубокие от участившегося сердцебиения. У Лютовой отвалилась челюсть, когда она увидела Яну на пороге своей квартиры — с одним чемоданом и солнечной, беззаботной улыбкой. — Ну, берёшь в жёны принцессу без престола? У меня тоже есть принципы. И главный — если что-то мешает мне быть с любимым человеком, я от этого избавляюсь. Ты не думай, что я собираюсь сесть к тебе на шею. Я уже кое-что подыскала, с завтрашнего дня выхожу на работу. Государыня-матушка в гневе, но ей придётся это проглотить. Не ей решать, как мне жить и чем заниматься. Я с детства такая — делаю только то, что сама хочу. Так Яна щебетала, поджаривая для Киры яичницу с грудинкой. Яркая, как райская птичка, в цветастом коротком платьице, она порхала по кухне, а Лютова, размякшая от щекочущего и сладкого, хмельного чувства в груди, молча любовалась ею. Она благословляла уста, назвавшие её любимым человеком, и совсем опьянела от счастья. Яйца шкворчали на сковородке, а Яна резала пополам апельсины и давила их на соковыжималке для цитрусовых. Кира не могла оторвать взгляда от этих бесконечно длинных ног, ладонь сама потянулась и легла на тёплую атласную кожу, заскользила выше... Сперва Лютова обомлела: совсем стыд потеряла девка, в таком коротком платье — и без трусов!.. А если ветер? Но в следующий миг намёк на нижнее бельё обнаружился. Не трусы, а верёвочки с узелками, будто и нет ничего. По смешливым огонькам в глазах Яны Кира поняла: та нарочно такие надела, чтоб подразнить. И у неё это получилось. Янкин смех всколыхнул в Кире острый голодный спазм, и через миг гибкая талия девушки была в кольце объятий Лютовой, а слабые узелки набедренных верёвочек распались от лёгкого рывка. — Это не трусы, а тетива для лука, — проводив взглядом упавший на пол предмет одежды, сказала Кира. — Зато как снимать удобно! — хихикала Яна. — В такие мгновения каждая сэкономленная секунда дорога! — Угу, я оценила, — хмыкнула Кира, беспрепятственно лаская и щекоча открытые — гм, всем ветрам? — местечки под подолом платьица, тоже весьма условным. Апельсины оранжевыми мячиками покатились по полу, обнажённые ягодицы Яны примялись о кухонный стол, ноги раздвинулись и цепко оплели бёдра Киры. Змеиное кольцо рук, плен ненасытных, раскрепощённых, чётко знающих свои желания губ. Воркующий смешок глухо утопал в горячей глубине поцелуев. Яичница остыла на сковородке, нетронутый сок желтел в контейнере соковыжималки. Переплетённые в объятиях на смятой постели, Яна с Лютовой целовались и мечтали. — Каким ты видишь наше будущее? — Яна потёрлась носиком о плечо Киры. — Ну... У меня своя собственная школа самообороны и фитнес-клуб. Ты — рядом со мной. У нас двое детишек... Мальчик и девочка. — Разомлевшая Лютова зарылась носом в душистые волосы Яны. Та снова замурлыкала-засмеялась, нажала на кончик носа Киры. — Думаю, в этом нет ничего неосуществимого. ...Удар в дверь камеры изолятора прервал хрупкий сон. Лютова вздрогнула, воспалённые веки с болью разомкнулись. День или ночь? Под потолком было крошечное окошко, но его заколотили листом железа, так что осталась только узкая щель. Серый свет снаружи — значит, день. Увы, об УДО, на которое так надеялась и которого так ждала сестрёнка, не могло идти и речи: поведение Киры было далековато от примерного. — Твоя очередь, — ткнули её в бок. В тесном каменном гробу с единственными откидными нарами и одной скамейкой их набилось девять человек. Девять нарушительниц дисциплины на нескольких квадратных метрах. Как хочешь, так и ютись. — Сволочи, дайте поспать нормально! — крикнул кто-то. Стук раздавался через каждые двадцать минут. Ночью их будили реже, раза три. Регулярно врывались с обысками, невзирая на время суток. Кира сомнамбулически поднялась, разминая затёкшее тело, и перебралась с пола на голые нары. И сразу же снова провалилась в сны о Яне. Главное, не вспоминать тетиву для лука и условный подол: всё сразу становится мокрым, а бельё здесь десять раз на дню менять — мягко говоря, проблематично. Тем более, что в баню не выводили. В углу торчала старая ржавая раковина с неисправным, не открывающимся краном, под ней стояло большое пластиковое ведро с холодной водой: хочешь — умывайся, хочешь — пей. О том, чтобы подмыться во время месячных, и речи в таких условиях не шло. Кран не ремонтировался, но воду по утрам приносили свежую — и на том спасибо. — Слезай, время вышло. Кира сползла на пол и села у стены на корточки, её место на нарах заняла другая заключённая. Всё здесь было устроено для неудобства и страданий — моральных и телесных. Спиной не очень-то прислонишься: шершавая цементная «шуба» впивалась даже через робу. Озноб накатывал волнами, покрывалась мурашками даже голова, на которой торчала коротенькая щетина, оставшаяся после машинки. К причёскам жёстких требований не было, но в ШИЗО могли побрить в качестве дополнительного наказания, для подавления духа. Кто-то при этом кричал и бился, кто-то тихо плакал. Сопротивляющихся пристёгивали наручниками. Малочувствительная к таким вещам Кира даже оценила удобство отсутствия волос в плане гигиены, но для тех, кто дорожил своей шевелюрой, это была трагедия. Одна красавица, бывшая обладательница роскошной рыжевато-каштановой гривы, даже от свидания с родными отказалась — настолько ей мучительно стыдно было показаться перед ними в таком виде. Её утешали: главное, голова на месте, а волосы — не зубы, вырастут. Тем более, что такую внешность, как у неё, трудно было чем-то испортить. Состриженные длинные волосы, к слову, не выбрасывали, а продавали на парики: что добру пропадать? Несмотря на холод, дышалось всё равно трудно из-за тесноты. В туалет не выводили, параша выносилась раз в сутки и издавала удушающий «аромат», вдыхать который приходилось и во время принятия пищи. В столовую не выпускали, просовывали миски с едой в дверное окошечко. Кормили плохо, на таком рационе слабели даже самые задиристые. Это было похоже на то, как палку гнут: давят, давят, пока не крякнет. Кто-то ломался, кто-то выдерживал. Ну ничего, зато Капа сейчас валялась с переломанными рёбрами в больничке и харкала кровью из проколотого лёгкого. Это только когда кости целы, лежать в лазарете сносно. А когда изломанное тело будто зубастый зверь рвёт, а обезболивающие не очень-то дают, жизнь тоже раем не кажется. А вышло это так. Нюра была хорошенькой и хрупкой, большеглазой, с копной тёмно-каштановых длинных волос. На воле у неё остались муж и ребёнок, а здесь на неё глаз положила Капитолина — или Капитошка, Капа, как её тут называли. Забавно-ласковое «погоняло» странно сочеталось с её грубой, медвежьей наружностью: высокий рост, плотное квадратное туловище, крупные, мужские черты лица, короткая стрижка с бритыми боками и затылком. Работала она здесь грузчиком. Она взяла Нюру под крылышко, подкармливала, защищала. И спала с ней. Нюра была из тех, кому не под силу вынести тяготы жизни в заключении. «Умру здесь», — мерцало в глубине её обречённых глаз. Она нуждалась в поддержке, вот Капа и подставила сильное плечо, но считала её собственностью и люто ревновала. Но кто-то Нюру надоумил, что неплохо бы забеременеть: дескать, заключённым в положении делались послабления режима, питание более разнообразное, врачебная помощь в любое время. Возможность это осуществить представилась ей в виде приехавшего на длительное свидание мужа. Муж уехал, а Нюра потом светила подбитым глазом: Капитошка была страшной собственницей. Муж, не муж — неважно. Нюра в этих стенах принадлежала ей, и точка. Никто на эти «знаки частной собственности» не обращал особого внимания: милые бранятся, как говорится. А однажды, занимаясь на спортплощадке под чистым весенним небом, Лютова услышала из разговора двух зэчек, что Нюра загремела в больничку с побоями, выкидышем и кровотечением. Это было делом рук Капы, причём для самой любительницы рукоприкладства не последовало никакого наказания. Многие здесь «стучали». Кому-то это было положено по должности (дневальные, бригадиры), а кто-то делал это просто из вредности, из мести или просто чтоб выслужиться перед начальством и поскорее выйти по УДО. Капа была ценным источником информации для администрации. Кира соскочила с турника и пошла искать Свету-самбистку. Та, выслушав суть дела, согласилась, что Капа уж совсем распоясалась от безнаказанности. — Оборзела маленько, есть такое. Вот только нам с тобой это дорого обойтись может, — щурясь вдаль, добавила она. — Нюрку, может, и жалко, да своя рубашка ближе к телу. Ты-то, может, и лёгким испугом отделаешься, ты же у нас личный тренер начальницы... Как же она без тренировок-то? А вот мне все пятнадцать суток кондея выпишут. А оно мне надо? Неохота спать по очереди и парашу нюхать. — Ладно, без тебя обойдусь, — коротко бросила Лютова. Начальница колонии и впрямь в последнее время пользовалась её услугами в качестве инструктора по самообороне, но никаких серьёзных поблажек Кире за это не давали. Ну, разве что смотрели сквозь пальцы на мелкие нарушения. А вот Капу «грели» с воли, и неплохо «грели». Работала она на погрузке-разгрузке не из-под палки, а вроде бы даже в своё удовольствие, мужским занятием подчёркивая свой статус «самца». Питалась Капа отлично, чай пила со сгущёнкой и конфетами, пользовалась мобильным телефоном с доступом в интернет. Конечно, начальство было в курсе и имело с этого свою копеечку. Многие откровенно считали, что Нюрка дура, раз променяла пусть даже частичный и строго отмеренный доступ к этим благам на поблажки по беременности... прописанные в законе, но на деле редко выполняющиеся. Света тоже так думала. — Уж не знаю, кто ей напел про сказочные условия для мамочек, — хмыкнула она. — Может, только на образцово-показательных зонах такое и бывает... Капитоха — тварь, конечно. Участвовать не буду, не обессудь, но идею могу подсказать. Капа же штангу жмёт от груди? Ну вот... Значит, от несчастного случая не застрахована. Вроде как не рассчитала вес, хват неправильный, руки дрогнули... И фиг что докажут. Только надо, чтоб свидетелей не было. — Можно и так. Я подумаю, — сказала Лютова. Они были в зале не одни, но Кира улучила момент, когда никто не смотрел. Штанга упала Капе на грудь. Лютова целилась в горло, но вышло так, как вышло: тут уж не размахнёшься, иначе заподозрят. Рёбра треснули, Капитошка побагровела и закряхтела, на её лбу надулись жилы, а глаза выпучились. Её быстро освободили из-под штанги и отвезли в больничку. Разбирательство было недолгим, Лютова настаивала на версии несчастного случая. Всё выглядело очень убедительно, но пятнадцать суток ШИЗО Кире всё-таки впаяли. Чтоб впредь осторожнее была, страхуя любительниц жима лёжа. Капа осталась жива благодаря своей медвежьей мощи и крепости организма, да и вес штанги был не запредельный, хотя, упади гриф на горло, хватило бы и такого. Вернувшись из больнички, парочка воссоединилась. Рассказывали, что Нюра, сама едва держась на ногах от слабости, преданно ухаживала за Капой, и та простила ей «измену». После выписки у них всё пошло по-старому, Нюра даже ещё крепче уцепилась за свою здешнюю супругу: каждый выживает, как может. А Лютова от сидения на холодном полу в ШИЗО схватила цистит. На ногах меньше вероятность застудиться, но ведь невозможно стоять сутками. Слишком спать хотелось — хотя бы подремать на корточках. Мест в «кондее» хватало, но их специально утрамбовывали, как шпроты в банке, когда хотели помучить. ...Вдох, выдох, вдох, выдох. Ах, как хотелось Лютовой шпрот в масле! Настоящих, пряных, пахнущих копчёностями, да с отварной картошечкой — горяченькой, дымящейся, со свежим укропом... Лучше не думать об этом. Подтягиваться ей, ослабленной после ШИЗО, стало тяжело, сказывалось скудное питание и невозможность из-за тесноты хоть мало-мальски поддерживать форму упражнениями. Единственное, что она могла делать, сидя в скрюченной позе, это напрягать и расслаблять мышцы, напрягать и расслаблять. С тех пор Кира ни во что не вмешивалась: и себе дороже обойдётся, и не факт, что спасибо скажут. О том, что Капитошка готовит месть, Лютовой шепнула Тоша Белка — одна из завсегдатаев «качалки», Антонина Белкина. Эта грузноватая татуированная особа, любительница экстравагантных стрижек с выбритыми узорами, с Кирой не то чтобы дружила, но относилась к ней со своеобразным уважением. — Загаситься тебе надо. Хоть в больничку, хоть в шизняк. В шизняк — желательнее, потому что в больничке тебя достать могут. Это прозвучало даже не как совет, а как суровая констатация необходимости, против которой не попрёшь. Тяжёлое, как железобетонная плита, «надо». — Слушай, но я же недавно оттуда, — содрогнулась Лютова от воспоминания об изоляторе. — Не очень-то мне улыбается опять туда загреметь. Цистит ко мне там, зараза такая, привязался, никак не вылечусь... От холодной усмешки Белки Кире стало неуютно, озноб тронул плечи. Капа не собиралась сама пачкать руки, а подкупила нескольких зэчек из самых отмороженных, чтоб те устроили над Лютовой жестокое групповое надругательство. Цистит по сравнению с этим представлялся райским блаженством. — Ничего, потерпишь, — хмыкнула Белка. — Целее будешь. Попасть в изолятор было делом нехитрым — тем более, что Анжела всегда пребывала в боевой готовности. Лютова затеяла в столовой ссору с ней, а точнее, проходя мимо, как бы невзначай задела её плечом. Эта психопатка и просто за косой взгляд кинулась бы на Киру, а тут — такой роскошный повод! Полетела на пол со звяканьем посуда, разлился компот из сушёных яблок, Анжела поскользнулась на каше. — Извини, сестрёнка, так надо, — шепнула Кира, похлопав по плечу поверженную на мокрый пол, но ни в коем случае не собирающуюся сдаваться противницу. — Ну, ты сама нарвалась! — заорала та. Отскочив на пружинящих ногах, Лютова ждала нападения. Ни удовольствия, ни азарта, ни адреналина — ничего, только давящее могильной плитой «надо». В бесстрастном взгляде Белки за соседним столом не отразилось и тени интереса; она знала, в чём тут дело, но не выдавала себя. Капитошка, напротив, на другом конце столовой вытянула свою почти отсутствующую шею и смотрела в их сторону с напряжённым вниманием. Заподозрила, что всё это затеяно неспроста? Но времени на догадки у Киры не было: прямо сейчас её атаковал танк по имени Анжела. — Ну, начались опять бои без правил, — сказал кто-то. Несмотря на угрюмый настрой Лютовой, бой понемногу становился всё более зрелищным и захватывающим, привлекая болельщиц с обеих сторон. Поначалу она была несколько вялой от довлеющего над ней чугунного «надо» и тягостной перспективы опять маяться в изоляторе, но в ходе поединка пришлось поневоле собраться и взбодриться. Беспорядок вышел знатный: Анжела от броска прокатилась по столу, начисто сметая собой посуду с едой. — Извините, девчонки, разгрузочный день, — пошутила Кира в сторону лишившихся своего завтрака невольных зрительниц. Мокрая от компота и перемазанная кашей, Анжела вскочила и снова ринулась в атаку. Лютова села на опустевший стол, перекинула ноги на другую сторону и спрыгнула. Экономя силы, она больше убегала и уворачивалась, всячески избегала непосредственного контакта, а Анжела гонялась за ней, сопя, как разъярённый бык. Не все были в восторге от разыгравшейся баталии, слышались крики: — Эй, да уймитесь вы! Кто-то попытался вмешаться, но Белка их осадила резким и коротким «ша!» Этим она всё-таки косвенно выдала себя, но Капы уже не было в столовой, и она не видела этого. Анжела всё-таки настигла Лютову и облапила сзади медвежьей хваткой. Кира изо всех сил оттолкнулась, придавая им обеим ускорение, и повисшая на ней Анжела врезалась поясницей в край стола. От боли она зарычала, а Кира, освободившись от захвата, напоследок ещё раз отправила Анжелу в полёт — купаться в каше и компоте, а там уже и охрана с дубинками подоспела. Что-то подозрительно долго те не прибегали усмирять забияк, и Лютова с Анжелой успели устроить основательный погром; уж не Белка ли тут удружила?.. Обеих противниц вмиг скрутили. Спасибо, хоть по разным камерам рассадили, а то получилось бы как в кино: «Должен остаться только один», — с тем лишь отличием, что бессмертием ни одна из них не обладала. Затаившаяся в организме хворь не заставила себя ждать. На третий день Лютова, мокрая от проливного пота, тряслась в изнуряющей лихорадке и корчилась на нарах от боли в животе и пояснице. От дрожи стучали зубы, голова болела до рвоты, временами Киру накрывало муторное забытьё наподобие сна, но и оно не избавляло от выкручивающей нутро тошноты, которая чувствовалась даже сквозь эту мучительную псевдо-дрёму. Моча еле-еле отходила крошечными порциями, будто кто-то внутри вентиль прикрутил, и организм отравлялся собственными отходами. — Айболита надо звать, — встревожились сокамерницы. — А то кони двинет. На сей раз их было всего трое в камере — всё ж посвободнее, чем в прошлый раз, когда их натолкали вдевятером в крохотную одиночку. Кричали, барабанили ногами в дверь — бесполезно. Грубый голос сквозь открывшееся окошечко посоветовал заткнуться и не вякать до вечернего обхода. Кира знала эту надзирательницу: у неё зимой снега не выпросишь, а вот дубинки можно получить и по рецепту, и без. Сокамерницы не переставали шуметь, удары их ног в железную дверь гулко отдавались эхом в больной голове Киры. — Не надо, — еле шевеля сухими губами, промямлила Лютова. — Огребёте ведь... До вечерней кормёжки как-нибудь дотяну. — А если не дотянешь? — был ответ. И шум возобновился: — Эй, вы фашисты грёбаные! Да позовите вы айболита, мать вашу, человек загибается! — И поток матерной ругани. Лютова, стуча зубами, то ныряла в тошнотворную муть, то выскакивала поплавком на поверхность. Голова в полубреду перекатывалась по засаленной, тощей подушке, одной на троих. Кожей чуяла Кира, что эта затея добром не кончится. Что там — Капа, что здесь — погибель... Безнадёга, вилы, куда ни кинься. Знала б Янка... Нет, лучше б не знала. Не верилось Кире, что та не забудет, не поставит крест, дождётся, останется верной. И от этого было ещё тошнотворней, ещё гаже, хотя, казалось бы — куда уж хуже! Это дно, это конец. И ей на этом дне суждено сгнить. Только сестрёнка поплачет о ней... Сокамерницы всё же докричались. Докричались до того, что в камеру ворвалась охрана и отходила их дубинками. На Лютову тоже орали, трясли её и материли, приказывая встать, но она смогла только безжизненно растянуться на холодном полу — бледная до синевы под глазами, вся блестящая от обильного пота. Мокрая, мертвенная, как белый воск, кожа, приоткрытый рот, ввалившиеся невменяемые глаза — та ещё картинка, такое невозможно симулировать. Медиков всё-таки вызвали, опасаясь заразной инфекции. Из ШИЗО Киру перевели прямиком на больничную койку с температурой сорок один градус и диагнозом — острый пиелонефрит. Ей сделали катетеризацию почки, ввели жаропонижающее и немедленно начали колоть лошадиные дозы антибиотиков, и спустя тридцать шесть часов температура пошла на спад. Мысли Лютову посещали не самые радужные... Сейчас ей удалось уйти от расправы, но сколько ещё будет продолжаться эта кровная месть? Вечно прятаться от Капы в ШИЗО — невозможно. Варианта было, собственно, только два: или каким-то невероятным образом выйти победителем, или сгинуть в этих стенах. Сцепив зубы и собрав всю волю и мужество, Кира выбрала первое. И выздоровела. Может быть, этому способствовал также и врач с символичным именем — Фёдор Петрович. Этот гуманный и внимательный к больным человек продолжал традиции своего тёзки, доктора Гааза, прозванного «святым доктором» за его заботы об осуждённых. Он не делал различий между своими подопечными, для него все они были в равной степени людьми. Что-то было в нём такое, отчего ни у одной заключённой не поворачивался язык сказать ему грубое или дерзкое слово — даже самые отпетые, прожжённые особы чтили его, как отца родного. Высокий, полноватый, с небольшой седеющей бородкой, он обращался ко всем пациенткам «голубушка» и уделял им ровно столько своего внимания, сколько требовал каждый случай, и ни минутой меньше. Кире, охваченной лихорадочным бредом, он показался склонившимся над ней огромным айсбергом в золотистых очках — из-за белого халата. — Ну-с, что у нас тут стряслось? — проговорил Фёдор Петрович, листая медкарту Лютовой. — Цистит? Конечно, толком не долеченный... Ну, всё с вами тогда понятно, голубушка. У вас восходящая инфекция, вы схватили почечное воспаление. — И добродушно пожурил: — Экая вы беспокойная личность! Всё б вам буянить да в ШИЗО попадать! Что ж, дорогуша, будем вам колоть антибиотики. Прозвучало это так душевно, по-домашнему, почти по-родственному, что в горящую жаром и разламывающуюся от боли голову Лютовой закралась обречённая мысль: наверное, у самых страшных палачей вот такое же приятное, располагающее обхождение. Говорят, Йозеф Менгеле, знаменитый «Доктор Смерть», гладил детишек по головкам и угощал шоколадками перед своими изуверскими опытами. Кира не верила ни глазам, ни ушам, всюду ей чудилась издёвка и подвох. Обратившись в медчасть по поводу цистита, она попала к грубой, чёрствой врачихе, которая смотрела на неё, как на недочеловека. От таблеток, которые та ей назначила, хворь лишь немного утихла, притаилась внутри... И вот сейчас — вырвалась наружу свирепыми осложнениями. Только когда болезнь начала действительно отступать, Лютова поверила, что подобные врачи, как Фёдор Петрович, вообще бывают. Она и на воле-то таких не видела. После выписки её ждала поразительная новость: Капы не стало, окочурилась. Подробности Кире рассказала в спортзале Белка, на глазах у которой это и случилось. Во время упражнения со штангой у Капы лопнул в мозгу сосуд, произошло обширное кровоизлияние. До больнички её не довезли. — Бог тебя спас, — коротко подытожила Белка. — Если не веришь, самое время уверовать. Безутешная вдова Капы, Нюра, после смерти своей супруги и защитницы ходила как потерянная, а потом к той же Белке и прибилась. Что поделать — не могла она без сильного плеча. Что греха таить? От этой новости Лютова испытала облегчение. И ни капли жалости. Впрочем, лёгкий холодок всё же дохнул в спину: был человек — и нет человека. Не по себе делалось от мысли, что тот «несчастный случай» со штангой стал как бы репетицией настоящего конца Капы. Родители не писали и не навещали, если не считать единственного раза в СИЗО, когда мать сокрушалась, что Кира загубила их репутацию. Звонки родным разрешались по графику, но поговорить Кире удавалось только с сестрёнкой. С её слов Лютова поняла, что родители решили вычеркнуть старшую дочь из своей жизни. Но посылки из дома ей приходили регулярно: их отправляла преданная Нина — Кнопка. Также она пополняла лицевой счёт Киры. Не бог весть какое богатство, но на некоторое улучшение быта хватало, можно было разжиться в местном магазинчике едой поприличнее и кое-какими необходимыми вещами. Младшая сестра собиралась приехать даже без учёта мнения родителей, но Кира решила, что им достаточно звонков, и запретила ей приезжать. Она скучала по сестрёнке, но хотелось оградить девчонку от тяжёлых впечатлений. От неё же Кира узнала, что Яна пропала — вернее, её похитили, требовали выкуп в двадцать миллионов долларов. У матери такие деньги были, и она заплатила, но Яну не вернули... — Замуж за своего Антона она так и не вышла, — рассказала Нина. — Послала подальше и его, и мамашу. А потом случилось это похищение... Больше я ничего не знаю, Кирюш. Теперь вот ещё и о ней думаю... Мы ведь с ней подружились, она меня на машине туда-сюда подвозила... Где она, жива ли — никто не знает. — «Ищут пожарные, ищет милиция», — мрачно усмехнулась Лютова. Что-то подсказывало ей, что там всё не так-то просто... Её девочка была не из тех, кто позволяет себя безнаказанно похищать. — Деньги на посылки и переводы для тебя Яна мне дала, — призналась сестра. — Своих средств у меня пока маловато, а родители не собираются тебе помогать. Сердце Киры дрогнуло горьковато-сладко. Мать, узнав об этих деньгах, потребовала, чтобы Нина вернула их Яне, но сестрёнка проявила твёрдость. И продолжала стойко держать оборону — даже ценой напряжённых, испортившихся отношений с матерью. Каждый месяц она переводила на счёт Лютовой небольшие суммы, посылки отправляла с той же частотой. Она удивлялась, зачем Кире так много мыла, чая, сигарет. Особенно последних, ведь Кира не курила... Лютова не вдавалась в подробности. Всё вышеназванное здесь было своего рода валютой, средством натурального обмена — не хуже денег. Она лишь втолковывала сестрёнке, что не нужно высылать всё самое лучшее и дорогое, сойдёт и дешёвое, зато побольше за те же деньги. Очень востребовано было и то, что шло к чаю: печенье, конфеты, шоколад. Опять же самый простенький и дешёвый, лишь бы шоколадом пахнул. Но несмотря на эти наставления, Кира нет-нет да и обнаруживала в посылках какие-нибудь деликатесы или дорогостоящее мыло, шампуни, кремы. Просьбы тратить деньги разумно и экономно приводили Нину в недоумение и огорчение. Лютова терпеливо и ласково повторила ей: — Кнопочка, просто делай, что я прошу, без самодеятельности. — Ладно, — растерянно и чуть обиженно вздохнула Нина. — Просто я хотела как лучше... — Знаю, Нинок. Знаю и ценю это, мой хороший, — сказала Лютова так мягко и тепло, как только могла. — Просто так надо. Ясно? — Ага... — Вот и умница. Ты не переживай, кнопка, я в порядке. Ну, насколько можно быть в порядке здесь. А Нина вдруг сказала с запинкой: — Я звонила в прошлый раз... Мне сказали, что ты в больнице. Ты как там? Что у тебя? Разумеется, она подозревала самое плохое — что в таких случаях подозревают. Шерстила интернет, зависала на форумах осуждённых и их родственников — читала, волновалась, травила себе душу, погружаясь в ледяную тревогу. Раньше она пару раз натыкалась на эти сайты, но с содроганием и мурашками обходила стороной. Не думала, не гадала сестрёнка, что это её однажды коснётся... Лютова могла обнимать и успокаивать её только голосом. — Моя ж ты родная... Говорю же, не переживай, уже порядок. Держусь огурцом. А на форумах этих не зависай, не кошмарь себя и не накручивай. Всё нормально у меня. Не бойся. А в сердце уже всё встало по своим полочкам. Оно не гналось за родителями, не умоляло их ни о чём, не ползало униженно и покаянно на коленях. Не жалело, не звало, не плакало. Не ожесточилось, нет. Скорее, повзрослело. Отгорела и остыла в нём неистовая боль, и теперь оно только зябло иногда от горьковатого сожаления, но продолжало биться и идти по выбранному пути, не теряя достоинства. А Нину любило и ценило отныне вдвойне... Нет, десятикратно. — Спасибо тебе, кнопочка. Спасибо, что ты есть у меня. ... ...Вдох, выдох. Вдох, выдох. Кира втягивала в грудь холодный мартовский воздух и щурилась от солнца. Первые вольные шаги хрустели по грязноватому весеннему снегу. После покупки билета денег едва хватило на булку хлеба да пачку самого дешёвого чая в пакетиках. Куда она ехала? Да в сущности, в никуда. У неё осталось лишь это праздничное весеннее небо над вокзалом и объятия встретившей её сестрёнки, благоухавшие свежестью и клубнично-сливочной сладостью. Горький праздник без крыши над головой. — Ну, привет, кнопочка... — Наконец-то, Кир! Господи... Слава богу... Крепко обнявшись, они смеялись и раскачивали друг друга. Стало чуть легче и светлее, будто кто-то добрый тронул Киру за плечо. — Ну что, домой? — просияла Нина, радостно поблёскивая солнечными искорками в глубине зрачков. — Боюсь, дома у меня уже нет, — усмехнулась Лютова. — Да ну, не выгонит же мама тебя на улицу! И сестрёнка ласково прильнула к её плечу, высматривая вдали автобусы. Лютова с теплом в сердце любовалась ею: настоящая принцесса выросла, с точёным, но сильным и гибким, спортивным телом, нежно-персиковым румянцем, розовыми губками. Волосы отливали золотом на солнце, струясь по спине атласным плащом, а приталенное короткое пальто подчёркивало изящный силуэт. Ясные глаза смотрели на Киру с прежним доверием, добротой и сердечностью. Они принимали её как есть и ни в чём не упрекали, просто радовались, что она жива и вернулась. Если какая-то тварь обидит девочку... Челюсти стиснулись, взгляд подёрнулся беспощадным льдом, но ради сестрёнки Лютова прогнала суровое выражение и приподняла уголки губ, только в глазах задержались стальные отблески. Там, в «мёртвом доме», она часто думала о Нине, и тревога грызла сердце. В его стенах Кире открылось, насколько хрупка жизнь и как легко она может пойти под откос, стереться в пыль между жерновами жестокости. Как защитить, как уберечь этот чистый солнечный зайчик? Она — лакомый кусочек для многих. Но ведь не станешь же при ней вечным сторожевым псом, не запрёшь в башне. — Как у тебя дела, кнопка? — спросила Кира, вкладывая в короткий вопрос неизмеримо больше, чем могли выразить отдельно взятые его слова. — Всё супер, — опять лучисто улыбнулась Нина и принялась рассказывать свои новости. Лютова, слушая её, понемногу успокаивалась, но и на остановке, и в автобусе, и на улице угрюмо отслеживала взгляды встречных мужчин. Нина, яркая, стройная и красивая, слишком уж притягивала внимание. Кира ловила себя на нервном желании набросить на сестру покрывало, чтоб, не дай бог, какой-нибудь подонок не возжелал её. Потому что, случись с ней беда, Лютова точно знала, что убьёт не задумываясь. Раньше, до «мёртвого дома», она, может быть, и уповала бы на правосудие, а сейчас — нет. Она видела это правосудие изнутри и больше не верила в него. В родительской квартире Лютову ждал обед: отварная картошка с укропом и шпроты, ароматный чёрный хлеб и солёные огурчики... Всё, о чём она бредила и мечтала. Нина робко достала из холодильника чекушку водки: — Вообще я не пью, но за твоё возвращение... Кире оставалось только чмокнуть её в щёку, утонув сердцем в тёплой волне любви. — Умница. — Ты кушай, а я тебе пока воды наберу — помыться с дороги! — И Нина бросилась в сторону ванной. — Умница в квадрате, — поймав её за руку и задержав на миг, улыбнулась Лютова. Нина была умницей в кубе, потому что сохранила вещи Киры, забрав их со съёмной квартиры: одежду, обувь, ноутбук. Старые джинсы стали великоваты. Кира с наслаждением отмокала в ванне с пеной, смывая гадкое чувство липкости, преследовавшее её весь срок. В поезде она спала плохо, поэтому после обеда и ста граммов водки дорожная усталость взяла своё. Нина хотела устроить её на своей кровати, но Кира прикорнула на диване в гостиной. Снился ей поезд... Серый, простудно-зябкий сон, полный снежной безысходности. Ехала она почему-то обратно в колонию. Яна крутилась рядом с ней — весёлая щебетунья в арестантской робе, а Лютова с болью недоумевала: «Её-то за что?» Серость разбавляли рассыпанные по полу оранжевые новогодние шарики апельсинов; Кира резала и высасывала их, но не могла утолить безумную жажду... — А, это ты, — сказала мама, снимавшая обувь в прихожей. Лютова ждала от неё каких-то чувств или просто приветственных слов, но так и не дождалась. Ни «здравствуй», ни «как доехала?» — только замкнутое молчание и уклончивый взгляд. Впрочем, в приём с распростёртыми объятиями и со слезами на глазах Кира не особенно верила, но всё равно горечь стояла никотиновой пеленой. Только Нина тёплым лучиком согревала ей сердце. — Мам, ты как будто меня боишься. Даже в глаза не смотришь, — сказала Лютова, безуспешно пытаясь поймать её взгляд. Та только пожевала губами и неопределённо пожала плечами, а в глаза всё-таки посмотрела на миг — быстренько и опасливо, как в ледяную воду ногой. Напряжение между ними было холодным, звенящим, с привкусом неуютной весенней сырости. Выпив чаю, мать без предисловий заговорила о том, что, видимо, беспокоило её больше всего: — Кира, поселить тебя здесь на постоянной основе я не могу, меня такой вариант не устроит. Ищи себе жильё, работу. Существенной денежной помощи от меня тоже не жди, у нас самих дела не ахти. Сидела она с прямой, как доска, спиной, будто не у себя дома находилась — на краю стула, сжав колени и перекрестив на кромке скатерти хрупкие кисти рук. Похоже, и правда боялась. Лютова не то чтобы удивилась, но стало невесело и мутно на душе. — Мам, ну нельзя же так, — с мягкой укоризной вмешалась Нина. — Не будет же Кира жить на улице, как бомж! — Не перебивай, — досадливо поморщилась мать. — На несколько дней, так уж и быть, она может остаться, а дальше пусть устраивается, как хочет. — Мама, но она же только что освободилась! Устроиться не так-то просто в её обстоятельствах! И Нина встала, прислонившись к краю подоконника и глядя на мать с неодобрением. «Прямо как стороны в суде», — с усмешкой подумалось Кире. — Не будем обо мне в третьем лице, я уже не на скамье подсудимых, — сказала она, отодвинув пустую чашку и поднявшись. — Пойду я, пожалуй... Расслабься ты, мам, не собираюсь я вас обременять. Нинок, брось в какую-нибудь сумку или пакет мою одёжку, ладно? Ноутбук я тоже заберу. Спасибо, кстати, что позаботилась и сохранила. — Мама, да что же это такое? — возмутилась Нина. — Как так можно?! Мать нервно дёрнула худыми плечами, зябко обхватив себя, и ушла в комнату, а сестрёнка бросилась за Кирой следом. — Ну погоди, куда же ты пойдёшь? Тебе ведь даже переночевать негде! Нечем Лютовой было успокоить Нину, губы сковала суровость, сердце щемило. — Ну-ну... Не хнычь. Я не пропаду. — Кира улыбнулась глазами, чмокнула сестру в висок и напомнила: — Манатки мои неси. Мать вдруг снова озабоченно выглянула: — Кстати, ты после приезда отметилась, где положено? Ещё не хватало, чтобы к нам приходили из полиции тебя искать... — Отмечаются, когда назначен административный надзор, — сухо разъяснила Кира. — У меня его нет, я больше никому ничего не должна, так что не беспокойся. Мать кивнула и скрылась в глубине квартиры. На её лице промелькнуло явное облегчение. Нина, вытирая намокшие ресницы, вынесла спортивную сумку с вещами и ноутбук в чехле. Вжикнули молнии её сапогов, и сестрёнка накинула пальто и шарфик. — А ты куда? — удивилась Кира. — Провожу тебя немножко, воздухом подышу, — последовал тихий ответ. Они шли под руку под фонарями, шурша ногами по ледяным кристаллам подтаявшего снега. Нина встряхнула распущенными золотисто-ореховыми волосами в струях сырого ветра, студившего её тёплые слёзы. — Не понимаю маму. Почему она так с тобой?.. Ты же ни в чём не виновата! — Я — пятно на вашей репутации, кнопочка, — усмехнулась Кира. — Поэтому неважно, виновна я или нет. Я просто существую — вот такая, какая есть. Тем и неудобна. Нина вскинула потемневшие, мерцающие негодованием глаза. — Если для неё репутация дороже родных людей, нам с ней не по пути. Лютова не успела ответить, потому что у сестрёнки зазвонил мобильный. Что-то в её лице — то ли дрожь, то ли тень — заставило Киру насторожиться и ловить каждый звук, каждое движение губ, подключаясь через неё к реальности на другом конце линии. — Слушаю... — Нина сдвинула брови, а спустя секунду они изумлённо взлетели домиком, и она закричала в трубку: — Это ты?! Ты где вообще? Ты куда пропала?! Да как мне не кричать, когда ты... Блин, господи, ну неужели нельзя было хоть намекнуть? Хоть словечко сказать?!.. Киру посадили, ты пропала — и что прикажешь думать, как себя прикажешь чувствовать?!.. Ох... Да, она здесь... Сейчас дам ей трубку. Холодок напряжения пробежал по плечам мурашками. Кира пронзила сестру вопросительным взглядом, и та пробормотала потрясённо: — Кир, это тебя... Это Яна. Она нашлась. Мартовский ветер колыхал ещё голые ветки деревьев, фонари тихонько гудели, а в динамике капелью звенел знакомый бодрый голос: — Привет! Рада, что ты уже дома. Прости, не могла ускорить твоё освобождение, у маман руки оказались длиннее. Но кое-что я всё-таки предприняла. Сейчас я назову тебе адрес, запомни его. Там тебя будет ждать пакет с новыми, чистыми документами и деньгами. Возьмёшь их и вылетишь ближайшим рейсом в Буэнос-Айрес. Остальное — не по телефону. И да, кстати, купи себе испанский разговорник и выучи в самолёте хотя бы пару-тройку фраз. — Ты похитила похитителей и отжала у них выкуп? — хрипло, сквозь сухой ком в горле засмеялась Лютова. — Типа того, — улыбнулся голос на другом конце мира. И добавил несколько виновато и смущённо: — Кнопку обними и поцелуй там от меня. Передай, что я прошу прощения. Не могла я ей всё рассказать, что поделать... Я же обещала быть ей вместо тебя, беречь её... Поэтому ну никак нельзя было её в это втягивать. — Всё правильно. Ты умница, — улыбнулась Лютова голосу в ответ. Адрес она запомнила. А в глазах Нины тревожно мерцала влажная пелена — то ли от ветра, то ли от предчувствия разлуки. Кира привлекла её к себе за плечи. — Иди ко мне... Ну вот, Нинок, не успели мы с тобой повидаться, как опять расстаёмся. Тш-ш... — Приложив пальцы к губам сестры, Лютова остановила готовый сорваться с них водопад вопросов, обняла, зарылась носом в прохладные волны её волос. — Ты только не грусти, кнопка! Как только будет можно, я выйду на связь. Обязательно. Мы не потеряемся. Не бойся. — Мы... не увидимся больше? — еле слышно пролепетала Нина. Кира стиснула её крепче. С силой, почти до боли вжимаясь в её побледневшие от страха и огорчения щёки, она царапала шершавыми, потрескавшимися губами нежную кожу. — Да ты что, солнышко! Увидимся, конечно. Как только всё устаканится, по Скайпу свяжемся, ну, или как получится. Не расстраивайся так, ну чего ты! Ты же у меня одна такая родная, такая хорошая, частичка моя, кровинка, сердечко... Единственный верный мой человечек. Ну всё, всё. Всё будет хорошо. У тебя, у меня... У всех нас. — Лютова ещё раз крепко чмокнула Нину: — Это тебе от Янки привет. Она просит прощения, что исчезла молча. Так было надо ради твоей безопасности. Ну всё, не реви, кнопочка, солнышко... Поглаживая сестрёнку по волосам, Кира баюкала её в сумбурном потоке нежных слов. Надо быть распоследней сволочью, чтобы не сдержать обещания, оставить её и забыть, отплатив за преданность равнодушием и холодом. И Лютова дала себе самую страшную, смертельную клятву сделать со своей стороны всё, чтобы сберечь эту тёплую ниточку между их сердцами. Для этой клятвы не существовало слов, и она просто отпустила её в тёмное небо. Если там, наверху, кто-то есть, пусть он жестоко покарает за нарушение. ... Вдох, выдох. Вдох, выдох. Веранду маленького домика озаряла луна и рыжий отблеск пламени в декоративной жаровне-треноге. Кованая чаша хранила огонь, пропуская янтарный свет сквозь ажурный узор своих бортиков. На столике стояла початая бутылка вина и два бокала, блюдо с фруктами и тарелка с сырной нарезкой. Кира вдыхала воздух чужой страны, растянувшись в кресле-шезлонге. — Так и знала, что тут какой-то подвох. Значит, «мыслить, как преступник» — вот это оно и есть? Погоди, но это уже не только мыслить, но и поступать... Ну, девушка, скажу я вам, вы и бандитка! — И, перегнувшись через подлокотник, она взяла с поцелуем виноградину из губ Яны. Та с кошачьим прищуром и смешком взъерошила уже чуть обросший затылок Лютовой и втянула её в новый поцелуй, более долгий и страстный. На заднем сиденье такси по дороге из аэропорта они вот так же не могли досыта нацеловаться, чем весьма смутили водителя. Сейчас они в первый раз за минувшие три дня выползли из постели на более-менее продолжительное время, потрудившись накинуть что-то из одежды. Яна основательно подготовилась к встрече: холодильник в доме был до отказа набит едой — в основном, охлаждённым мясом, овощами, зеленью и вином. Время от времени она поджаривала говяжий стейк и резала салат, они ели из одной посуды (чтобы не мыть два набора) и снова спешили окунуться друг в друга, утоляя голод иного рода. Секс и еда, еда и секс — им было не до разговоров. Когда их рты не жевали, они были заняты делом. Пару раз Лютова заикнулась, что у неё помимо прочего есть ещё и потребность в информации, но эти вялые попытки захлебнулись. Ощутив на своих губах тёплое дыхание очередной надвигающейся поцелуйной цунами, а под ладонями — ягодную упругость любимой попки, она соглашалась, что разговоры — не первоочередная необходимость. — Ага, отпетая мошенница, — ласково усмехнулась Яна, когда их горячо слившиеся губы разъединились. — Вся в своего папку. Своё похищение она организовала сама. К ней явился её родной отец, с которым мать развелась много лет назад; в прошлом он служил в милиции и крышевал бандитов — по сути, сам был бандит, только в погонах. Теперь его дела и здоровье пошатнулись, требовалась пересадка печени. Он уже нашёл клинику, нужны были только деньги. К бывшей жене он обращаться не стал: знал, что та его на порог не пустит, потому и пошёл сразу к дочери. А та не растерялась и выступила с деловым предложением: он помогает ей с «похищением», а она после получения выкупа оплачивает ему лечение и накидывает ещё некоторую сумму сверх того — на жизнь в эмиграции и бутерброды с икрой. — Сдал папка, здорово сдал. Весь обрюзгший, полысевший, помятый такой, с угасшим взглядом — видно, что потрепала его жизнь не хило. Ну и болезнь тоже, да... А ведь он был крутой мужик, Кир, серьёзно тебе говорю. Реально крутой. Бесстрашный, наглый, умный, изворотливый... Казанова тот ещё — бешеный успех у дам имел. И где это всё теперь?.. М-да... Даже жалко его стало. Знаешь, когда я ему план изложила, у него аж глаза загорелись — прямо былой огонь вспыхнул. Засмеялся и сказал, что согласен поучаствовать в этом дельце, тряхнуть стариной, а то в последнее время жизнь совсем скучная стала. От дел отошёл, с деньгами туго, да ещё и печень на ладан дышит — даже коньячку не накатить. Тоска зелёная! Отец обладал недостававшими ей для осуществления её идеи знаниями и нужными контактами. Сработала парочка чисто, как по нотам: папа был матёрым профессионалом, дочка — толковой ученицей. Как только деньги очутились у них в руках, он улетел в Германию на операцию, а Яна — в Аргентину. — Да, мой старик — не самый высоконравственный человек. Таких, как он, называют оборотнями в погонах. Он не стоял на страже закона, а использовал своё положение для наживы. Он брал взятки и покрывал бандитов. Без него у меня вряд ли выгорело бы всё это дельце. Он знает все лазейки, все входы и выходы. Знает, как подделывать улики, как заметать следы. Но знаешь, Кир, мне плевать на все его грехи, потому что он сказал самое главное: «Как тебе жить и кого любить — твой и только твой выбор, никто не может тебя принуждать к другому. Но уж если выбрала, то и отвечать за свой выбор или огребать за него — тоже тебе». С маман я никогда не могла поговорить по душам, не получалось. А с ним, как ни странно — да. Он далеко не святой, но и не ханжа, как матушка. Он не носит маску добродетели, не лицемерит, не притворяется. Наверно, потому-то маман и оказалась успешнее, чем он. И пошла гораздо дальше. Я с ним созванивалась недавно... Операция прошла хорошо, он поправляется. И я почему-то этому рада. Огонь в чаше наполнил глаза темноволосой рассказчицы расплавленным золотом слёз. — Да, мой отец — не лучший из парней. А если не смягчая, то засранец, каких поискать. Но он сказал, что я — единственный в мире человек, которого он никогда не кинет... И знаешь, я ему верю. Потому что и правда не кинул. И был готов за меня и под пули, и в тюрьму. Если бы что-то пошло не так и нас бы сцапали, он был готов взять всё на себя и представить всё так, будто я жертва, а не сообщница. А в тюрьме, как ты понимаешь, он бы недолго протянул с его печенью... До суда бы просто не дожил. Я знаю, он сдержал бы слово... И я тоже не сдам его даже под пыткой. Вот так, без единого «люблю», Яна призналась в оном чувстве. И, будто бы досадуя на себя саму за эти сантименты, быстро овладела собой, смахнула влагу с ресниц, улыбнулась и задорно дёрнула плечами. И снова она — насмешливо-непроницаемая, неуязвимая, бесстрашная и спокойно-уверенная, но Лютова-то знала, что за этой бронёй пряталось сердце, которое много вынесло за эти три года. — Я, как ты, наверно, догадываешься, с некоторых пор не очень люблю ментов... то есть, пардон, полицейских, — усмехнулась она. — А особенно «оборотней». Но твоему папе я, как ни странно, не отказалась бы пожать руку. — Слетаем как-нибудь в Германию — пожмёшь, — рассмеялась Яна. И, посерьёзнев, добавила: — А вообще, я хочу его, как только ему разрешат перелёты, к нам забрать. Нашим будущим пацану и девчонке нужен дед. Да и мне будет как-то поспокойнее за него. Ты не против? — Не против, — пожала плечами Кира. И улыбнулась глазами: — Это же твой папка. Вы ж с ним самая крутая банда! Старики-разбойники, блин. Яна всё ещё смотрела вопросительно, не вполне уверенная, шутит Лютова или говорит серьёзно. Сжав кулак, Кира братским жестом протянула его Яне. Та поняла, просияла и с благодарностью в глазах молча уткнула в него свой. Она купила этот недорогой домик, на веранде которого они сейчас отдыхали, и уже приступила к воплощению их с Кирой мечты: присмотрела помещение для школы самообороны и фитнес-клуба, изучила местный рынок данных услуг и даже набросала примерный бизнес-план. — За нашу счастливую жизнь! — провозгласила она, наполнив бокалы. Огонь жаровни отплясывал в её глазах рыжими чёртиками, а луна серебрила уложенные крупными волнами вороные волосы. — Пусть это будет моральной компенсацией за варварски вырванные из твоей жизни три года. Кира взяла бокал за тонкую изящную ножку, но не спешила чокаться. — Милая, мне не нужны эти деньги, — сказала она, глядя на Яну с чуть усталой нежностью. — Я в жизни не брала чужого и не хочу начинать. Ты, конечно, красиво наказала свою матушку на двадцать лямов, но я не хочу, чтобы наше счастье строилось на таком фундаменте. Чужие деньги — чужая жизнь. А у нас с тобой своя должна быть. Своя, понимаешь? Наша! Яна рассыпала по веранде бубенчики мягкого смеха. — Вот за что я тебя люблю, Лютова, так это за несгибаемость, честность, неподкупность и принципы! О! Давай за принципы! — И она тронула своим бокалом бокал Киры. * Вдох, выдох. Вдох, выдох... Кира крутила педали велосипеда, ловя лицом сухой встречный ветер. Они с Яной остановились у туристического домика, в котором недавно побывала обогнавшая их группа. Яна присела на крыльцо и устремила взгляд вдаль, к терракотовым склонам гор. Закат заливал землю расплавленным янтарём косых лучей. Лютова расположилась ступенькой ниже и достала из рюкзака бутылку воды. — Итак, вот наши вложения в дело. — В руках Яна держала смартфон, глядя на Киру с ласковым прищуром. — Эту сумму мы оставим: будем считать, что маман возместила тебе моральный ущерб. А остальное... Вот, смотри. Я нажму эту кнопочку — и лишние деньги, которые тебя так смущают, отправятся на счёт благотворительного фонда помощи больным детишкам. А нажму вот эту — они улетят обратно к матушке. — Погоди, но тогда она выйдет на нас, — нахмурилась Кира. — Если отследить банковскую операцию... — Она знает в общих чертах, — спокойно улыбнулась Яна. — Мне показалось, что это уж совсем жесть — так и оставить её с мыслью, что меня, возможно, прикончили похитители, и мой расчленённый труп гниёт где-нибудь на свалке. Папаню-сообщника я ей не сдала, взяла всё на себя, иначе недолго папка с новой печенью проживёт... — Яна хихикнула. — Знаешь, маман очень обрадовалась, что я жива. Она не требует вернуть деньги и замнёт историю с похищением — тем более, что дело и не заводили, потому что в полицию она не обращалась, чтоб не выносить сор из избы. Как и твоя, она тоже за репутацию зубами держится. Хочет лишь моего возвращения, чтобы я заняла уготованное мне место в чёртовом семейном бизнесе... — А чего хочешь ты сама? — Лютова отпила глоток воды, щурясь в янтарных брызгах умиротворённого заката на своих ресницах. Яна пересела на одну ступеньку с ней, чтобы обнять за плечи и прижаться всем своим стройным телом, облачённым в облегающие велосипедные шорты и спортивный топик. — Твой план мне больше нравится. Хочу, чтобы у нас была школа самообороны и спортклуб. А чуть позже — ещё один проект: двое детишек, мальчик и девочка. Кира уткнулась лбом в её лоб. Пространство между их лицами согрелось от смешанного дыхания. — Тогда жми на вторую кнопку. Стартовый капитал — ну, или компенсацию морального ущерба — так уж и быть, оставим, а лишнего нам не нужно. Можно было бы, конечно, и больным детишкам помочь, но тогда ты должна будешь вернуться к матери. Раз взяла деньги, значит, зависишь от неё. И у неё будет крючок, за который тебя можно тянуть. — Тогда уж, если рвать леску удочки, надо вернуть всё, — засмеялась Яна. — Но знаешь, здесь есть и мои деньги, Кир. Я продала свою квартиру, машину, бытовую технику, дорогие шмотки, украшения... Словом, всё, что можно было продать. Я это провернула ещё до истории с похищением, на эти средства я сперва и рассчитывала начать новую жизнь подальше от матушки, но тут папка явился — ну, и закрутилась вся эта история. Этих денег нам хватит. — Тогда возвращай всё, что не твоё. Чёрт с ним, с моральным ущербом, мне от твоей матери не нужно ни копейки, — встряхнула головой Лютова, сама готовая рассмеяться от накрывшей её душу солнечной лёгкости. Клик-щёлк. — Пока-пока, мамочка. Яна нажала на кнопку, словно сбрасывая невидимый балласт, и обняла Киру за шею. Вроде бы она осталась прежней, но её глаза наполнил новый свет, окрыляющий и зрелый. Их губы встретились, лёгкое касание переросло в глубокий, чувственный поцелуй. Так они и сидели в закатных лучах, дыша в унисон: вдох, выдох, вдох, выдох... Достав свой телефон, Лютова набрала номер. — Привет, кнопочка, целую тебя. Я же обещала, что выйду на связь, а я своё слово держу. Всё отлично, только скучаю, конечно. Ты как там?.. Ну вот и умница. У нас тоже всё пучком. Где мы? В Аргентине. Нет, страна, где много диких обезьян — это Бразилия, а мы чуть южнее. Знаешь, тут такие горы! Красота. И снег есть наверху, можно даже на лыжах кататься. Нин, ты должна это попробовать. Я серьёзно. — Кира подмигнула Яне, которая с улыбкой слушала этот разговор: — Ян, как думаешь? — Думаю, в этом нет ничего неосуществимого, — тепло защекотал её другое ухо ласковый ответ. * По трапу самолёта спустился мужчина в кепке и мешковатом светло-бежевом плаще а-ля «лейтенант Коломбо». Все его вещи были в кожаном портфеле, который Яна у него хотела тут же взять. — Да не тресну, не хрустальный. Невелика тяжесть, — усмехнулся тот и портфель понёс сам. Лютова, ждавшая их возле машины, всматривалась в легендарного «крутого мужика», о котором столько слышала. Шагал он чуть вразвалочку. Он едва доставал макушкой до мочки уха Яны, черты лица имел самые заурядные, но глаза блестели коричневыми бутылочными стёклышками, спокойно-ироничные, бесстрашные, твёрдые, с лёгким прищуром. При всей его, мягко говоря, потёртой и невзрачной наружности, они с Яной были до смешного похожи: она, высокая длинноногая красавица, и он, коренастый мужичок в кепке, из-под которой серебрились седой щетиной коротко стриженные виски. Лютова усмехнулась про себя: всё с Янкой ясно. Папина дочурка, глаза — вылитые, один в один. Кира перевела взгляд на дяденьку. И в каком он, интересно, месте Казанова?.. Пусть и бывший. — Надо же, какая шикарная встреча, — хмыкнул между тем дяденька, заметив машину. — Такси к трапу! Яна легонько ткнула его в бок, округлив глаза. — Па, ты что! Это не такси, это Лютова. — Кхм, — в комичном удивлении вскинул тот тёмные брови, в которых поблёскивали серебряные волоски. — Твоя, что ли? — Ну. Впрочем, Кире не верилось, что дяденька не понял, кого видит перед собой. Всё он прекрасно понял, но прикалывался, гад. И в этом было что-то настолько знакомое, родное, Янкино, что Лютова не обиделась. Папа с дочкой тем временем уже подходили к машине. Яна одёрнула смявшийся сзади плащ. — Блин, па, не мог что-то поприличнее одеть? — подколола она. — Это что, шмотки из секонд-хэнда? — Не «одеть», а «надеть», — не остался в долгу родитель. — А ещё в университете училась, недоросль. Лютова, про себя посмеиваясь, всё ждала, когда же эта парочка закончит язвить и наконец обнимется. Но нет, оба с каменными лицами дошли до машины. Первой не выдержала и фыркнула Яна, следом за ней заулыбался «па». Зубы у него блеснули ровные, почти голливудские, лицо преобразилось, и сразу стал понятен механизм его обаяния. У Яны был точно такой же. — Здравствуйте, — сказала Лютова и протянула руку. Янин отец пару секунд щурился не то насмешливо, не то с любопытством, но руку ей пожал крепко и серьёзно, как равной. Теперь, увидев его вблизи, Лютова поняла: всё, что Яна о нём рассказывала — правда. До последнего слова и до мурашек по лопаткам. — Ну что, поехали? — Яна села за руль, с лучиками юмора в уголках глаз поглядывая на па с Лютовой, которые замешкались у дверец: оба предпочитали ездить впереди. Кто победит? Кто кому уступит? Кира села назад. Па взялся было за переднюю дверцу, но передумал и сел рядом с Лютовой. — Впереди укачивает, — сказал он без тени смущения. — С каких это пор? — со смеющимися глазами обернулась Яна. — С недавних, — был ответ. Машина тронулась в сторону дома. Па, морщась, пошарил у себя во внутреннем кармане плаща, достал фляжку, отпил. Лютова, сидевшая рядом, запаха спиртного не почуяла, но Яна сразу нахмурилась, стрельнула в родителя суровым и тревожным взглядом с водительского места: — Это что у тебя там? Коньяк? — Чай, доча. — Так я и поверила! Печень новую не жалко? Дай сюда. — Ох ты ж, господи... Ну на, на. Проверь. Яна понюхала, отхлебнула из фляжки, озадаченно причмокнула. — И правда — чай... А чего во фляжке-то его носишь? — Привычка. Но Яну было не так-то просто провести. — А в портфеле у нас что? — с лисьей вкрадчивой лаской и проницательными искорками прищурилась она. В прищуре па мелькнули те же лисьи искорки. В портфеле лежал термос с чаем — ещё тёплым, с сахаром и лимоном, который они вдвоём с Лютовой и допивали в дороге. Яне не досталось: она вела машину. Также из портфеля появились холодные варёные яйца, одно из которых па тут же принялся чистить в пустой пакетик. — Па, ну дома же нормально поедим, — засмеялась Яна. Тот дал второе яйцо Лютовой, и она, очистив его, надкусила и запила чаем. Это походило на странный ритуал знакомства, непонятный непосвящённым. Оба молчали, но неловкости в этой тишине не было. Так молчат, когда многое уже сказано или многому предстоит прозвучать. — Ну, я рада, что вы нашли общий язык, — подмигнула им Яна в зеркало. Кира успела заметить мелькнувшую на её щеке слезинку, но та её быстро смахнула и тут же вернула руку на руль. Па отражения не видел, но движение от него не укрылось. В его лице тоже что-то дрогнуло, он чуть подался вперёд и протянул руку, но положил не на плечо Яны, а на подголовник её сиденья. Похлопав по нему легонько, он откинулся назад. Они ехали домой. февраль 2018 г