Фотографии мальчиков следовали тому же образцу: обоих сняли перед дверью, и на них была одежда, которой я прежде не видел, — штаны и полосатые майки. Дверь на фотографиях была одна и та же, а таблички разные — значит, и в Мамином Доме мальчики живут в одной комнате. Обе таблички голубые. На стенах комнаты красовались постеры с Покемонами. Мальчиков снимали в маскарадных костюмах: Джед стоял, чуточку одеревеневший, в искусственных шкурах а-ля Дэйви Крокетт[6] и кожаной шляпе с мехом (совершенно не в его духе), у Билли в костюме Винни Пуха едва виднелось лицо. Похоже было, что он вот-вот яростно заревет, как Винни, сколько я помню, никогда не умел.

Только две фотки из всего альбома были вроде бы сделаны без предварительной постановки. На них дети ходили по большому роскошному саду между шведской стенкой, качелями и горкой.

— Эти снаряды тоже новые, да? — спросил я. Билли ничего не сказал, только кивнул. Джед посмотрел на Глорию.

— Да, — сказала она. — Но это не подарок на Рождество, это мама купила, когда она, ну, когда уехала.

— Ясно. А кто составил этот чудный альбомчик?

— Мама.

— А кто вас снимал?

— Крис. Он учится фотографировать.

— Он хорошо снимает, — сказал я. Мне не хотелось прямо сейчас дознаваться, почему этот работник фоторужья нигде не запечатлен сам.

В следующую пятницу, провожая детей в школу, я попрощался с ними как обычно, но только объятий и поцелуев прибавил побольше:

— Глория, будь хорошей, будь счастливой, будь доброй.

— Да, пап. Целую!

— Джед, будь хорошим, будь счастливым, будь добрым.

— Буду, пап, буду!

— Сегодня вас заберет мама, а мы с вами теперь увидимся через неделю. Понимаете?

— Да, пап. Я буду по тебе скучать, — ответила Глория. — Ладно, до встречи.

Джед просто кивнул.

— Ну, тогда идите.

Они пошли к своим шеренгам. Глория вела Джеда за руку.

Я повел Билли к Эстер.

— Билли, будь хорошим, будь счастливым, будь добрым.

— Это ты будь хорошим!

— Эй, полегче, тебе всего три годика!

Дома я открыл магазин. Мне предложили работу иллюстратора в рекламном агентстве. Иллюстрации в стиле поп-арт — я занимался этим в школе и в колледже и делал вид, что у меня получается. Я привык сидеть дома один, но предвкушение целой недели ночного одиночества было мне в новинку. Я знал, что значит быть отцом-одиночкой. Но я не знал, привыкну ли к свободе. Свободе? От чего? От трех самых любимых людей на свете. Чтобы избавиться от пугающей пустоты, я позвал вечером двух своих приятелей. Мысль-то хорошая, но не знаю, насколько умно пускать таких людей в дом.

Номер первый — Кенни Флинт. Кенни — из тех людей, что вламываются в дверь, бегут в кухню, хватают ваши любимые пирожные, сжирают самые вкусные и лаконически улыбаются в ответ на ваши отчаянные вопли: «Ах ты засранец! Ты же знаешь, что я только розовые люблю!».

Появившись у меня, Кенни ровно так себя и повел.

— Извини, Джо, — нежно пробормотал он, развалясь за новым обеденным столом, — но уж очень я привязан к твоим пирожным. Это у меня прямо в генах записано.

— А еще друг называется!

— Ну, считай, что я до ужаса невоспитанный.

Номер второй — Карло Бонали. Такой опасности, как Кенни, он не представляет, по крайней мере, французским пирожным бояться нечего. Однако же в присутствии Карло просто необходимо следить за тем, как вы одеты. Не дай бог подпустить его к вашему гардеробу — он начнет рыться в нем, осыпая вас ехиднейшими замечаниями. Придя следом за Кенни, Карло ровно так себя и повел.

— Гибрид модов-ретроманов и футуристов-минималистов, — подытожил он, когда я таки вытянул его из своего одежного шкафа. — Восьмидесятые, обтерханные по краям. Таков мой друг Джо.

Они с Кенни решили вытащить меня из дому.

— Тебе не мешает встряхнуться, парень, — сообщил Карло, держа пару моих — немодных, на его взгляд, — ботинок. — Эти точно для тебя, как на заказ.

— Купил, потому что в «Фэйс» велели покупать такие, — вяло запротестовал я.

Карло был несгибаем:

— В вопросе обуви нужно быть лидером, а не следовать за другими, — пробурчал он. — Такова моя максима, как тебе известно.

Я взглянул вниз на его ботинки. По мне, так обычные черные «оксфорды». Конечно, вслух я этого не сказал, иначе Карло разразился бы получасовой лекцией о том, что его пара — одна из семи уникальных пар, выпущенных Уилбуром Вульфом, и что мне следует в благоговейной молитве пасть ниц пред ее рантами. Я промолчал, и Карло кинул черные брюки, синюю рубашку и вручную расписанный галстук со стрижом, который сам подарил мне на день рождения.

— Мда, есть еще над чем поработать, — сказал Карло, когда я облачился. — Ладно, ничего, сойдет.

— Да ведь мы и идем-то просто в греческий ресторанчик за углом!

— Некоторые из нас, — сочувственно глядя на меня, ответил Карло, — заботятся о соответствии стандартам.

Ну и пусть издеваются, мне все равно. Пусть хозяйничают здесь как у себя дома, потому что когда-то здесь и был их дом, а в некотором роде и остался. В этих стенах заключалась наше общее прошлое, наполненное хохотом, вечеринками, пастой, которую готовила мама Карло, и гипсовыми утками, иронически повисшими на стене в коридоре. Мы стали жить вместе, когда моим родителям надоело сдавать дом незнакомым людям. После переезда в Кройдон мама с папой не бросили мастерскую, но их дело уже превратилось в хобби, и самые интересные работы выполнялись дома. Им больше не нужно было мучиться с буйными квартирантами, и потому я предложил оставить дом за нами. И вместо того, чтобы бросить его загнивать, сдать его мне, Карло и Кенни.