Для того, кто интересуется религиозной литературой, утверждал епископ Пайк, нет ничего увлекательнее, чем следить за установлением канона, то есть за процессом, в ходе которого текст провозглашается священным. Кто, когда, как написал Пятикнижие? Кто, когда, почему признал Евангелия от Марка, Матфея, Луки и Иоанна каноническими, объявив все остальные апокрифическими, выкинув их в приграничную сумеречную зону, являющуюся любимым местом игр для Пайков всех времен?

Дик полагал, что наплыв информации, захлестнувший его с февраля 1974 года, имел божественное происхождение. Бог, которого он стыдливо называл ВАЛИС, говорил с ним, как Он говорил с Моисеем, Магометом и некоторыми другими избранными. На этот раз Он обратился к писателю, чтобы с его помощью записать Свои слова в современном виде, который, по Его мнению, лучше всего подходил для этой цели: в виде научной фантастики. Эта вера в его профессиональные качества приводила Дика в замешательство. Он изо всех сил хотел записать, но что именно? На какой канонический свод текстов будет опираться его Экзегеза?

Существовало множество книг, которые Дик видел во сне и из которых он запомнил отдельные слова, конкретную информацию, как в случае болезни сына. Были еще его собственные книги и то, что он обнаруживал, перечитывая их. Также существовали внезапные озарения, ослеплявшие Дика, вспомним, например, его уверенность в том, что он живет в 70 годах I века и что он прогнал Антихриста из Белого дома. Однако были и другие, ослеплявшие его не меньше, но при этом плохо согласующиеся с предыдущими, и соединить их вместе было так же трудно, как в свое время сочинить один роман из двух уже написанных рассказов. С тех пор как Томас исчез, все смешалось. После того как Дик лишился поддержки этого призрака, своего сверхъестественного alter ego[27], сотканное им полотно начало распускаться. Кусочки головоломки уже не подходили друг к другу так же хорошо, как раньше. Предоставленный самому себе, Дик плохо понимал, почему после его озарения и падения Никсона мир, восстановленный, согласно божественному замыслу, явно больше не меняется. Возможно, успокаивал себя Дик, его Экзегеза призвана приручить это изменение, как радикальное, так и незаметное. Возможно, его новая сущность хотела, чтобы он продвигался вперед в неизвестности, озаряемой вспышками, и полностью отдавшись работе во славу Господа, верил в то, что он сбит с толку, что он недостойный своей миссии, бесполезный слуга. Дух в нужный момент сделает свой выбор, продиктует трактат, собственно, настоящее откровение, которое обратит в истинную веру все человечество. Ему только и нужно было, ожидая, записывать все свои сомнения и предположения, считая каноном все, что он пережил и переживает теперь, все, что видел во сне, все, что проносилось в его голове, всю эту информацию, полученную и обработанную программой, именуемой Филип К. Дик.

Обо всем, что с ним случилось, Дик говорил с величайшей осторожностью, поверяя свои мысли только Тессе и еще некоей корреспондентке, которую он никогда не видел, но которая писала о нем диссертацию. Для других — лишь неясные намеки и шутки, которые можно было по-разному истолковать.

Осенью 1974 года поклонник его творчества Пол Уильямс, молодой, но уже известный журналист, пишущий о рок-музыке, предложил журналу «Роллинг Стоунз» написать о Филипе Дике как об одном из маяков контркультуры. Идея редакции понравилась. Пол Уильямс отправился на несколько дней в Фуллертон, чтобы взять у фантаста интервью, целью которого, по его словам, было прославить Дика. Тот, в свою очередь, осознавая всю важность этой затеи, был непрочь «выйти из шкафа», если использовать распространенное тогда в обществе гомосексуалистов выражение, означающее публичное признание какой-либо особенности. Но при этом Фил догадывался, что его мистические речи оттолкнут от него публику, к которой он наконец имел возможность обратиться. Как бы плохо Дик ни был приспособлен для жизни в обществе, он прекрасно понимал, чего от него ждут собеседники. В данном случае он должен был предстать в роли эксцентричного бунтовщика, но никак ни в роли верующего ясновидца, и он постарался не обмануть ожидания читателей. Со своей стороны Пол Уильямс, как хороший журналист, понял, что поучительная статья о книгах Дика совершенно никого не заинтересует, гораздо лучше было бы дать почувствовать свойственную писателю необычную манеру мыслить. Неважно, о чем; например, возьмем ограбление, случившееся еще в 1971 году. Будучи жертвой ограбления, Дик вызовет у читателей желание ринуться приобретать его книги. Так и получилось. Подгоняемый Уильямсом, Дик импровизировал на протяжении четырех дней; он произнес потрясающий диалог, вспомнив знаменитый волшебный куб, который только что изобрел венгерский архитектор Ернё Рубик, чтобы раздражать миллионы маньяков. Десятки различных конфигураций, от мало правдоподобных до совершенно безумных, были испробованы, отвергнуты, приняты вновь, соединены с другими. Зная, что средний читатель «Роллинг Стоунз» охотно верит в истории никсоновских «водопроводчиков», Дик с готовностью развил эту теорию, а затем, подобно безумному адвокату, переметнувшемуся в другой лагерь, после того как он почувствовал, что жюри присяжных дрогнуло, Фил нашел аргументы, которые ее опровергали. Он обвинял, оправдывал, заново подозревал нацистскую группировку, «Черных пантер», секту фанатиков, возмущавшихся епископом Пайком, соседей, наркоманов, полицию, инопланетян, не забывая о самом себе… В течение почти трех лет он беспрестанно обсуждал эти вопросы, но вот уже полгода как его волновали другие проблемы, все еще очень важные для него. Вероятно, Дик неплохо позабавился, перенося методы исследования, используемые им для своей Экзегезы, на предмет, по сравнению с ней, просто смехотворный. Уильямс уехал из Фуллертона в прекрасном настроении, убежденный, что у него в руках настоящая бомба. По счастливому стечению обстоятельств она вышла в том же номере, что и сенсация десятилетия, исповедь Патти Хирст, так что вся Америка купила этот журнал. Перевернув страницу, читатели натыкались на интервью с фантастом, превратившим свой ограбленный дом в эпицентр всех мировых загадок. На следующий день Дик проснулся если не знаменитостью, то весьма популярным человеком — «ну как же, это тот… совершенно безумный тип, о котором появилась статья в „Роллинг Стоунз“».

Вернувшись в Сан-Франциско, Уильямс решил закончить репортаж, проведя свое собственное расследование. Он отправился в полицейский участок в Сан-Рафаэле, изучил документы, поговорил с полицейскими, соседями и выяснил то, что и должен был выяснить: ничего особенного и сверхъестественного. Судя по всему, Дик стал жертвой самого банального ограбления, каких в округе Мэрин совершается до двадцати пяти ежедневно.

Это заключение успокоило Уильямса, который не сомневался в бурном воображении писателя и был бы скорее смущен, если бы вдруг выяснилось, что Дик говорил правду. Тот, со своей стороны, никак не хотел успокаиваться. Не исключая версию обычного ограбления, Дик подчеркивал, что в противном случае, если удар был нанесен водопроводчиками, нацистами или инопланетянами, они, конечно же, постарались бы создать именно такое впечатление. Рассуждая таким образом, Дик, воспользовавшись Законом о свободе предоставления информации, ознакомился со своим досье в ФБР. Он надеялся, что папка буквально распухла от отчетов агентов о его жизни за последние двадцать лет, но при этом не слишком удивился, найдя внутри лишь один-единственный документ — письмо начала пятидесятых (он написал его еще до знакомства с Джорджем Смитом и Джорджем Скраггзом), адресованное советскому физику Александру Топчиеву, от которого Дик надеялся получить дополнительные сведения о физической теории ограниченной относительности. То, что досье состояло из этого единственного и совершенно не компрометирующего его документа, по мнению писателя, доказывало только одно: ФБР подчистило досье, прежде чем предъявить их публике. А стало быть, закон, который должен был положить конец никсоновской слежке, на самом деле являлся обманом.

Но это еще полбеды. Дик опасался, что и досье о его встрече с Богом может также оказаться абсолютно бессодержательным.

Теперь внутри Дика постоянно находился вдохновенный энтузиаст, которого Господь избрал для того, чтобы нести Его слово в США второй половины XX века. Но был и еще один человек, неустанно изобличал заблуждение, которое овладело первым. Ночи напролет эти двое оспаривали друг у друга территорию Экзегезы; один там полноправно царил, а второй ее осаждал, один нападал, а другой — защищался. Не зная, кто из них прав, Дик долгое время не мог изложить то, что с ним произошло, таким образом, чтобы эта информация стала доступна другим. Но он жил с надеждой, что ему удастся избежать солипсизма, заставив выслушать читателей оба говоривших в нем голоса. В 1976 году он за несколько недель написал роман «Система ВАЛИС», который был отвергнут издателями. Героями этого романа являются Николас Брэди, продавец пластинок в Беркли, и его старый приятель, писатель-фантаст Филип К. Дик. Вы уже знаете все, что случилось с Николасом: зуб мудрости, золотая рыба, видения картин, хранящихся в музее Ленинграда, ксерокопии прокоммунистических статей, радиоприемник, откуда доносится похабщина («Nick is a prick, Nick is a dick»[28]), чудесное спасение его маленького сына, которому врач не сумел поставить правильный диагноз. Что касается Дика, он играл роль доверенного лица, скептически настроенного и вместе с тем сочувствующего. Он сохранил за собой эту роль и в последующих вариантах романа, но Николас Брэди уступил свое место некоему Хорселоверу Фэту, греко-германскому alter ego, поскольку фамилия Фэт (Fat) соответствует немецкому слову «dick», которое означает «толстый», а Хорселовер (Horselover) — греческому имени Филип, «тот, кто любит лошадей». (Из осторожности он опустил К — первую букву девичьей фамилии своей матери Киндред, означающей в английском языке «родство, кровные узы».) Хорселовер Фэт, толстый друг лошадей, был сумасшедшим, видевшим Бога, а Фил Дик выступал в роли его благоразумного приятеля. Фэт в своей Экзегезе комментирует видения, а Фил в черновиках романа комментирует Экзегезу. Фэт считает себя новым Исайей, а Фил считает Фэта новым Шребером (помните «Пять очерков по психоанализу» Фрейда?). Фил хотел быть понятым, а Фэт был согласен на роль безумца. Однако, добавлял он, каким бы невероятным это ни казалось, правда на моей стороне. Тогда Фил качал головой, и все начиналось сначала, и так продолжалось вплоть до его смерти, дальнейшее автору неизвестно.

(Я знаю, о чем вы сейчас подумали. Признаться, я и сам подумал о том же. Но давайте отложим вынесение окончательного решения, чтобы не портить процесс. Именно для этого я и пишу эту книгу, чтобы у вас и у меня было время для чтения, развивающего ум.)

Дик с одинаковым рвением выискивал как аргументы, свидетельствовавшие о том, что он сошел с ума, так и доводы в пользу того, что он упал в руки живого Бога. Даже это стремление к беспристрастности стало игрой на два фронта. Сегодня Дик облегченно вздыхал: он не безумен, ибо все сумасшедшие считают себя совершенно здоровыми. Но уже на следующий день пугался: разве одним из первых признаков психоза не является страх субъекта стать безумным?

Наряду с тем списком потенциальных врагов, который составил Фэт, Фил имел свой собственный перечень возможных лиц, ответственных за упадок его физических сил. Чрезмерная тревога и скорбь могли вызвать один из тех синдромов отчуждения, которые он так часто описывал в своих книгах. А добавьте сюда еще и чрезмерное употребление наркотиков. За двадцать лет Дик превратил свой организм в шейкер для химических коктейлей, и теперь ему дали добавку, ассорти счастливого печенья, содержащего Всевышнего. У Харлана Эллисона была фраза, казалось, нарочно придуманная для такого рода случаев: «Прими наркотики. Узри Бога. Крупная проклятая сделка».

Фил не очень понимал, утешает ли его или, напротив, угнетает еще больше тот факт, что его психоделическое приключение получилось настолько показательным. Наркотики, что он принимал в шестидесятые годы, образовали своего рода маринад, в котором в настоящий момент вымачивался его мозг. Обычная история: Калифорния кишела безумными сектами, где наркоманы вроде него лелеяли воспоминания о прошлом, связанные с ЛСД, бормоча свои мантры.

Но существовала еще одна теория, согласно которой все это было лишь взглядом в прошлое. С тех пор как в 1967 году ЛСД-25 официально запретили и общественное мнение резко изменилось не в его пользу, слухи, тиражируемые консервативной прессой, превратили маргинальное, по сути, явление в дамоклов меч, почти такой же грозный, как и инкубационный период вируса иммуннодефицита, о котором начали писать пятнадцать лет спустя. Теперь ни один человек из тех, кто хоть раз попробовал ЛСД, не мог чувствовать себя в безопасности. Рассказывали ужасные истории о людях, сотрудниках вполне приличных компаний, которые, не успев даже опомниться, внезапно оказывались по другую сторону реальности прямо посреди рабочего дня. Телефонные провода превращались в змей, милая коллега по работе — в отвратительного робота, а один несчастный, попав во власть своего прошлого, и вовсе вооружился топором, чтобы уничтожить всех вокруг. И все это только потому, что он один раз в юности попробовал по совету приятелей наркотик. В тех случаях, когда речь шла о безумствах со смертельным исходом, версия об остаточных явлениях, вызванных ЛСД, стала основной в работе полиции. Дик также не мог ее отвергать и даже считал в какой-то момент, что его единственное путешествие, совершенное в мир ЛСД в 1964 году, могло вызвать в дальнейшем божественную одержимость. Тогда он, проведя восемь часов в молитвах и стенаниях на латинском языке, решил, что пришел День Гнева. А теперь ему показывают продолжение фильма, который продлится уже не восемь часов, а восемь лет. Спасибо, Сандоз.