Водила хмыкнул, с удовольствием принял деньги и с бесподобной наглостью израильских таксистов стал виртуозно подрезать все, что движется, уверенно пробираясь через заторы в сторону выезда из города. Через пять минут мы добрались до Аялона — широкой и относительно свободной автострады, ведущей в Иерусалим.

Я закурил и попытался расслабиться, насколько это позволяли полученные увечья и адреналиновый шок. То, что мне удалось от них уйти, было чудом, а чудеса имеют свойство случаться редко, поэтому я не могу теперь позволить себе даже малейшего прокола. Почти наверняка, ребята, которые меня взяли, были из БАМАДа, а те, что напали на них, — из ЯМа. Может быть, стоило подождать, пока ЯМ замочит БАМАД, и отдать себя под защиту одного из двух гигантов? Но даже если предположить, что в ЯМе я мог бы найти убежище, ведь неизвестно, чем закончилась драка возле площади Колоний. Так что, мое инстинктивное решение сделать ноги оказалось правильным. Теперь надо решить вопрос о том, где я могу отсидеться в ближайшие дни. Мне нужно такое место, в котором меня не станут искать хотя бы сегодня. А за сегодняшний день и вечер я попытаюсь себя обезопасить. Как? Сделать открытие Матвея достоянием гласности. Но кто мне поверит? Распечатка статьи и дискета остались у этого тихого подонка; о том, чтобы сунуться домой к своему компьютеру, не может быть даже речи: за домом уже, наверняка, следят. Копия есть только еще у Гарика. Как поведет себя шеф в этой ситуации? С одной стороны, он уже давно человек истеблишмента; с другой, вроде бы, своих до сих пор никогда не сдавал... Во всяком случае, надо попробовать...

— Шеф, дай-ка телефончик.

Таксист без разговоров передал мне свой мобильный телефон. За такие деньги он мне и танец живота станцует. Гарика не оказалось ни в редакции, ни дома. Ну да, он же сказал, что они с Комаром с утра заняты. Ладно, отложим на позже. А поеду я сейчас к Алине. Маловероятно, чтобы они стали искать у нее. С тем же успехом они могут прошмонать квартиры еще десятка-другого моих женщин. Не думаю, чтоб я был у них на таком глубоком приколе...

В Иерусалиме я велел таксисту высадить меня возле Биньяней ха-Ума напротив Центральной автобусной станции, доплатил ему еще полтинник и, дождавшись, когда он отъедет, остановил другое такси.

Алина изображала из себя торнадо, насколько это позволяли размеры ее миниатюрной квартиры. Возле меня на диване было высыпано уже все содержимое домашней аптечки, а она продолжала носиться, доставая из разных уголков то новый пакет с бинтами, то упаковку антисептика. Меня развезло в тепле и комфорте, и я мог только вяло отмахиваться и нудить:

— Ну хватит, мать, ну перестань, ну к чему весь этот лазарет...

— К чему лазарет? — Алина остановилась посреди комнаты, готовая вновь разрыдаться. — А ты понимаешь, что тебя могли убить? Нет, ты понимаешь?!

— Ну, Алина...

— Нет, не "ну"! Ты же обещал! Ты обещал мне, что не будет никакого риска. Я, как дура, поверила, а ты... Нет, все, хватит! Ты должен немедленно мне все рассказать. Я имею право знать!

— Я тебе все расскажу. Перестань метать в меня медикаменты, а сделай мне лучше чаю. Сядь рядышком, и я тебе все расскажу. Чай — с лимоном, пожалуйста...

* * *

С каждым произнесенным словом я чувствовал, как на душе у меня становится легче и спокойнее. Я никогда не понимал смысла психоанализа и католической исповеди, потому что ведь нельзя испытать настоящее облегчение, доверив свои тайны чужому человеку. Груз с души снимаешь только тогда, когда делишься с близким. Я говорил и сам поражался тому, насколько желанным, родным и понимающим слушателем стала для меня Алина. Мне казалось, что вот, наконец, закончилась вечная раздвоенность наших отношений, и от их гре-мучей смеси любви и ненависти осталась только любовь.

Пока я подробно пересказывал ей статью Матвея и описывал собственные приключения сегодняшним утром, Алина ни разу не прервала меня ни словом, ни жестом. Только в том месте, где премьер похвалил анекдот про камень на собственном надгробии, рассеянно произнесла: "Оказался наш отец не отцом, а сукою..." Когда я закончил, она помолчала минуту, покусывая уголок нижней губы, как делала всегда, когда что-нибудь обдумывала. Потом тряхнула головой и, слегка нахмурившись, нарочито деловым тоном сказала: "Надо еще раз позвонить Гарику. Может быть, он уже появился".

Какая умница! Но я-то хорош! Разомлел настолько, что вообще обо всем забыл.

Гарик снял трубку дома, хотя я предполагал застать его, скорее, в редакции, а домой звонил так, на всякий случай. Услышав мой голос, он безо всяких приветствий коротко спросил:

— С тобой все в порядке?

— Очень относительно.

— Ты в безопасности?

— Пока — да.

— Хорошо. Не говори сейчас, где ты, и слушай внимательно. У меня сегодня утром был обыск. Полиция. Ты понял, полиция, — на этом слове Гарик сделал ударение, — походили по квартире, заглянули в шкаф, в письменный стол, туды-сюды. Короче, вообще, считай, не искали. Потом арестовали компьютер. Теперь скажи мне... — он сделал паузу, — статья у тебя?

Гарик не окончил еще вопроса, но я уже знал, что должен ответить:

— Да, конечно.

— Отлично. Я позвонил кое-каким людям. Думаю, должно подействовать. Продержись до вечера и свяжись со мной часов в восемь. Но пока — не высовывайся.

Я повесил трубку и повернулся к Алине:

— БАМАД заставил старика вспомнить, что такое шмон в бараке. По-моему, он не в восторге и жаждет реванша. Дай Бог, чтобы его связи в верхних эшелонах этой блядской власти смогли нам помочь. Тем более, что почти наверняка обыск произвели и у меня. И, конечно, забрали компьютер...

— Илья, — Алина склонила голову на бок, — а не пора ли тебе поспать?

— Честно говоря, давно пора. Я просто с ног валюсь. К тому же, сделать я больше все равно уже ничего не могу...

— А может, хоть что-нибудь еще можешь?

— В смысле?

— Ну, поспать...

— Так, я же и собира...

— Со мной.

Алина подошла к дивану и стала переделывать его в двуспальную кровать. Пружины старой развалины застонали так, как будто в этот момент ее двуспальность уже во всю использовала по назначению пара горячих любовников, причем приближалась к завершающей стадии. Разложив диван, Алина подошла к шкафу и вытащила из него постельное белье. Я продолжал стоять возле телефона, перестав вдруг понимать, что я должен делать. Алина же закончила стелить постель и принялась неторопливо раздеваться.