Шрифт:
Люся посопела и уже совсем другим тоном добавила.
— Ксюха, реанимации нет, антибиотиков кот наплакал, диагностику только на ощупь можно проводить. Шансы на то, что он просто переживет операцию — не очень. Там я бы за такое не бралась.
Подождала ответа, продолжила.
— Ксюх, он может умереть прямо на столе.
— Умрет — так могилка уже есть.
Некоторое время мы едем в молчании.
— Ты уже думала, что будешь делать дальше с ними? — уточнила Люся. — Нам ведь может и повезти, и он не только переживет операцию, но и оклемается. А потом твой немец узнает.
— Я стану решать все проблемы только в порядке возникновения.
— Михаил Борисович, Ваше нынешнее состояние — не приговор. — а он ходит по комнате уже не обращая на меня внимания. Навестила я Большую Охту во вторник уже увереннее, да и он привык к моему ворчанию. Сидит вон, газеты просматривает, пишет что-то.
— Не собираетесь же Вы вечно меня игнорировать!
«Хотя бы попытку-то мн оставьте».
Смеюсь.
Дел полно, нужно столько еще находить, решать, договариваться, а я выйти не могу.
— Ну хотя бы рентген пройдите?
Берет чистый лист.
— Прошу, ради меня.
Молчит.
— Помните, Вы говорили, что стали моим вечным должником? А долги платежом красны.
«Для чего этотъ Вашъ ренгенъ?»
— Рентген — это картинка того, что у Вас под кожей. Можно сказать, весь Ваш внутренний костяной мир.
«Одинъ разъ».
— Для начала да. — чмокнула его в бугристую щеку и побежала дальше.
Нам всем повезло, что рентгеноаппарат действовал в России уже год. Радиация, конечно, адская (Люська еще вовремя вспомнила про защиту, и мы с прислугой в ночи судорожно шили из брезента и свинцовых плашек неподъемные защитные фартуки), но ненадолго можно потерпеть, зато нас ждали разные открытия — хорошие и не очень. Череп нашего героя практически не пострадал, насчет носа у Люськи появился сдержанный оптимизм.
— Ничего, новый будет лучше прежнего. — Смеется сестра. — Видела я вашу фотку. Нет, немец твой, конечно, красавчик, но и в этом дядьке что-то есть.
А вот с ребрами получилось не очень — они срослись безумной паутиной.
— Легче новые вставить, чем эти собрать. — ворчала она, выбирая на рынке молоточки, кусачки и другие инструменты. Мужики, торгующие скобяными изделиями, очень удивлялись нездоровому интересу модных барышень, но старались подыскать все, что сестра требовала.
С помощью старых госпитальных связей удалось раздобыть много нужного и не очень оборудования, каждый новый экземпляр которого вызывал у Люси археологический интерес. Сложнее всего оказалось добыть титановые стержни — пришлось просить горных инженеров, плакать перед Оленищевым, всячески обходя причину нездорового увлечения. Наконец выяснилось, что мужчины охотнее всего верят во всякую ересь, и история про титановые булавки для шляпок ушла в народ.
— Димка говорит, ты в госпитале работала? — спросила раз Люся, не отрываясь от планшета. Наша мама запаслась не только семейными фотографиями и собранием сочинений неродившихся еще мастеров детективной прозы, но и догадалась закачать Люськину библиотеку. Бумажных книг было немного. Теперь мы молились на этот кусок металла и пластика, а Люська бодро конспектировала некоторые книжки.
— Так я только притворялась. Пока его искала. — да я боюсь до ужаса.
— Но все же получилось? И парня мне нашла, и научилась хоть чему-то толковому. Будешь ассистировать.
И тут же, на обертке от шоколадки начала набрасывать план операции. Как будто из-под маски безучастности вылезла моя прежняя сестра — увлеченная, страстная, безумно целеустремленная.
Провожали родственников мы вдвоем, держась за руки. Мужчины были в огорченном недоумении, а мама рада, потому что желание провести время наедине с сестрой посещало Люсю впервые.
Поезд уносил наших близких, давая нам где-то три-пять недель форы. По словам Федора, именно столько времени понадобится чтобы вступить в права наследования и определиться с основными планами. У него случилась длительная командировка в провинцию, и он согласился помочь.
Среди недели я трусливо подлила Феде снотворного в вино за ужином, довела до диванчика в кабинете и плакала, глядя на спящего любовника. На интим моральных сил не было, да и на разговоры тоже. А последнюю перед отъездом ночь мы впервые провели в его квартирке на углу Итальянской и Караванной. Аккуратно тут и в меру респектабельно. Обои зеленые, тяжелые занавеси, добротная кровать. Не как на Васильевском острове. Мы занимались каким-то диким остервенелым сексом, замешанным на предстоящей разлуке, чувстве вины и ярости. Что бы ни случилось с Тюхтяевым, это наш последний раз перед тем, как обнаружение лжепокойника перестанет быть секретом. Тогда ад разверзнется в лице вот этого мужчины, выкладывающегося сейчас над моим телом. Даже утром проснулась от того, что Федя уже внутри. И вот он, мокрый, рухнул на мою спину.
— Я люблю тебя, графиня.
Вот как ему в глаза смотреть, ведь всю эту неделю я партизанила, и в первую очередь скрывала все эти действия от него? И что отвечать, если мир уже рухнул, просто еще не все это заметили?
— И я тебя, надворный советник. — главное, спрятать слезы. Я вправду люблю его. Беда, что не его одного.
Сомнения в согласии пациента только крепли день ото дня. Тюхтяева я навещала стабильно по утрам, верхом на Лазорке, игнорируя осуждающие взгляды прислуги, если мы с ней успевали пересечься, прямые указания хозяина и обещая найти его и в других местах, но уже с иным настроением. Ближе к выходным в поведении пациента появилась скованность и отстраненность.