В июле 1911 года Иван Яковлевич Земитан отлично сдал экзамен на звание военного летчика. Теперь в качестве инструктора учил летать других. Слушая его объяснения, я как бы вновь проходил класс «профессора» Ефимова: Земитан ведь только повторял курс своего наставника. Занятый офицерами, штабс-капитан долго не мог уделить мне внимания. Наконец в июле состоялся первый провозной полет. Я увидел землю сверху. Почувствовал плавный ход ручки управления и педалей. Узнал легкий приветственный толчок, которым земля встречает возвращающийся с неба самолет.

Земитан дал мне примерно пять провозных полетов. Я вел машину довольно уверенно. Но инструктор не мог выпустить меня самостоятельно: раньше должны были вылететь офицеры. Даже провозные круги мне давали, когда болтанка, обычная в пору жаркого лета, усиливалась и офицеры летать прекращали. Думаю, что постоянные полеты в таких условиях принесли мне немалую пользу: приучили к «рему» и сильному ветру при взлете и посадке.

Я приходил на аэродром часа на два раньше офицеров, выводил «фарман» на старт. Обслуживал полеты других, а когда они уходили отдыхать, летал. Затем увозил самолет в ангар. Но у меня было важное преимущество перед другими учениками Земитана: сам готовил машину, знал все ее особенности, верил в нее, как в себя.

В общем, я был доволен. Считал себя наполовину уже летчиком. Мечтал о больших полетах…

В один из дней я бежал по аэродрому с оцинкованным баком в руках. Нужно было до начала полетов дозаправить самолет касторовым маслом. Смотрю — Михаил Никифорович Ефимов с двумя учениками-офицерами уже идет к своему аэроплану. Я на ходу приложил руку к бескозырке. В ответ Ефимов кивнул головой и крикнул:

— Доброе утро, коллега!

Я видел, как спутники Михаила Никифоровича заулыбались, полагая, что знаменитый летчик в шутку назвал «коллегой» чумазого солдата. Они ведь не знали, что Ефимов как-то интересовался, кем я работал до армии. Узнав, что я был железнодорожником, весело сказал:

— Выходит, мы с вами коллеги. Я тоже когда-то работал в Одесском отделении Юго-Западной железной дороги…

Вот с тех пор он иногда и называл меня коллегой…

Я уже приближался к своему самолету. Вдруг со стороны послышался окрик:

— Эй ты! Остановись…

Подумав, что это относится к кому-то другому, я продолжал идти.

— Скотина! Стой, кому говорю! — послышалось опять.

Я оглянулся. За мной бежал высокий офицер. Поставив бак на землю, я подошел к нему строевым шагом. Лицо кавалерийского офицера покрылось от гнева лиловыми пятнами.

— Ско-ти-на! — по слогам повторил он ругательство. — Как ты смел не отдать честь офи-це-ру?

— Ваше высок… — начал было я. Но он оборвал меня:

— Молчать!

— Так разрешите…

— Молчать! — взвизгнул офицер, присовокупив крепкое ругательство. — Немедленно доложи дежурному офицеру, что я послал тебя на два часа под ружье! С полной выкладкой!..

— Спешу на полеты, нужно выпускать аппарат… — успел выпалить я, показывая на бак. Но в ответ снова:

— Молчать! Кру-гом! К дежурному офицеру — шагом а-арш!

С тревогой подумав, что полеты группы Земитана сорваны, я оставил бак посреди поля и, не оглядываясь, ушел.

В караульном помещении мне дали винтовку, и я с полной солдатской выкладкой два часа стоял по стойке «смирно» перед окнами офицерского собрания.

Когда доложил о случившемся Земитану, он покраснел и глухо сказал:

— Да, Спатарель, к великому сожалению, есть среди нас такие. Но что поделаешь…

Чувствовалось, что эта история ему крайне неприятна. «Такие» действительно были. Из-за придирок офицеров к солдатам нередко нарушалась работа на летном поле. Умный, отличавшийся хорошим отношением к механикам начальник школы князь Мурузи вынужден был специальным приказом отменить отдание чести на аэродроме во время полетов.

«Такие» попадались и среди летчиков-инструкторов. Туношенский, например, не мог даже спокойно разговаривать с солдатами. Морской офицер старший лейтенант барон Буксгевден издевался над своим механиком Эмилем Киршем. Топал ногами, кричал визгливым голосом:

— Тупица! Недоносок! Сукин сын!

А Эмиль Кирш прекрасно знал мотор. Вместе со мной он в числе первых пяти солдат стал летчиком. По начитанности, внутренней культуре, техническим навыкам и летным качествам этот человек был на голову выше барона Буксгевдена.

Барской надменностью отличался и инструктор Алексей Ильин — сын петербургского богача, владельца картографического издательства. Этот двадцатипятилетний поручик лейб-гвардии кавалергардского полка просто не замечал солдат. Сколько чванливого высокомерия и брезгливости выказывал он всем своим видом, когда ему приходилось говорить с кем-либо из нижних чинов!

Не забуду 26 октября 1911 года. В тот день офицеры-летчики первого выпуска школы авиации ездили в Ливадию представляться царю. Ильин прямо-таки сиял. В новеньком парадном мундире, он, и всегда-то важный, держался словно на сцене.