Шрифт:
— Может, человеком станешь, — сказал Носков. Когда все двинулись к выходу, Кирилл Евграфович попросил остаться Артёма и Гаврилыча. Юра тоже остался.
— Все хотел с вами поближе познакомиться, да что ни погляжу — работаете, — смущённо улыбнулся Юра. — Решили у нас надолго обосноваться?
— Вроде этого, — неопределённо ответил Артём.
— Живите, — разрешил милиционер. — Не скучно вам тут, в деревне — то?
— В посёлке, — заметил Носков.
— Да нет, скучать не приходится… — усмехнулся Артём.
— Я слышал, вам кто — то ночью окно разбил?
— Я в суд не буду подавать, — сказал Артём.
— Спьяну кто — нибудь… Как видите, боремся мы с этим злом, да пока толку мало.
— Сочувствую, но помочь…
— Можете, — горячо сказал Юра. — И очень даже можете…
В форточку резво влетел осенний с коричневым родимым пятном берёзовый лист. Скользнул по спирали в одну сторону, потом в другую и наконец спланировал на председательский письменный стол, прямо на доверенность.
— Поздравляю, Василий Гаврилович, с назначением, — Носков торжественно пожал плотнику руку. — Днём руби себе на здоровье дома, а ночью, будь добр, карауль магазины.
— А спать, интересно, когда?
— Глядишь, при таком напряжённом графике и пить поменьше будешь, — прибавил Кирилл Евграфович.
— Лучше бы вы меня и впрямь куда — нибудь выслали, — пробурчал Гаврилыч.
— Закуривай, — протянул ему пачку Кирилл Евграфович. — А теперь, Василь Гаврилыч, обращаюсь к твоей гражданской сознательности… На носу знаменательная годовщина Октября, а у нас даже праздничная звезда не установлена на клуб…
— Сначала тунеядцем обозвали, а теперича звезду вам делай? — сказал плотник. — Отказываюсь!
— Ты что же, Советскую власть не уважаешь? Гаврилыч взглянул на Юру и пробормотал:
— К власти претензиев у меня нету, а звезду делать не желаю, и баста!
— Ты понимаешь, что такое клуб без звезды в праздник? Люди придут на торжественное собрание, а у нас голый фасад. Видано ли такое?
— Ты скажи мне по совести, Евграфыч, всурьез ты сказал, что я этот… тунеядец, иль ради красного словца?
— Стопроцентным тунеядцем тебя назвать нельзя… Но приближаешься. А раз теперь будешь при деле, этот вопрос с повестки дня сам собой снимается. Служба у тебя будет тихая, незаметная. И рад бы выпить, да ночью магазины закрыты. И подумать у тебя теперь времени будет достаточно…
— О чем же я, интересно, думать должон?
— Как жизнь свою на новые трудовые рельсы ставить…
— Ладно, слышал уже, — отмахнулся Гаврилыч.
— Сегодня за звезду — то возьмёшься или завтра?
— Вот так завсегда, — усмехнулся Гаврилыч, взглянув на Артёма. — Шпрыц вставят, а потом, Вася, давай делай… В мой рост делать — то? Али как в прошлом году, опять кумача на обратную сторону не хватит?
— И кумач и белила у нас в достатке, — сказал Носков. — Не сомневайся, и на звезду хватит, и на лозунги… — он посмотрел на Артёма. — Это уж, Иваныч, по твоей части… Мыльников вчера звонил: очень остался довольный твоей работой. Постарайся уж и для своего посёлка. Хорошо бы транспарант вывесить на улице промеж двух столбов. Лозунги я подобрал из призывов. Вместе поглядим.
— Я тут по совместительству и редактор стенгазеты… — начал было Юра.
— Ты погоди, — оборвал председатель. — Сейчас главное — наглядная агитация, а вот после праздников и засядете за стенгазету. Хорошо бы всех наших пьяниц расчехвостить так, чтобы перья от них полетели!
— Не слишком ли много у меня нагрузок, Кирилл Евграфович? — спросил Артём.
— По — моему, это хорошо, когда ты людям нужен. Вот какая ситуация, Артём Иваныч, получается: мало в посёлке культурных людей. Учителя, так они с ребятишками воюют; начальник почты, два — три пенсионера, — в общем, всех можно по пальцам пересчитать… Вот ты приехал, и потянулись люди к тебе… Всем ты нужен, каждый поговорить хочет. Ещё бы, настоящий живой художник! Так что, Артём Иваныч, вникни в нашу нужду и не устраняйся… Кстати, зайди в лесничество, там тебе квитанция выписана на дрова. У нас ведь парового отопления нет, а печку — то зимой топить надо.
— Ну и дипломат вы, Кирилл Евграфович!
— Такая уж должность у меня… — хитро прищурившись, притворно вздохнул Носков.
— Когда за оформление — то примешься? Завтра?
2
Гаврилыч и Артём до вечера обшили мастерскую досками. Сосновый запах витал в пустой комнате, на полу стружки и обрезки досок. Заходящее солнце ударило в широкое окно, и доски красновато засветились.
Плотник сложил инструмент в сумку, повесил на гвоздь. Лицо у него было расстроенное. Пока работал, и десяти слов не обронил, все мысли были заняты только что происшедшей переменой в своей собственной жизни.
— Дожил, тунеядцем обозвали… — проворчал он. — И слово какое — то нехорошее. Будто и не матерное, а плюнуть хочется.
— Слово не из приятных, — согласился Артём. — Впрочем, ты не расстраивайся, Василий Гаврилыч, к тебе это не относится… Всю жизнь ты трудился, а тунеядцы боятся любой работы, как черт ладана.
— Ты мне отвали нынче побольше, Иваныч, — попросил плотник. — Чего — то тут щемит… — он постучал себя по тощей груди.
— Этот номер больше не пройдёт, — твёрдо заявил Артём. — С сегодняшнего дня я тебе буду выплачивать деньги два раза в месяц, как на производстве… А эта бутылочная свистопляска, признаться, изрядно надоела мне.