— Вот вам «Известия», — кладёт на одеяло газету Машенька. — Да не переживайте вы, Артём Иванович… А что, если вам бороду сбрить? Может, вы без бороды будете ещё симпатичнее?

— Отстань ты от меня со своей бородой, — делает вид, что сердится, Артём.

— Борода — то ваша! — смеётся она.

Чудесная эта девочка Машенька! Если бы не она, Артём пропал бы со скуки. Прибежит из школы, подметёт, печку затопит, сварит картошку, чай вскипятит и посуду вымоет. А заодно и все школьные новости выложит. Одно удовольствие смотреть, как у неё все это ловко получается.

Затолкав в печку сухие сосновые поленья, Машенька выпрямляется и хозяйским взором окидывает прибранную комнату.

— Дров ещё надо принести! — вспоминает она и, надев Артёмов ватник, уходит в сарай. Артём знает, что с охапкой ей ни за что не открыть дверь. Чувствуя лёгкое головокружение, встаёт с кровати и подходит к порогу. Услышав её шаги, распахивает дверь. Машенька боком пролезает с огромной охапкой поленьев. Глаза её делаются большими, губы сурово сжимаются. Покачав головой, она с грохотом опускает поленья на железный лист у печки. Стряхнув с ватника труху, укоризненно смотрит на Артёма.

— У вас ведь сотрясение мозга! — упрекает она. — Вам ещё три дня вставать нельзя… А ну, быстренько в постель!

— Смотрите, какой командир выискался! — Артём все — таки укладывается и натягивает на ноги плед.

— Встанете — голова закружится… и грохнетесь на пол, а уж тогда сразу и рана откроется. Выйдет из вас вся кровь, и умрёте на полу.

— Для чего это ты мне на ночь глядя такие страсти рассказываешь?

— Чтобы не вставали, — говорит Машенька.

Надев своё пальто и повязав на голову пуховый платок, она с минуту крутится у буфета, вставая на цыпочки и заглядывая в мутное стекло. Прихорашивается, хотя до дома — то всего два шага.

— И что у вас за дом, Артём Иванович! — всякий раз возмущается она. — Как же можно жить без зеркала?

— Зачем мне зеркало? — усмехается Артём. — На голове волосы короткие — ладонью пригладил — и готово, бороду не брею… Девушки меня все равно не любят.

— Это уж вы зря, — возражает Машенька. — Очень даже многим вы нравитесь. Пришли бы как — нибудь на танцы, вас обязательно пригласили бы на дамский вальс. Я бы первая пригласила.

— Я думал, ты только с Людкой Волковой танцуешь…

— В прошлый раз меня Васька Лапшин пригласил… Только он плохо танцует: все время на ноги наступал. А вот Петька Иванов хорошо танцует…

— А тебя Петька не приглашает? — подзадоривает Артём. Ему не хочется, чтобы она уходила.

— Я бы и сама с ним не пошла, — дёргает плечиком Машенька. — Он во время танца прижимается…

— Откуда ты знаешь? Ты ведь не танцевала с ним.

— Что я, слепая? И потом девочки говорят. Из нашего класса никто с Петькой не танцует.

— Игнорируете, значит?

Машенька уже не слушает. Она стоит у картины, накрытой холстом, и умоляюще смотрит на Артёма:

— Можно?

— Любуйся на здоровье, — разрешает Артём. — Можешь даже на стенку повесить.

Этот её законченный портрет притягивает девочку, будто магнит. Она осторожно поднимает холст и отступает в сторону. Лицо её становится очень серьёзным, голова склоняется набок. Так, не шелохнувшись, она долго смотрит на картину. Пухлые губы её шевелятся, слышно, как она шепчет: «Господи, какая красивая, как артистка… Глаза — то, глаза, так и светятся… А веснушки к чему? Я это или не я?!»

Повздыхав и загрустив, Машенька закрывает картину и, попрощавшись, уходит домой.

И Артём снова один. Впрочем, ненадолго: через час с бидоном в руке пришёл Женя. На голове видавшая виды солдатская шапка — ушанка, зимнее пальтишко, из которого давно вырос, на ногах — серые валенки с кожаными заплатками на задниках. В сенях Женя долго шаркал по полу валенками, слышно, как голиком обметал с них снег.

— Мамка молока прислала, — ещё с порога простуженным голосом сказал он. — Лучше стало вам?

— Раздевайся, — предложил Артём.

Женя тоже приложил руки к белой печке, синим глазом покосился на Артёма. Из просторного ворота коричневого свитера торчала его тонкая шея.

— Прочитал я книжки, что вы мне дали, — сказал он. — Ну, которые про живопись и рисунок — все понятно, а вот когда про художников читал, очень я расстроился… Жалко мне этого… Ван — Гога. Столько работал, а жил в нищете… Почему же люди сначала не понимают картин, не берут их, а после смерти художника платят за эти картины громадные деньги? Для того чтобы стать знаменитым, нужно поскорее умереть?