Шрифт:
Артём стоял у гудящего окна, за которым бесилась вьюга, и чего — то ждал.
Глава восемнадцатая
1
Как — то в сельпо Артём увидел в очереди Володю Дмитриенко. Была суббота, и мужички, толкуя о разном, толпились у прилавка. Володя чинно стоял в самом конце. Высокий, плечистый, он выделялся. На выбритых щеках здоровый румянец. Пыжиковая шапка сбита на затылок. Володя в черном полушубке и новых фетровых бурках с завёрнутыми голенищами. Артём так и не имел возможности поблагодарить его за неожиданную помощь. Кто знает, не подвернись тогда на Горбатом карьере Дмитриенко, и замёрз бы Артём под сосной в сугробе.
Артём стоял за хлебом и подсолнечным маслом, однако, когда подошла очередь, взял бутылку «Столичной».
— Зайдём ко мне? — предложил он Володе.
— Чего я у тебя забыл? — удивился тот.
Артём с сожалением взглянул на бутылку и вздохнул.
— Один я не пью, а вот за компанию…
— Я тоже один ни — ни, — сказал Володя. — Нет интересу.
— Ну так как? Зайдём?
Дребезжащая дверь на тугой пружине то и дело хлопала: в магазин входили все новые и новые покупатели. И каждый прихватывал с собой изрядную порцию клубящегося паром холода.
— Я за папиросами… — заколебался Володя.
— У меня есть.
Они вышли из магазина. Метель повсюду намела сугробы. От домов к калиткам тянулись неширокие, расчищенные от снега тропинки. У аптеки вымахал сугроб вровень с крышей. Небо поголубело. Заиндевелая водонапорная башня была окутана испариной. Холод отпустил, и снег под ногами уже не визжал так остервенело.
Дома Артём быстро приготовил закуску: открыл банку шпрот, нарезал розоватого шпига, выставил банку маринованных огурцов.
— Поджарить яичницу с салом? Володя не возражал.
В доме он не был таким самоуверенным, как обычно. Долго у порога обметал бурки, пошаркал подмётками по половичку. Повесив на вешалку полушубок и шапку, достал из кармана расчёску и завертел головой, разыскивая зеркало.
— Нет, понимаешь, — улыбнулся Артём, хлопоча у стола. — Не обжился ещё как следует.
Володя пригнулся у стеклянного буфета, у которого всякий раз прихорашивалась Машенька, и стал водить расчёской по курчавым светлым волосам. Потом подошёл к картине, хотел было поднять холст, но, взглянув на хозяина, смутился и спросил:
— Можно поглядеть?
Артём кивнул. Володя долго смотрел на портрет, потом восхищённо покачал головой: дескать, ну и ну! Широко улыбнулся и с уважением посмотрел на Артёма.
— Здорово похожа… Машка — то Кошкина!
Портрет Гаврилыча — он все ещё был незакончен — Артём повернул к стене, и Володя, видевший это, ничего не сказал, но по лицу его скользнула тень.
— Это не Танин портрет, — сказал Артём, сообразив в чем дело. — Вот тут у меня есть наброски… — И протянул альбом.
Володя присел на скамейку у печки и, с осторожностью переворачивая листы, подолгу разглядывал каждый рисунок. Половина альбома была посвящена Тане, а половина — Гаврилычу. Дойдя до него, Володя удивился:
— Гляди — ка, Васька! С топором, с рубанком… С собакой. Нашёл кого рисовать!
— Ты его не знаешь, — сказал Артём.
— Ваську — то плотника? Да кто его не знает…
— Я хотел сказать, ты знаешь его лишь с одной стороны…
— Ваську — то? Да его с какой стороны ни поверни…
— Садись к столу… — пригласил Артём, доставая из буфета две рюмки.
Артём разлил в высокие гранёные рюмки холодную водку, положил на хлеб огурец. На сковороде шипела и взбулькивала яичница.
— Вздрогнем? — сказал Артём, поднимая рюмку. Тостов произносить он не умел, да и Володя вряд ли удержался бы от смеха, если бы Артём вдруг торжественно и напыщенно произнёс: «Я поднимаю эту рюмку за тебя, Володя Дмитриенко! За то, что ты оказался настоящим парнем и спас мне жизнь!»
Они выпили и поставили рюмки на стол. Закусив огурцом, стали тыкать вилками в черную сковороду.
— Как ты попал — то туда? — спросил Артём. — Ну, где я ткнулся башкой в дерево?
— Деда решил проведать… Мой дед — то, Григорий, лесник. От заводского посёлка напрямки через лес пять километров всего и будет — то до его сторожки. Идти — то на лыжах можно через Потерянную рощу иль мимо Горбатого карьера. Ну, я пошёл через карьер. Тебя — то, может, и не заметил бы — прошёл мимо, — да захотелось с горы разок скатиться. Сперва — то я лыжу внизу увидел. Думаю — бросил кто — нибудь. Бывает, сломается одна — другую тоже выкинут… Стал подниматься на гору — то, гляжу, что — то чернеет в снегу, будто рукавица меховая… А это твоя борода торчит. Сначала думал, сыграл ты, парень, в ящик — голова в кровище, и волосы уж смёрзлись…