Шрифт:
Появился брадобрей с метровой пластмассовой бритвой в руках. Он подзывал добровольцев-пассажиров к себе и широким жестом «подбривал» их.
Затем черти и папуасы хватали побритого и бросали в бассейн.
К брадобрею образовалась очередь. Тогда черти стали бросать без церемонии бритья, а потом в дело включились сами пассажиры, толкая друг друга в бассейн. Шмелев и Озеров не избежали общей участи. Все кричали, шумели, женщины визжали, гремел оркестр, щелкали и стрекотали фото- и кинокамеры, выли дудки. Шум стоял невообразимый.
Для пассажиров третьего, четвертого и пятого классов компания любезно организовала радиорепортаж обо всем, что происходило наверху.
Полуголые, еле дыша от жары и духоты, «морлоки» слушали восторженный голос диктора:
«...княгиня Штермберг-Каховская в жемчужного цвета, отделанном черным, купальном костюме летит в воду бассейна! За ней (о, как это красиво!) в воздухе мелькает загорелое тело Ронзалеса — чемпиона Австралии по теннису, а вот сам сенатор Джойс, не выпуская сигары изо рта, совершает полет! Это великолепно!,..»
После праздника пассажиры первого класса пили шампанское за счет компании. Им также были выданы красивые дипломы за подписью Нептуна, удостоверяющие, что они тогда-то и там-то пересекли экватор.
Вечером состоялся большой бал-маскарад, концерт артистов варьете и «игры на палубе».
Сообщение о подробностях праздника в ту же ночь было передано во все газеты и появилось утром с соответствующими комментариями.
А «Атлантида» все неслась вперед. Теперь она была уже в южном полушарии.
Погода беспрестанно менялась. То океан был ровным, спокойным и ленивым, то хмурые беспечные волны набегали на корабль неожиданно, огромными валами. Из серых туч шел мелкий противный дождь. Но вдруг исчезали, небо становилось синим и солнечным, а через час налетал неистовый тропический ливень. Он был виден за несколько километров — стремительно несся к кораблю, прошивал океан словно частые автоматные очереди, и, пробарабанив мелкой дробью по палубам, убегал дальше, к мутному горизонту.
И снова небо затягивалось, а солнце, неизменно стоявшее в зените, даже сквозь плотные облака жгло незаметно, но жестоко, и легкомысленные пассажиры, доверчиво разметавшиеся у бассейнов, к вечеру стонали в каютах, прикладывая к сожженной коже всевозможные зелья.
За кораблем неслись альбатросы — огромные, прекрасные, они, как машины, неторопливо махали широкими крыльями днем и ночью, без устали, без отдыха.
Океан, будто по контракту с компанией, старался продемонстрировать все свои богатства. То у борта появлялась целая труппа дельфинов-акробатов, развлекавших пассажиров замысловатыми играми и прыжками, то матросы ловили на крюк акулу, то вдали возникали фонтанчики китов, и великаны позировали фотолюбителям; а по ночам фосфорический блеск ночесветок будто очерчивал в черной воде границы корабля...
С утра до вечера пассажиры бродили, вооружившись фото-, киноаппаратами, биноклями и подзорными трубами, а корабельное радио обращало их внимание на океанские достопримечательности. Ни при каких обстоятельствах нельзя было разрешить пассажирам первого класса скучать. К их услугам были кинофильмы и артисты кабаре, вечера и балы, концерты и конкурсы танцев, комнаты отдыха, магазины...
А в телеграфной комнате по-прежнему интересовались тальке биржевыми бюллетенями и курсом ценных бумаг...
ГЛАВА 14. La belle Epoque! [2]
«Романтика моря» захватила и Левера. Правда, восходов он не заставал. Но часам к одиннадцати, достав из стакана вставную челюсть, не спеша побрившись и полежав в ванне, он выходил из каюты, благоухая одеколоном и бриолином.
Завтракать в каюте Левер не любил. Он вообще не любил оставаться в одиночестве. Для хорошего пищеварения, говорил он, застольный разговор не менее важен, чем чернослив. Входя в ресторан, он огорчался, если за его столиком никого не было. Тогда он вступал в беседу с соседями, а если не было и их, находил предлог подсесть к кому-нибудь.
2
La belle Epoque! — Прекрасная эпоха. В переносном смысле - золотое время. (франц).
После завтрака, постояв на палубе, навестив своих ученых коллег, он спешил на корт.
Поиграв в теннис, запыхавшийся, довольный, Левер шел к бассейну, потом обедал и после продолжительного послеобеденного сна снова появлялся на палубе. В этот час они играли со Шмелевым в шахматы. Играли, отрешившись от всего на свете. Шмелев молча, надев неизвестно зачем очки, подперев подбородок рукой и не шевелясь; Левер, то и дело вскакивая, качая головой, хватаясь за нос и без конца бормоча одну и ту же бессмысленную фразу, как это часто бывает с шахматистами.