Уже оказавшись на улице. Костя оценил поведение Ермолая. Действовал тот психологически точно – и денег дал, и симпатии к себе не вызвал… Хитрая лиса, ничего не скажешь…

Заблаговременно заказав билет. Костя на оставшиеся деньги приобрел дешевые отечественные джинсы, хлопчатобумажный свитер и сборник фантастики, изданный торфом (переплатив за него на книжном рынке чуть ли не втрое). Кем бы ни стали для него в будущем члены этого литобъединения – друзьями или врагами, – а с их творчеством нужно было познакомиться заранее.

Название сборника – «Компас» – прозрачно намекало на то, что все другие отечественные фантасты бредут наобум, не различая сторон света.

Его действительно открывала пространная статья Самозванцева, впрочем, к содержанию сборника никакого отношения не имевшая. Была она написана никак не меньше двадцати лет назад и представляла собой злобный пасквиль на англо-американскую фантастику, названную «плодом ненависти и безысходности, которая не в силах подняться до светлой и смелой мечты».

Некоторые наиболее идиотские фразы глубоко запали в Костину память. Например: «Известно, что фантазия в Америке служит также и реакции». Или еще круче: «Через фантазию американцев можно понять их действительность, почувствовать тупик „американского образа жизни“, в котором бьется, как в клетке, мечта».

Кроме того, автор бессовестно переврал все упоминавшиеся в статье фамилии, кроме Уэллса и Ленина. Олафа Стэплдана он назвал Аллафом Стеббельдогом! Хола Клемента – Хэллом Клеменсом! Даже знаменитый Хьюго Гернсбек почему-то превратился в Гуго! Ученый-философ и теолог Клайв Льюис, с творчеством которого Костя ознакомился через «самиздат», был охарактеризован как «некий мистер Люис, церковник и ханжа».

Попутно были пролиты крокодиловы слезы о кризисе в американской фантастике, где только за несколько последних лет закрылось около тридцати специализированных журналов. В этом смысле положение в советской фантастике было куда как благополучнее. Не закрылся ни один журнал, поскольку таковых не существовало вообще.

Далее под высокопарной рубрикой «Слова мастера» помещалась статья небезызвестного Топтыгина об основных этапах жизненного и творческого пути Самозванцева. Как выяснилось, он был не только великим писателем, но, кроме того, еще и археологом, путешественником, изобретателем, военачальником, шахматистом, геологом, радиотехником и т.д. и т.п.

Список великих людей, с которыми водил дружбу или просто встречался Самозванцев, занимал полстраницы. Правда, кое-где Топтыгин погрешил против истины, упомянув среди собеседников своего кумира Пьера Ферма, Эвариста Галуа, Дмитрия Менделеева и Вильгельма Стейница, но то, что непозволительно серьезному биографу, вполне простительно для писателя-фантаста.

Книги Самозванцева, как оказалось, вдохновляли космонавтов, осознавших величие поставленной перед ними задачи; академиков, в корне изменивших свое представление о значимости тех или иных научных проблем; якутских градостроителей, решивших вместо дефицитного бетона использовать дармовой лед (к которому автор почему-то испытывал особую теплоту); кинематографистов, экранизировавших несколько его книг; своих же коллег-писателей, широко использовавших художественные находки и технические идеи старшего товарища; летчиков-полярников, проложивших в высоких широтах новые маршруты, и советскую молодежь, воспитанную в духе оптимизма, патриотизма, гуманизма и трудолюбия.

Поскольку Костя не принадлежал ни к одной из вышеуказанных категорий наших граждан, то и возразить ему было нечего.

Художественные произведения членов литературного объединения начинались примерно с сороковой страницы. Это было то, что редакторы называют «Братской могилой», – бессистемная и случайная подборка стихов, рассказов, обзоров, гипотез, путевых заметок и юморесок.

Среди всего прочего обнаружилось и произведение того самого Верещалкина, чей размашистый автограф красовался на письме, вселившем в Костю столько надежд. Речь в нем шла о том, как автор в бытность свою корреспондентом какой-то молодежной газеты оказался на Таймыре, где присутствовал при массовом отеле северных оленей. Какое отношение это событие имело к фантастике, так и осталось неизвестным.

В общем и целом оценка разных произведений сборника колебалась от «маразма» до «очень плохо».

Приятное исключение составлял лишь цикл рассказов некоего Вершкова, почти безупречных в смысле языка (сам Самозванцев вместо «шаманка» писал – «шаманша») и весьма смелых по содержанию. Среди его персонажей была не только средняя партийная номенклатура, под воздействием перестройки и гласности превратившаяся в мелкую нежить – кикимор, леших, водяных и барабашек, но и грозные демоны минувших дней – упырь Лаврентий, оборотень Никита, горе-злосчастье Лазарь.

Книжку, конечно, можно было прихватить с собой на предмет получения автографов, но рачительный Жмуркин не поленился снова сходить на рынок и там продать ее за ту же цену, что и купил. Как ни крути, а фантастика, даже такая, пользовалась у читателей спросом, хотя в глубине души Костя опасался, что его чрезмерное внимание поставит этот литературный жанр в один ряд с таким замшелым хламом, как жития святых, сказы, оды, рыцарские романы и орфические гимны.

Как человек, кое-что в этой жизни смыслящий, Костя понимал, что появиться среди незнакомых людей (а тем более измученных борьбой за трезвость интеллектуалов) с пустыми руками будет крайне неудобно. Пусть вся центральная и местная пресса дружно обхаивают спиртное, оно способствует сближению и облегчает понимание. Особенно на первых порах.