Тепло куклы уже не удивляло: наверное, материал, пошедший на изготовление стройных ног, гибкого тела, ласковых рук, мог накапливать тепло или разогреваться от соприкосновения с тканью одеяла или… Сток приподнялся на локтях: солнце еще не показалось из-за горизонта, но уже подбило облака розовым, уведомляя о скором явлении.

Напряжение последних дней спрессовалось в непереносимую тяжесть, сдавило виски, заледенило конечности. Прижав ладони, Сток удивился холоду рук и ощущению чужого, не принадлежащего тебе, попытался растереть задеревеневшие кисти. Прихлынула кровь, в голове прояснилось: загоняю себя в угол! Напрасно! Сегодня же вечером устрою встряску.

Каждое утро перед работой умудрялось намекать на тщету текущих дней: именно утром Сток ненавидел подневольность своего положения яростнее, чем всегда; утром необходимость отправляться по принуждению в четыре стены, видеть лица сослуживцев, странно дергающиеся губы ведущих переговоры за стеклянными перегородками, раскланиваться с вышестоящими, выкраивая любезные улыбки, представлялась особенно зловещим действом, непереносимыми тяготами.

Машина успокоила: едва слышная музыка, горьковатый запах салона с основным обонятельным тоном, напоминающим дорогой трубочный табак, привычное давление подголовника на затылок с ощущением защищенности сзади, легко слушающийся руль… Въезжая на высоко вознесенный мост через Большую реку, Сток в который раз восхитился панорамой: сочные, зеленые пятна лесов на севере за дельфинарием тянулись к истокам Шнурка; желтые и красные черточки кранов в порту расцвечивали серые и черные шпили Старого города; кремовые разводы жилых районов на юге и юго-востоке охватывали вырезанный, будто из кости, кафедральный собор; черепица крыш университетских зданий красноватым отсветом накрывала сияющий шар нового бассейна; перст указующий телевизионной башни вонзался в небо…

Эмери позвонил незадолго до окончания работы, осведомился о делах друга. Сток вспомнил утренние касания куклы, невзначай бормотнул, что, как видно, город пережил еще одно сотрясение. Эмери, перемолачивающий за день гору газет, уверил, что сообщений о балльности толчков да и о самих толчках не было. Сток прикусил губу, а холод сковал кисти, пополз вдоль позвоночника, как и перед рассветом.

— Не трясло? Сегодня с утра? — уточнил Сток.

Эмери любил обстоятельность. Сток живо представил, как ручка Эмери скользит по столбцам текста в колонке — сейсмический контроль. Пауза длилась недолго. Эмери не подвел:

— На станциях сейсмического контроля штата не зафиксировано ни одного толчка.

Сток смотрел вдаль и снова видел кафедральный собор, и черточки кранов, и шар бассейна, как и утром, но теперь рваные линии городского абриса, казалось, не предвещали добра, а на телевизионной башне рдели дьявольским светом предупреждающие огни.

— В чем дело? — Эмери искренне волновался за друга.

— Да так… — Вялость подвела Стока.

— Не крути!

— Скверно спал. — Сток хотел бы прекратить бессмысленный разговор.

— С такой соседкой?! — Эмери желал свести все к шутке. — Не верю!

Сток нажал на рычаг. Пи-пи-пи… Через минуту телефон зазвонил снова.

— Разъединилось… случайно, — пояснил Сток.

— А мне показалось… — пророкотал Эмери. — Может, отужинаем вечером?

— Голова болит, — промямлил Сток. Сегодня он намеревался напиться в одиночку. Эмери не настаивал, обещал позвонить завтра.

Землетрясения не было!

Эмери не ошибался. Газеты тщательно отфильтровывали сообщения, волнующие всех в городе, штате, стране после недавних трагических событий на автостраде.

Землетрясения не было!

Значит… Зачем он согласился поселить у себя подарок Эмери? Вызвал начальник, обсудили перспективность вложений и банковскую деятельность страховиков, неожиданно заметил — Сток один из немногих, кто имеет собственное мнение, остальные куклы, Сток поддакнул: все кругом куклы. И я кукла, и дома у меня кукла. Видимо, бледность покрыла лицо Стока, потому что начальник участливо — умеют! и не подкопаешься, что искренности ни на грош, — осведомился:

— Вам нездоровится?

— Да нет…

— Может, возьмете несколько дней, передохнете?

Сток не любил, когда его щадили, особенно те, кто никак не склонен к сопереживанию; в участии вышестоящего виделся подвох, желание прощупать уязвимые места. Сток подобрался, выпятил нижнюю губу:

— Все отлично. Вы верно заметили — все куклы, некоторые примитивные, другие посложнее, а впрочем, кукла и есть кукла. Грустно. Мы всегда с ними, и вся наша жизнь проходит у них на глазах, мы поверяем им свои невзгоды, советуемся, проникаемся симпатиями, а случается — и более сильными чувствами, и забываем, что кругом только куклы.

Начальник привстал, ему определенно понравилось, что Сток отверг предложение отдохнуть:

— Но мы-то с вами другие, нас никто не дергает за нитки.

Может, рассказать ему про куклу? Как она гладит меня по ночам, какие у нее длинные и теплые ноги, и лак с ногтей никогда не осыпается, и ресницы всегда подведены; никогда не приходилось видеть женщину утром в постели внешне такой безупречной. Сток умел обуздывать приступы откровения.

— Полагаете, нас не дергают? А может, дергают так искусно, что мы не замечаем? Особенно высокий класс манипуляции.