За ужином он выслушал рассказы о ходе битвы, сведения о раненых и убитых, справился о состоянии Себек-хотепа, у которого уже побывал Джосеркара-сенеб, улыбнулся, когда узнал, что военачальник пришёл в себя и что его жизни не угрожает опасность. Ему доставляло удовольствие расспрашивать о разных мелочах, вроде того, сколько было захвачено женщин во вражеском стане, были ли пущены в ход копья хатти, сразу ли поняли военачальники, что сопротивление ханаанеев сломлено. Но оставшись наедине с Джосеркара-сенебом, он уронил лоб в ладони, подавленный, пристыженный. Жрец сидел напротив него, прямой и молчаливый, торжественный, как во время жертвоприношения. Сказал тихо, что перед самым началом сражения видел в небе сокола, который долго кружил над лагерем и потом медленно полетел по направлению к Мегиддо. Медленно… Это был добрый знак — и насмешка. Тутмос мог уничтожить весь Ханаан в течение часа, много — полутора часов. А теперь… Он снова ощутил горечь во рту.

— Как ты думаешь, божественный отец, возьму я Мегиддо?

— Возьмёшь, твоё величество.

— Не сразу?

— Не сразу.

Тутмос вздохнул, своим вздохом, едва не погасив пламени стоящего перед ним светильника.

— Даже ты это понимаешь…

Джосеркара-сенеб улыбнулся, снисходя к вечному заблуждению фараонов, что жрецы ничего не смыслят в военных делах. Правая рука жреца лежала на подлокотнике кресла, бросая на колеблющиеся стены шатра уродливую тень — три последних пальца, обрубки двух первых. Говорили, что он сам отсёк себе пальцы, по которым скользнули ядовитые зубы священной змеи.

— Это правда, Джосеркара-сенеб?

— Что правда, твоё величество?

— То, что ты сам отсёк себе пальцы.

— Да.

— Почему же ты никого не позвал к себе на помощь?

— Я был один в тайном святилище храма, твоё величество.

— Ноя слышал, ты всё-таки сохранил яд?

— Сохранил.

— Ты смелый человек, божественный отец.

Снова улыбка осветила лицо жреца, улыбка многоопытного, мудрого человека.

— Разве нужно именовать смелым того, кто спасает свою жизнь? Любовь к жизни заложена в нас богами.

— Ты и сам многих спас, Джосеркара-сенеб. Тех, кому помог исцелиться от тяжких недугов, опасных ран. Сегодня, может быть, спас лучшего из моих военачальников. А ведь когда-то и мне помог появиться на свет.

— Каждый из нас приходит на землю, чтобы исполнить свой долг.

Тутмос смотрел на жреца сквозь пламя светильника, обозначившее резкие тени на лице Джосеркара-сенеба, высветившее неожиданный блеск его немолодых, но по-прежнему зорких глаз.

— Хорошо, когда исполнение твоего долга зависит только от тебя самого, божественный отец.

— Оно всегда зависит только от самого человека, твоё величество.

— А мог ли я сегодня исполнить мой долг, когда моё войско бросилось на шатры ханаанеев?

— Ты сделал всё, что зависело от тебя в тот миг, но возможно, не успел сделать чего-то раньше.

— Как же я мог сделать это раньше, когда царствовала Хатшепсут?

— Ты повёл войско на войну, не приняв во внимание естественных, хотя и постыдных людских слабостей. И у тебя ещё хватило силы, чтобы увлечь войско за собой.

— Что же мне нужно было сделать? Погибнуть, чтобы они бросили грабёж?

Жрец был неумолим.

— Слово истинного повелителя способно остановить в полёте выпущенную из лука стрелу. Твоё слово ещё недостаточно крепко.

Тутмос горько усмехнулся.

— Времени у меня не было, чтобы закалить его крепче бронзы, божественный отец.

— Это придёт, твоё величество. Ты хотел одержать великую победу одной своею рукой, но боги показали тебе, что ты ещё не готов к этому. Сила твоя в том, чтобы сделать войско единым, как один человек.

— По-твоему, это возможно?

— Да.

Тутмос задумался, опустив голову, поигрывая плетью.

— Легко сказать… Но что же мне для этого делать?

— Сегодня тебе нужно прежде всего отдохнуть, твоё величество. Запомни мудрое правило — ни о каких делах, особенно важных, нельзя размышлять перед сном. Хочешь, я зажгу курения анта перед твоим ложем?

— Курения ни к чему, божественный отец. И без того всё расплывается перед глазами… Скажи мне, если фараон восходит на престол так поздно, как я, может ли он свершить великое?

— Бывало, что и восьмидесятилетние старцы становились царями, твоё величество. Ты ещё молод.

— Но лучшие годы отняла у меня она!

По едва заметному движению бровей Джосеркара-сенеба фараон понял, что жрец очень недоволен.

— И ещё одно мудрое правило, твоё величество: не поддавайся бесполезным сожалениям о том, что было и уже прошло.

— Хорошо, подчинюсь! Скажи мне только, Себек-хотеп действительно будет жить?

— Его болезнь — это болезнь, которую я вылечу [92] .