– Кто идет?

– Вперед! — шепнул разведчик, поворачивая влево.

В эту минуту несколько голосов повторило вопрос, и в каждом слышалась угроза.

– Это я! — крикнул по-французски Дункан и скорее повлек, чем повел за собой своих спутниц.

– Глупец! Кто «я»?

– Друг Франции.

– А мне кажется, ты больше похож на врага Франции. Стой, не то, клянусь, я превращу тебя в друга дьявола! Стреляйте, товарищи! Пли!

Приказание было немедленно исполнено: выстрелы пятидесяти ружей разорвали туман. К счастью, цель была неясна, и пули пролетели мимо; однако они пролетели так близко от беглецов, что молодым девушкам и Дункану показалось, будто они прожужжали в нескольких дюймах от их ушей. Снова послышались окрики и звуки погони. Тогда Соколиный Глаз остановился и, быстро приняв решение, твердо произнес:

– Выстрелим в них все сразу. Они подумают, что наши сделали вылазку, и отступят или же остановятся, выжидая подкрепления.

Этот прекрасно задуманный план не удался. Едва французы услышали выстрелы, вся равнина ожила, ружья защелкали на всем ее протяжении — от берегов озера и до самой отдаленной опушки леса.

– Мы привлечем на себя весь отряд! — воскликнул Дункан. — Друг мой, ведите нас вперед, к форту, если вам дорога собственная жизнь и наша!

Разведчик был бы рад исполнить его желание, но он и сам не знал теперь, в какой стороне находится форт; напрасно поворачивал он к ветерку то одну свою щеку, то другую: они обе ощущали одинаковую прохладу. В эту затруднительную минуту Ункас натолкнулся на борозду, проведенную пушечным ядром, которое пробило три муравейника.

– Пустите меня вперед, — сказал Соколиный Глаз, наклонился, проследил за направлением борозды и быстро двинулся по ней.

Крики, проклятия, ружейные выстрелы сливались воедино и звучали со всех сторон. Но вдруг блеснула полоска света, туман поднялся густыми кольцами, пушечные выстрелы загремели над долиной, и их грохот отдался в горах и пещерах.

– Это из форта! — крикнул Соколиный Глаз. — А мы, как дураки, бежали к лесу, прямо под нож макуасов!

Выяснив свою ошибку, маленький отряд тотчас же постарался наверстать потерянное время; путники напрягали все свои силы. Дункан охотно передал Кору Ункасу, которая с радостью приняла помощь молодого могикана. Было ясно, что за беглецами гнались разгоряченные преследованием солдаты.

– Не давать пощады! — по-французски крикнул один из преследователей, казалось направлявший остальных.

– Стойте, готовьтесь, мои храбрецы! — внезапно раздался голос сверху. — Сначала разглядите врага! Стрелять вниз, когда я отдам команду!

– Отец, отец! — послышалось из тумана. — Это я, Алиса, твоя Эльси!

– Стой! — прозвучал прежний голос с такой тревогой и силой, что его звуки достигли леса и отдались эхом. — Это она! Господь вернул мне моих детей! Откройте ворота. Вперед, мои молодцы! Не спускайте курков, чтобы не убить моих овечек! Отбейте французов штыками...

Дункан услышал скрип ржавых петель; руководствуясь этим звуком, он бросился к воротам и там встретил воинов в темно-красных мундирах. Он узнал солдат своего собственного батальона и, став во главе их, вскоре отбил врагов от укрепления.

На мгновение дрожащие Кора и Алиса остановились; они были поражены неожиданным бегством Дункана и не могли понять, почему он покинул их. Но раньше чем одна из молодых девушек успела заговорить или хотя бы собраться с мыслями, офицер исполинского роста, с волосами, поседевшими от времени и воинских трудов, с благородным и воинственным видом, вынырнул из клубов тумана, прижал Кору и Алису к своей груди, и жгучие слезы потекли по его бледным морщинистым щекам. Он громко воскликнул с шотландским акцентом:

– Благодарю тебя, господи! Пусть теперь надвинется какая угодно опасность — твой слуга готов встретить ее!

Французы наступали с такими силами, которым Мунро не мог успешно сопротивляться. Казалось, отряд Вэбба спокойно дремал на берегах Гудзона, и комендант форта Эдуард совершенно позабыл о тяжелом положении своих соотечественников. Индейцы, союзники французов, по приказанию Монкальма наполнили все леса и перелески; их военные крики раздавались в британском лагере, заставляя кровь леденеть в сердцах людей.

Казалось, что искусный, опытный Монкальм удовлетворился победой над трудностями утомительного перехода по пустынным лесам и пренебрег высотами, с которых он совершенно безнаказанно мог бы разгромить осажденных.

Странное презрение к возвышенностям — вернее, боязнь трудных подъемов — можно было бы назвать главнейшей слабостью ведения военных действий того периода. Эта ошибка была порождена привычкой к несложной борьбе с индейцами, во время которой редко возводились крепости; артиллерия почти бездействовала.

На пятый день осады и на четвертый своего пребывания в крепости майор Хейворд воспользовался переговорами, завязавшимися с неприятелем, и поднялся на стену одного из бастионов, чтобы подышать свежим воздухом, который веял от озера; кроме того, он хотел посмотреть на успехи осаждающих. Хейворд был один, если не считать часового, который расхаживал взад и вперед по валу. Стоял восхитительный, спокойный вечер; от прозрачных вод озера несся свежий, мягкий ветерок. Можно было подумать, что вместе с окончанием грохота орудий и свиста ядер сама природа пожелала показаться в своем самом кротком и привлекательном виде. Солнце обливало землю светом заходящих лучей, но уже без тягостного зноя, который составляет особенность местного климата в летние месяцы. Одетые свежей зеленью горы радовали взгляд, полупрозрачные облака бросали на них легкие тени. Многочисленные островки покоились на лоне Горикана; одни, низкие, как бы тонули в воде или были вкраплены в озеро, другие точно висели над зеркалом вод, похожие на зеленые бархатные холмики. Между этими группами рыбаки из осаждающего лагеря мирно двигались на своих лодочках или неподвижно стояли на гладкой поверхности, занимаясь рыбной ловлей.