— Наш ли ты, Дьярви-адмирал?

— Конечно ваш! — отвечал.

— Помнил ли ты о нас в тех землях чужих?

— Ни на минутку не забывал, — отвечал.

— Не забывай, адмирал!

— Так как мы, никто из смертных тебя любить не будет! Все, что хочешь, для тебя подарим.

Много ли, мало ли лет прошло, да только настало время для грозных дел, не мелких стычек, но больших ратных походов. Объявил князь войну своим заклятым врагам и прислал приказ собираться всему флоту, да ударить грозной силой по непокорным чужеземцам. Жестокими обещали быть битвы, не все войны снова увидят берег родной.

Как скрылись корабли за небесной чертой, так и не прекращали светиться кострами уступы Небесных опор. Рыбаки, кому случалось огибать те скалы по морю, слышали то ли песни дивные, то ли молитвы странные. А волны в тех местах совсем уж непредсказуемы стали. То мирными белыми барашками плескались, то в один миг вставали грозными великанами. Не одну жертву тогда получила пучина морская, видимо, не одну весточку за это ведьмам принесли, не одну услугу оказали. Кидали ведьмы и жемчуга по ветру, просили луну приглядеть за адмиралом, осветить ему путь в самой темной ночи. У пламени яркого просили силы в бою и ярости жгучей, усталости не знающей.

А на другом конце света молодой адмирал, на зависть и удивление врагам, выигрывал одну битву за другой. Шептались противники, чуяли неладное, но совладать не могли. Словно заколдованный выходил адмирал целым и невредимым из любой беды, примером тем вдохновлял своих воинов на новые подвиги и победы. Видимо, хороши были слезные молитвы горных реад.

Лето переваливалось за половину, ночная темнота все дольше не давала солнышку проснуться, и хоть все вокруг еще зеленело и цвело, с моря уже задували холодные ветра.

Луна, на вечернем небе ещё невидимая человеку, наблюдала со своей высоты, как молодая девушка пробиралась по камням среди скал. Как она упрямо карабкалась все выше и выше, цепляясь за ненадежные выступы или колючие ветви редких кустарников. Колючки эти девушка видимо уже не замечала, руки ее за время путешествия успели покрыться царапинами и ссадинами. Некрепкая обувь теперь порвалась, то и дело слетала с ноги и больше мешала, чем защищала от острых камешков. Слезы иногда скатывались по бледным щекам, от страха ли, от холода ли и боли, но упрямица только закусывала губу и поспешно смахивала их рукавом. Еще немного — и станет совсем темно. Ночные духи войдут в свои права, и всякому человеку лучше бы быть под охраной родного очага, а не вторгаться туда, куда днем-то редко кто отваживался заходить. Если б кто-то видел сейчас девушку, пробирающуюся в ночь к Небесным опорам, то, наверное, решил бы, что она или безумна, или чересчур храбра. Что ж... всего лишь влюблена.

Расцвела Альба, похорошела. Превратилась смешливая девчонка в красавицу девушку с задумчивыми синими глазами. Не смотрели те глаза ни на каких женихов, не знала правая рука ее обручального браслета, из волос девичья лента не выплеталась. И ведь согласилась бы она однажды, смирилась, если б не найденная под окном подарок-жемчужина. Подарок тот не давал покоя душе: то ли надеждой согревал, то ли тоскою на части рвал. Жалел отец любимую дочь, не хотел неволить, но и он скоро осерчает, укажет ей путь со двора с первым, кто сватов пришлет. Ну и пусть. На все воля богов, и она ее выполнит, об одном только молила их — дождаться скорее дня, когда сможет она увидеть Его фигуру на палубе первого корабля, когда можно будет разглядеть, что он жив, здоров и весело приветствует встречающих их людей с капитанского мостика. Вот только беда в том, что боги с ней не говорили, не давали знака, что слышат и помогают, а ведь где-то каждый день возле ее Дьярви летают стрелы, сверкает сталь клинков, плещут вокруг борта холодные волны. И невыносимо было думать, что вот прямо сейчас смерть может тянуть к нему свои жадные руки.

Последняя надежда оставалась у девушки. Если не врут дедовские предания, то уж Они-то ответят, помогут, а что в уплату попросят — о том не думала, не беспокоилась. Единственная ее драгоценность мерцала время от времени на запястье, отражала последний тусклый свет уходящего дня.

Все дальше и выше уходила в сгущающуюся темноту светловолосая фигурка, все отвеснее становились каменные уступы. Едва заметная тропинка — последняя связь со знакомыми местами — простилась с девушкой еще в солнечный полдень. Проводила ее до заветного взгорья, до чащи настороженной, неприветливой, и исчезла, не привыкла она туда людей сопровождать. Теперь уж пожелай Альба назад повернуть, навряд ли сумела бы отыскать даже собственные следы. Казалось, словно бы сгущающаяся темнота стирала их: стоит только сделать следующий шаг, ветерок задувал их пылью, засыпал мелкими крошками камней, трава шуршала, и вместо того, чтоб остаться примятой, цеплялась за ноги, отпускать не хотела, а страшные кусты трясли костлявыми прутьями, скрипели недовольно. А тени кругом словно оживали. Чудилось девушке, как двигаются они, перетекают, по воздуху следом за ней плывут, шепчутся... смотрят и следят.

Сколько времени прошло, Альба уже не знала. Ночь совсем завладела миром, и только луна серебрилась холодным светом на небе. Устав и ни на что уже не надеясь, только к ней и обращала свой взгляд путница, а когда неприступной стеной встал перед глазами девушки грозный каменный Великан Яломед, опустилась она в отчаянии на колени. Не осталось сил уже на малый пригорок подняться, чего уж о большем мечтать. Как же добраться ей теперь туда, куда стремилась, ради чего весь путь проделала?

Вот тогда и показались ей те, кто давно уже следили за ней, давно по пятам шли. Красивые, грозные, с яркими глазами, с волосами легкими словно ветер, с голосами дивными, звонкими. Смотрели реады на девушку, смеялись, веселились, и вроде бы не пугали даже, приветливо с ней заговорили, а у Альбы душа в пятки ушла, сердце словно от холода сжималось, но ведь не зря она сюда шла, не зря ноги до кровавых ран стерла. Закрыв глаза, вспомнила дорогое лицо, собрала всю девичью храбрость, рассказала о печали своей, что сюда привела. Слушали ведьмы, кивали, а сами будто в хороводе вокруг нее кружились.

— Редко кто сюда забредать отваживается, а если и отваживается, то часто ради корысти своей приходят. Ты же за себя не просишь — это всегда нам любо, — улыбалась одна.

— С таких отважных сердец и плату большую не возьмешь, — вторила ей другая, — но как знать, может, малое для тебя, большим сокровищем для нас станет?!...

— Так назови же нам, милая, имя… — пропела дева самая тонкая и юная на вид.

Подплыла ближе, и яркие ее волосы, словно плащ, опустились на белые плечи.