Черта горизонта: Стихи и переводы. Воспоминания о Марии Петровых
вернуться

Самойлов Давид Самойлович
Шрифт:

1931

Воронеж

«Неукротимою тревогой…»

Неукротимою тревогой Переполняется душа. Тетради жаждущей не трогай, Но вслушивайся не дыша: Тебя заставит чья-то воля Ходить от стула до стены, Ты будешь чувствовать до боли Пятно в луне и плеск волны. Ты будешь любоваться тенью, Отброшенною от стихов, — Не человек и не смятенье: Бог, повергающий богов. Но за величие такое, За счастье музыкою быть, Ты не найдешь себе покоя, Не сможешь ничего любить, — Ладони взвешивали слово, Глаза следили смену строк… С отчаяньем ты ждешь былого В негаданный, нежданный срок. А новый день беззвучен будет, — Для сердца чужд, постыл для глаз, И ночь наставшая забудет, Что говорила в прошлый раз.

1931

Воронеж

Конец года

Не до смеха, не до шуток, — Для меня всего страшней Этот узкий промежуток В плотной толще зимних дней. Та же кружит непогода, В тех же звездах мерзнет свет, Но умолкло сердце года, И другого сердца нет. Триста шестьдесят биений, И впоследки — шесть иль пять, А потом — в метельной пене Задыхаться, умирать. Это вздор. А кроме шуток, Страшен так, что нету сил, Напряженный промежуток От рождений до могил.

1932 (1933)

К жизни моей

О задержись, окажи мне милость! Помнят же звери путаный след. Дай опознать — когда же ты сбилась, Как ты, плутая, сошла на нет? Детство?.. Но лишь отрешенным вниманьем Разнилась я, да разве лишь тем Гневом бессильным при каждом обмане, Леностью в играх, скучною всем, Медленным шагом, взором серьезным… Мало ль таких, и чуднее, чем я… О задержись, быть может, не поздно! Где заблудились мы, жизнь моя? Как ты пленилась тропинкой окольной? Может, припомнишь гибельный миг? Вот я, как все, за партою школьной, Только веселью чужда… Из книг В сердце ворвался, огнем отрясаясь, Темный, страстями мерцающий мир… Бледная, в длинных одеждах, босая, Девушка клонится к волнам… Шекспир, Ты не Офелией, не Дездемоной, Ричардом Третьим и Макбетом ты, Грозными кознями, окровавлённой, Дикой луною будил мечты… Кончена школа — разверзлась бездна. Что ужасало тогда — не пойму. Слишком уж ты была неизвестна, Слишком была неподвластна уму… Жизнь моя, где же наша дорога? Ты не из тех, что идут наизусть. Знаешь, затворница, недотрога, — Есть ведь такое, чем я горжусь. Да, я горжусь, что могла ни на волос Не покривить ни единой строкой, Не напрягала глухой мой голос, Не вымогала судьбы другой.

1932 (1936)

«Стихов ты хочешь? Вот тебе…»

Стихов ты хочешь? Вот тебе — Прислушайся всерьез, Как шепелявит оттепель И как молчит мороз. Как воробьи, чирикая, Кропят следками снег И как метель великая Храпит в сугробном сне. Белы надбровья веточек, Как затвердевший свет… Февраль маячит светочем Предчувствий и примет. Февраль! Скрещенье участей, Каких разлук и встреч! Что б ни было — отмучайся, Но жизнь сумей сберечь, Что б ни было — храни себя. Мы здесь, а там — ни зги. Моим зрачком пронизывай, Моим желаньем жги, Живи двойною силою, Безумствуй за двоих. Целуй другую милую Всем жаром губ моих.

1935

«Когда на небо синее…»

Когда на небо синее Глаза поднять невмочь, Тебе в ответ, уныние, Возникнет слово: дочь. О, чудо светлолицее, И нежен и высок, — С какой сравнится птицею Твой легкий голосок! Клянусь — необозримое Блаженство впереди, Когда ты спишь, любимая, Прильнув к моей груди. Тебя держать, бесценная, Так сладостно рукам. Не комната — вселенная, Иду — по облакам. И сердце непомерное Колышется во мне, И мир, со всею скверною, Остался где-то, вне. Мной ничего не сказано, Я не сумела жить, Но ты вдвойне обязана, И ты должна свершить. Быть может, мне заранее, От самых первых дней, Дано одно призвание — Стать матерью твоей. В тиши блаженства нашего Кляну себя: не сглазь! Мне счастье сгинуть заживо И знать, что ты сбылась.

(1937—38)

«Когда я склонюсь над твоею кроваткой…»

Когда я склонюсь над твоею кроваткой, Сердце так больно, так сладко растет, Стою не дыша и смотрю украдкой На руки твои, на их легкий взлет. Я с горькой тоской спозналась глубоко, В бессоннице я сгорела дотла, Но ты, ты нежна и голубоока, Подснежник мой, ты свежа и светла. Мир твой не тронут горем и злобой, Страху и зависти доступа нет. Воздух тебя обнимает особый, Как будто всегда над тобою рассвет. Когда я склонюсь над кроваткой твоею, Сердце растет в непосильной любви, Смотрю на тебя и смотреть не смею, И помню одно только слово: живи.

1940

Стихи 40-х—50-х годов

«Ты думаешь, что силою созвучий…»

Ты думаешь, что силою созвучий, Как прежде, жизнь моя напряжена. Не думай так, не мучай так, не мучай, — Их нет во мне, я, как в гробу, одна. Ты думаешь — в безвестности дремучей Я заблужусь, отчаянья полна. Не думай так, не мучай так, не мучай, — Звезда твоя, она и мне видна. Ты думаешь — пустой ничтожный случай Соединяет наши имена. Не думай так, не мучай так, не мучай, Я — кровь твоя, и я тебе нужна. Ты думаешь о горькой, неминучей, Глухой судьбе, что мне предрешена. Не думай так: мятется прах летучий, Но глубь небес таинственно ясна.

1941

«Не взыщи, мои признанья грубы…»

Не взыщи, мои признанья грубы, Ведь они под стать моей судьбе. У меня пересыхают губы От одной лишь мысли о тебе. Воздаю тебе посильной данью — Жизнью, воплощенною в мольбе, У меня заходится дыханье От одной лишь мысли о тебе. Не беда, что сад мой смяли грозы, Что живу — сама с собой в борьбе, Но глаза мне застилают слезы От одной лишь мысли о тебе.