Шрифт:
Переводя эти стихи, Петровых, возможно, думала и о своей жизни. Творческая дружба двух поэтов была глубока и плодотворна. Сильва Капутикян посвятила Марии Петровых прекрасное стихотворение, выражающее и дружбу двух наших народов:
Высокая дружба подмены не хочет, Не нужно ей фальши и лести ничьей. Бывает, что чистые чувства порочат Потоком неискренних, праздных речей. … … … … … … … … … … … … … … Мне кажется: предки в тоске о свободе Искали такого тепла и добра, Когда говорили о русском народе — Они о тебе говорили, сестра!..(Перевод Веры Звягинцевой)
Так искренне, так горячо написала Сильва Капутикян о нашем друге, переводчике армянской поэзии.
Часто работу переводчика не замечают. Еще более незаметна работа редактора. Мария Петровых много сделала как редактор переводов из армянской поэзии. Под ее редакцией выходили на русском языке стихи Аветика Исаакяна (1956), Гегама Сарьяна (1974), первая книга Сильвы Капутикян, несколько сборников Маро Маркарян; вышел в свет том поэзии Ованеса Туманяна (1969), стихи которого в значительной мере были скомпрометированы множеством посредственных, аморфных переводов. Как редактор Петровых была очень требовательна и очень добросовестна — она подолгу работала с переводчиками, помогала им. Так, в частности, она работала с Наумом Гребневым, когда он переводил «Книгу скорби» Григора Нарекаци. И если перевод удался (я считаю, что удался), то в этом заслуга и Марии Петровых. Я был свидетелем, как однажды между Гребневым и Петровых разгорелась целая дискуссия по поводу одного слова. У Гребнева было: «Святой исполнив промысел господень». Петровых возражала: надо промысл, но не промысел. В современном русском языке — это два разных слова. Промысел — добывание, добыча, охота, мелкое ремесленное производство… Промысл — провидение.
Гребнев чисто интуитивно отстаивал «промысел господень». Решили обратиться к Пушкину и у него нашли:
Наперснику богов известны бури злые, Над ним их промысел…И еще у него же:
Вы знаете, как промысел небесный Царевича от рук убийцы спас…— Пушкин помог, он всегда помогает, как господь бог, — говорила Петровых. — Можно оставить промысел. Во времена Пушкина так говорили. Можно поэтому и в стихах Нарекаци оставить это слово. Так даже лучше. Но вот у Чехова уже промысл: «В ее преждевременной смерти я усматриваю промысл божий».
Переводчику и редактору пришлось вникать во все значения одного слова, чтобы не ошибиться, лучше, точнее воссоздать на русском языке «Книгу скорби» Григора Нарекаци.
В другой раз какое-то редкое слово, оказавшееся в русском Нарекаци, Петровых нашла у Даля и улыбнулась:
— Какая даль!
Мария Петровых была явлением самобытным в современной русской поэзии. Думая о ее стихах, о том, что она так долго их не издавала, я вспоминаю строки из «Калевалы»:
Долго песни на морозе, Долго скрытые лежали. Не убрать ли их с мороза? Песен с холода не взять ли? Не внести ль ларец в жилище, На скамью его поставить, Под прекрасные стропила, Под хорошей этой кровлей…(Перевод Л. Бельского)
Сильва Капутикян. Наша дорогая сестра
Эти строки были написаны в первые же минуты после того, как я узнала о кончине Марии Петровых, в момент, когда из души, потрясенной внезапной вестью, вырываются самые горячие, самые взволнованные слова. И сейчас, после стольких лет, они не только не кажутся преувеличенными, а наоборот — даже скудными, сдержанными по сравнению с тем, что я испытываю, произнося ее имя, читая ее стихи и переводы.
Мария Петровых была из тех людей, которые раз и навсегда входят в твою судьбу, и никакая смерть не может вытеснить ее из твоей жизни, из твоего сердца. Она для меня не только близкий, родной человек, но своеобразный символ, воплощение нечто большого и значительного.
Я посвятила ей стихотворение «Русскому другу».
Поэтессе Марии Петровых
Высокая дружба подмены не хочет, Не нужно ей фальши и лести ничьей. Бывает, что чистые чувства порочат Потоком неискренних, праздных речей. Словами, подобными липкому тесту, Спешат доказать, что, мол, слаб я и мал, И к месту подчеркивают и не к месту, Что жизнь и дыхание кто-то нам дал. Мне попросту хочется снова сегодня С тобою, сестра моя, поговорить. Как быть, чтоб слова зазвучали свободней, Чтоб с праздником их не посмели сравнить?! В Звартноце мы встретились… Что-то большое Светилось во влажных глазах, в глубине. Ты — тоненькая — мне казалась свечою, Сгорающей на своем же огне. И мы подружились. И стала ты другом Заветной, как памятка, древней страны, Коснулась ты с благоговейным испугом Души ее, словно письмен старины. И ты увидала, как в глуби колодца, Бездонное горе — наш давний удел, И то, как, поднявшись из праха Звартноца, Орел на колонны из туфа взлетел. Как я, ты гордишься красой наших песен, Без скидки осудишь любой наш порок, И не покровителем — другом без спеси Ты переступила наш новый порог. Сестрой ты бываешь мне в грусти и горе, Защитником-братом в опасности час, Когда ошибаюсь, взволнованно споря, Меня исправляешь, любя, горячась. Когда обижаюсь на мир, на тебя я, Прощаешь ты мне охлажденье мое, Смеешься, когда, чувство меры теряя, Без удержу славлю я только свое… И пусть друг от друга живем далеко мы, — Я знаю, что в снежной Москве для меня Открыты всегда двери доброго дома, Что есть у тревожного сердца родня. Мне кажется: предки в тоске о свободе Искали такого тепла и добра, Когда говорили о русском народе — Они о тебе говорили, сестра!..(Перевод Веры Звягинцевой)
Мария Петровых и Вера Звягинцева, приехавшие в конце войны в Армению, изменили течение всей моей жизни. С ними пришло чувство общности, которое соединяет меня с широким миром. Наша дружба с Марией Петровых длилась тридцать лет.
В хрупкой внешне, удивительно скромной этой женщине была скрыта огромная сила, металл в характере. Для меня она была как внутренняя совесть, всегда в дни сомнений я обращалась к ней — она одобряла или осуждала, и я знала: она права. Ей первой всегда читала новые стихи. Когда беседовала с ней, то забывала, по-русски я говорю или по-армянски. Это был особый язык — язык души.