Я плакал, умолял мать забрать меня из школы.

— И почему я от тебя не избавилась? — сказала она в ответ.

А, больше не стану об этом думать. Я вышел из своей комнаты, — у нас как раз был с визитом наш домашний доктор. Корректный, элегантный мужчина, белый жилет, черный пиджак, трость с серебряным набалдашником, пенсне в золотой оправе, на золотой цепочке, всегда отлично выбрит, негромкая, бесконечно вежливая речь, аромат особенного докторского одеколона, перстень на пальце. Мне он всегда представлялся каким-то распаренным, его бело-розовая кожа была вымыта и ухожена до немыслимого предела, все это напоминало мясо, пропаренное сложным целебным настоем. Достаточно было взглянуть на него, чтобы понять: он ухаживает за каждой частицей своего тела, строго следуя новейшим правилам гигиены. А эта его диета — казалось, он везде и повсюду подозревает самые разнообразные хвори. Впрочем, и это придавало ему определенную аристократичность; он был старый холостяк и из осторожности всегда держался как можно дальше от всего и вся. Даже выстукивая спину больного, прикладывая ухо к его груди или глядя язык, он наклонял голову с брезгливой сдержанностью и словно бы откуда-то издалека протягивал к больному свои холеные руки.

— Милостивая государыня, вы прекрасно выглядите, впрочем, как и всегда.

Моя матушка, улыбаясь, быстро и непроизвольно повернула к нему красивую голову, мило обрадованная, как обычно, когда чувствовала, что нравится кому-то. Но это прелестное движение, которое я всегда так любил, сейчас непостижимым образом было мне неприятно, даже мучительно, — я и сам не мог бы сказать, почему.

— Как я вижу, у Элемера тоже все хорошо, — сказал доктор и сел, аккуратно поддернув отутюженные брюки.

— Скажите ему, господин доктор, чтобы не читал так много, — проговорила моя матушка. — Он постоянно читает. Вообразите, приходим к кому-то с визитом, а он только и смотрит, нет ли где книги… а увидев, сразу зарывается в нее, вместо того чтобы принять участие в беседе.

— Вот как? И какие же книги вас интересуют предпочтительно, молодой человек?

— Мне хотелось бы, — сказал я робко, решив не упускать случая, — мне хотелось бы почитать какой-нибудь научный труд о сновидениях. Не могли бы вы порекомендовать мне что-либо?

Доктор, явно озадаченный, достал из кармана белоснежный квадрат носового платка и протер пенсне в золотой оправе, упавшее с его носа на большой наш обеденный стол, покрытый солидной скатертью из зеленого плюша. Глаза без пенсне беспомощно моргали, на седловине розового носа выделялись два красных пятнышка.

— Есть сейчас на эту тему одна весьма модная книга, ее написал некий венский врач, но это отнюдь не детское чтение… К тому же особой научной ценности она не представляет, — добавил он.

Однако ничего иного посоветовать не мог.

Обедали мы поздно, неторопливо, солидно и даже торжественно, как всегда, впрочем, когда с нами обедал отец. Ненне присматривала за кухней, под наблюдением бабушки, о которой я еще не упомянул. Главной заботой этой нашей бабушки было — чтобы стол ломился от блюд. Пока жив был ее муж (он служил где-то уездным начальником), она через кухонную трубу обратила в дым все его состояние, а теперь ей предоставлялась полная возможность удовлетворять эту свою страсть в нашем доме, так как мой отец был горячим сторонником расточительной, патриархально обильной венгерской кухни.

За столом говорила в основном бабушка: она любила поговорить, особенно теперь, когда без слуховой трубки уже ничего не слышала; наговориться же могла вволю только за обедом. В другое время все мы от нее прятались: она постоянно рассказывала о поре своего девичества, одну и ту же историю повторяла тысячу раз; маленькая Бёжи иногда вела себя с нею поистине неприлично; только отец никогда не показывал виду, что ему в тягость ее бесконечные и прескучные повествования.

После обеда мы играли в теннис. Площадка была во дворе, в тени. Мы играли с большой Бёшке, один на один, она двигалась так красиво! Я очень любил наблюдать, как она двигается. Но в игре эффектнее выглядел я, так как был и силен и ловок. Наконец, усталые, потные, мы сели возле маленькой Бёжи, которая в эту минуту старательно прилаживала кошке на шею новый бантик.

— Бёжи, тебе снятся сны? — задумчиво спросил я сестренку.

— А как же, — отозвалась она и спустила кошку на траву.

— И плохие сны снятся?

— Иногда и плохие.

— О чем?

— Послушай, что это ты моими снами интересуешься?

— Нет, ты только скажи, о чем эти сны?

— Ну, например, волки гоняются за мной по парку.

— А еще?

— Еще… еще я летаю над лестницей.

— Только это? Других не бывает?

— И другие бывают, но те я не помню.

И она убежала.

Немного позднее пришел старший лейтенант Мартонек. Полдник накрыли в саду, возле теннисной площадки. Меня вдруг поразило, что Мартонек занят не столько Бёшке, сколько моей матерью. Этот Мартонек был просто невыносим со своими аккуратно причесанными светлыми волосами и аффектированно любезными манерами. Кроме того… он очень напоминал кого-то… Мой отец тоже не любил его, как вообще офицеров, да и моей матушке, я это знал, он никогда не нравился. Моя бедная красавица мамочка, прости мне то, о чем я сейчас буду писать.