Шрифт:
— Похоже, во время Бэйла вы ведете довольно аскетический образ жизни, — сказал Ворон, наблюдая за ней краем глаза.
— Это не то время, когда следует беспокоиться о материальном. Когда ты голоден — ты просто хватаешь пакет с пищей и вскрываешь ногтем, когда чувствуешь жажду — подбегаешь к фонтану или крану и пьешь, когда устал — падаешь, где придется, и засыпаешь.
— Понятно. Но что же это за такое зажное дело, по сравнению с которым поддержание жизни отходит на второй план?
— Я тебе уже говорила. — Быстрой, нервной походкой она вышла из комнаты. — Мы — это Бог.
— Но когда я спросил, что ты под этим подразумеваешь, ты ответила, что не можешь объяснить.
— Не могу! — Она старалась спрятать от него глаза. Ее голос чуть заметно дрожал. — Неужели ты не понимаешь, что язык здесь бессилен? Любой язык. Ты должен знать, что кроме речи у людей есть еще несколько языков. Один из них — математика, другой — музыка, третий — живопись, четвертый — хореография, и так далее. Судя по тому что ты мне говорил, Гвидион, видимо, единственная планета, где сознательно и систематически разрабатывался еще один язык — мифология. Но не мифология первобытных людей, в недрах которой зародились наука и здравый смысл. Это мифология людей, искушенных в семантике и знающих, что каждый язык описывает одну из граней реальности и прибегает к мифу, когда нужно говорить о чем-то, для чего ни один из других языков не подходит. Например, ты не поверишь, что математика и поэзия взаимозаменяемы!
— Нет, — ответил Ворон. Она отбросила со лба спутанные волосы и продолжала, теперь уже энергичнее:
— Так вот, то, что происходит во время Бэйла, можно назвать слиянием всех языков, включая и те, которые еще не известны никому из людей. А такой сверхъязык невозможен, потому что он будет противоречить самому себе.
— Ты хочешь сказать, что во время Бэйла вы постигаете или приобщаетесь к высшей реальности?
Они снова вышли на площадь. Эльфави перебежала форум, скользнула под полосатой тенью колоннады к видневшимся за крышами портиков шпилям. Ему еще не доводилось видеть ничего прекраснее этой женщины, бегущей в лунном свете. Она остановилась у входа в башню, исчезла в темноте, и оттуда донесся ее голос:
— Это всего лишь еще один набор слов, лиата. Нет, это даже не ярлык. Попробуй сам войти сюда и узнать!
Они вошли в башню и начали подниматься наверх. Винтовой пандус, обитый чем-то мягким, шел мимо множества дверей, которые вели в тесные каморки. Внутри башни было душно и горел тусклый свет. Так они поднимались в молчании, пока Ворон наконец не спросил:
— Что зхо за слово, которым ты меня назвала?
— Какое? — В полутьме было трудно различить, но ему показалось, что кровь бросилась ей в лицо.
— Лиата. Мне это слово не известно.
Длинные ресницы Эльфави затрепетали, выдавая волнение.
— Хорошо, давай угадаю.
Он хотел в шутку предположить, что это слово означает «олух», «варвар», «злодей», «подлец», но вспомнил, что у гвидионцев таких выражений не существует. В ее огромных глазах застыло ожидание, и ему поневоле пришлось промямлить: «Милый, любимый...»
Она остановилась и в смятении прижалась к стене.
— Ты говорил, что не знаешь!
Лишь выработанная с детства дисциплина помогла Ворону продолжить подъем. Когда она его догнала, он заставил себя, заглушая бешеное сердцебиение, сказать небрежным тоном:
— Ты очень любезна, несущая мир, но я польщен уже тем, что ты смогла уделить мне время.
— У меня будет предостаточно времени на все что угодно, — шепнула она, — когда ты меня покинешь.
В большой комнате на верху башни, под самым куполом, была не щель, а настоящее окно, забранное бронзовой решеткой. Через него в комнату струился лунный свет, от которого, несмотря на теплую погоду, казалось, будто волосы Эльфави припорошены инеем. Она указала на причудливое переплетение строений, башен и клумб внизу.
— Шестиугольники, вписанные в круги, означают законы природы, — начала объяснять она вполголоса, — причем их логическая правильность есть часть замысла более высокого порядка. Это знак Ована, Солнечного Кузнеца, который... — Она замолкла. Ни он, ни она не нуждались в словах: оба всматривались в лица друг друга, на которые через решетку падал лунный свет.
— Ты должен вернуться к себе? — спросила она наконец.
— Я обещал, — сказал он.
— А когда ты выполнишь обещание?
— Не знаю. — Он окинул взглядом чужое небо. В южном полушарии, где ось вращения планеты лежит ближе к тому направлению, откуда он прилетел, созвездия не так искажены. Но в южном полушарии никто не живет. — Я знал людей, выросших в одном месте и воспитанных в одной культуре, которые пытались врасти в другую, — сказал он. — Это редко получается.
— Стоит только захотеть, может и получиться. Например, гвидио- нец может жить вполне счастливо даже... ну, скажем, на Лохланне.
— Не знаю.
— Сделай кое-что для меня, пожалуйста. Прямо сейчас.
Его сердце учащенно забилось.
— Если смогу, госпожа.
— Спой мне песню до конца. Ту, которую ты пел во время нашей первой встречи.
— Какую? Ах да, «Потревоженную могилу». Но ты же не могла...
— Я бы хотела попробовать еще раз. Ведь ты ее любишь. Пожалуйста.