«Гостей! — вспыхнуло в голове Джоэль. — Членов Галактического братства интеллектов, культур и рас, которых Иные нашли достойными приготовленных обиталищ. Мы не принадлежим к ним». Мысль эта причинила Джоэль большую боль, чем сознание того, что она является самкой человека. Отбросив эту боль, она погрузилась в сознание, очищаясь в открытиях.

На деле эти апартаменты почти ничего не дали исследователям, самое важное ожидало их в середине станции.

Там главный коридор заканчивался километровой сферической полостью. Трехмерная паутина канатов позволяла легко добраться до ее внутренней поверхности, на которой располагались во всей сложности очертаний устройства, светившиеся и переливавшиеся радугой. Еще на ней открывались виды на внешний космос, не имеющие каких-нибудь рамок, а еще там были дисплеи.

Дисплеи… сотканные из света, — не картины, не диарамы, — движущиеся вещественные изображения, вне ограничений, налагаемых человеческим зрением. Ничего не изображая, они ограничивались абстракциями, контурами, оттенками, движением. Скажем, вспыхивала линия, изображавшая число, рассыпавшееся потоком искр. Ближайшим приближением к реальности оказалась схема пульсара.

Или так показалось Джоэль. Большая часть увиденного оставалась непонятной: полосы, завесы, вихри, ленты и водопады. Быть может, изображения предназначались для рас, чьи видеосредства, — а быть может, и весь взгляд на мир, — полностью отличались от человеческого. Она сконцентрировалась на одном изображении, хотя бы в какой-то мере наделенном смыслом. Не то чтобы оно было предназначено именно для людей. В нашем пространстве и времени помимо бетан должно обитать достаточное количество разумных созданий — чьи мысли и восприятие мира не в столь уж невероятной степени отличаются от человеческих.

Неужели Иные приготовили все это ради случайного путешественника, залетного гостя? Да, выходит, что так.

Изображение атомов, периодической таблицы, квантовых состояний и их изменений… ядро водорода-1 явилось единицей массы; линия его нейтральной эмиссии в космосе явилась единицей длины; величина, обратная частоте, — единицей времени. Температурная шкала между абсолютным нулем, определенным по остановке молекул, и первыми атомами дейтерия, появляющимися в термоядерном синтезе, делилась на градусы: их было двенадцать в двенадцатой степени. Вариации и реитерации делали первые изображения понятными для голотевта.

Картина развивалась. Появилось изображение, объясняющее, как следует управлять одним из устройств. Следовало вынуть из скобы стержень, в определенной последовательности прикоснуться к некоторым световым точкам…

— Действуй, — сказала Джоэль Бродерсену, тот повиновался. Информация захлестнула ее.

Все началось с последовательности двоичных чисел. Они быстро складывались в картины. (Некоторое количество положительных и отрицательных точек может полностью описать изображение или математическую функцию на координатной плоскости…) Через минуту она поняла, что должна отреагировать, и обратилась к услугам корабельной антенны. Через несколько минут автомат скорректировал скорость передачи и весь подход с учетом ограниченных возможностей ее оборудования и нервной системы.

Не принимая помощи от машины, мозг в своем черепе потратил бы годы, чтобы понять хотя бы что-нибудь. Голотевт способен произвести сотни гипотетических интерпретаций в секунду, сравнить их с уже известными, а потом, получив результат, отсечь стерильные ветви, чтобы уже проклюнувшиеся обнаружили свою силу или слабость, образуя логическое древо, чьим стволом является истина. На корабле один только Фиделио мог бы оценить ее действия. И призрак его помогал Джоэль продвигаться вперед.

Тем не менее ей понадобились часы, чтобы выяснить основной факт, а потом дни, чтобы смириться с ним хотя бы в относительной полноте, сколь невероятным он бы ни казался: на пульсаре возникла жизнь, разумная жизнь.

Третьей луной «Чинук» огибал Т-машину. «Вилливо» уже возвратился на корабль. Отряд Бродерсена в меру скромных возможностей обследовал станцию и сумел начать общение с ней, но более сделать не мог, но иного и нельзя было сделать. На миг Джоэль подумала, что, пока она исследовала и взывала к высшему разуму, ее товарищи по кораблю занимались своей повседневной жизнью — обязанностями и делами, интригами, видели сны, впадали в отчаяние — инфузории кишащие в капле грязной воды.

Робот со станции направил ее к Оракулу, который был сотворен Иными, но не являлся автоматом.

Квазитвердая, подверженная разрывам и трясениям, поверхность электронной звезды была покрыта атмосферой толщиной в шесть миллиметров. Там, под тяжестью триллионов земных тяготений, при плотностях, в еще большей степени превышающих земные, обнаженные атомные ядра реагировали друг с другом немыслимыми в иных местах способами. Протоны, нейтроны, электроны, нейтрино, их античастицы, короткоживущие тяжелые элементы, мезоны всяких разновидностей, барионы, лептоны, бозоны, фармионы — характеризующиеся очарованием, спином, цветом и странностью, сливались, разделялись, преображались друг в друга, возвращали себе прежний облик, вращаясь друг вокруг друга, сливались в ансамбли, способные существовать целые микросекунды, — ведь материя звезды столь же многообразна и изменчива, как газ, пыль и вода, которые породили нас.

Жизнь не предмет, это способ, серия событий, эволюция несущих информацию схем, рост, распад, а потом новый рост — там, где возможно все это, существует и жизнь.

Услыхав об этом, Кейтлин сказала:

— Это не химия, это алхимия.

В самом деле, представление о самовоспроизводящихся структурах на субатомном, а не молекулярном уровне выходили за пределы физики, известной людям и бетанцам. Впрочем, встретившись с Оракулом, Джоэль быстро достигла большей глубины познания. В мистическом экстазе погружения в глубины Предельного она забыла про скорбь, забыла даже себя.