— Кхм, может, нам лучше выйти, — промямлил Беовульф, когда Евлогия принялась наносить румяна на соски Евфросиньи. — В смысле, вы понимаете… поскольку мы мужчины и все такое.

— Ой, вы не считаетесь! — Евлогия отложила кисть. — У меня уродливые локти? Только честно.

— Вы совершенны с ног до головы, барышня. А эта суета вообще ни к чему. Кто угодно влюбится в вас с первого взгляда.

— Ты — душка. А сам-то ты как думаешь?

Жемчужины действовали весьма решительно. Конечно, у них имелись огромные преимущества перед другими женщинами. Но первое впечатление важно, поэтому они так яростно и прихорашивались для великого князя Московии. Они хотели быть одновременно целомудренными и распутными, загадочными и прямолинейными, безыскусными и возвышенными, немного застенчивыми, сильными и легко подчиняемыми, порывистыми и холодными, покорными и страстными, пресыщенными, неиспорченными, благоуханными, ненадушенными, подобострастными и дерзкими. А самым главным дополнением являлась изрядная доза невинности. Та невинность, которая втайне жаждет, чтобы ее научили всем развратным и грязным штучкам, которые мужчина может проделать с женщиной. Или в их случае с шестью.

Поэтому цель была сложной, но для них — вполне достижимой.

— У меня в этом наряде попа толстая?

— Нет-нет. Хотя да, но в хорошем смысле.

— Я так выгляжу распущенной?

— Да. Но не в хорошем смысле.

— Я смотрюсь в этом так, словно напрочь потеряла голову?

— Гм… в хорошем смысле или нет?

Кроме того, все детали туалета должны были соответствовать душевному настрою каждой Жемчужины. Множество нарядов, за которые обычная женщина убила бы, красавицы примерили, сорвали и растоптали, поскольку они дисгармонировали с костюмами других или потому, что туфли, к слову сказать, абсолютно идеальные, не подходили к белью.

— На мне не очень много драгоценностей?

— Не думаю, что такое в принципе возможно.

— Нет, возможно.

— Но на ней чудесно смотрится.

— Тушь! Долго мне ждать?

Гаргантюа проковылял к своей госпоже с подносом косметики. Ручка с пальчиками, усыпанными бриллиантами и кроваво-красным лаком, подвигалась туда-сюда над шеренгами изящных флакончиков, затем жестом отослала все прочь.

— Нет, ты не понял! Мне нужна бархатистая тушь, которую я подобрала к своим глазам.

— Ой, это, по-моему, моя. Но она мне все равно не понадобится.

— А если заказать новый набор? Что, поздно? Ладно, тогда просто поменяю цвет глаз.

— Нет, ты что?! Тогда мне придется менять свой, а я только что заставила их соответствовать одновременно волосам и чулкам.

— Не драться, девочки! Разве князь такое любит? Но даже если любит, то не сейчас. Потом.

— Если он захочет, чтобы я дралась, мне понадобится совершенно другой набор косметики.

Имелись и иные соображения.

— Как вам мой вариант? — спросила Олимпия, и остальные отвлеклись, чтобы критически разглядеть соблазнительно открытое одеяние, которое могло удержать внимание любого мужчины и ненароком поразить его в самое сердце. Наряд ослеплял взор, не отвлекая от лица. Он облегал, но не по-нищенски.

Русалка медленно обошла Олимпию кругом. Закончив обход, она резко ухватилась за ворот блузки обеими руками и дернула на себя. Олимпия неловко подалась вперед.

— Не годится. Если князь схватит тебя в порыве страсти, она не порвется.

Этери протянула свежую блузку.

— Может, эту?

— Порвется, — заявила Русалка, придирчиво потирая ткань между большим и указательным пальцем, — но недостаточно призывно.

Евфросинья приподняла юбку.

— Как по-вашему, туда надо наносить косметику?

— В первую брачную ночь? Тогда ты будешь выглядеть искушенной.

— Но не в хорошем смысле.

— В любом случае, если он подберется достаточно близко, чтобы увидеть, и не будет уже слеп от похоти, значит, ты не выполнила свою работу должным образом.

— Но ты наносила одеколон на свой сад восторга.

— Это не одно и то же, моя милая. Никакой косметики.

Нимфадора вскрикнула и уронила брошку. Выставив палец, она заныла:

— Я укололась!

Неандертальцы нахмурились, попятились к дальней стене, да так и застыли, прижавшись к обоям. Похоже, что они решили стать максимально незаметными. Один из них пророкотал, понизив голос:

— Что, парни, нравится?

— Сказать по правде, у меня смешанные чувства.

— А у меня сейчас яйца лопнут.

— И у тебя, и у меня, братец. И у тебя, и у меня.

На некоторое время они примолкли. Затем с оттенком печали Кулл пробормотал:

— Это плохо кончится для нас.

— И для нас, и для всех ребят, — согласился Энкиду. — Готов спорить на деньги. Если бы у меня они имелись. И если бы у кого-то хватило глупости принять пари.

Его друзья мрачно покивали. Внезапно Этери, чей наряд казался любому смертному безупречным, раздраженно фыркнула и начала все заново, содрав с себя одежду до последнего клочка. Неандертальцы ненадолго воспряли духом.