— Конечно, — отозвался Кощей. — Как тебя зовут?

— Сержант Умка, сударь.

— Ответь мне, сержант Умка, много ли ты размышлял о своей бессмертной душе?

Сержант вытянулся по стойке «смирно».

— В нашей работе имеешь дело с телами, а не с душами, сударь. В конце дня мы подсчитываем число живых и мертвых. Если у них мертвых больше, чем у нас, то это в целом считается хорошо. Что происходит с ними потом, ответственность тех, кто выше меня по рангу.

— Ты существо из пробирки, — задумчиво пробормотал Чернобог, — а жизнь, созданная человеком, по определению богохульна. Следовательно, ты и твои соратники являетесь осквернением Божества. Значит, у вас либо нет душ, либо есть, но вы все неизбежно обречены на Ад с того момента, когда ваш геном был впервые экспрессирован. Я прав, святой Кощей?

— Кто может спорить с такими ясными и самоочевидными откровениями? В любом случае, сержант Умка, ваша сосредоточенность на нашем земном мире достойна похвалы. Пусть те, кто надеется на Небеса, культивируют свои отношения с Богом, а те, кто не надеется, выполняют свой долг.

— Так точно. Спасибо, сударь. Разрешите идти?

И по мановению руки Сварожича человеко-медведи удалились.

Кощей испустил громкий вздох.

— Наш час настал. Пора нам навсегда оставить позади теплую и уютную комнату, прекратить сладостную беседу и предаться святому, необходимому и мучительному труду во имя Господа Всемогущего. Вероятно, мы никогда уже не увидимся. Но позвольте заверить вас, мои дорогие братья, что я буду лелеять в своем сердце и памяти время, проведенное вместе с вами.

— И я тоже, — подхватил Чернобог.

Сварожич раскинул руки.

Все трое сошлись в объятии совершенной любящей дружбы.

Затем, разделившись, вскрыли ящик. В нем лежали три лоснящихся новых калаша, покрытые смазкой. Чернобог принес из ванной полотенца и принялся вытирать оружие. Сварожич отошел к буфету и вернулся с коробками боеприпасов. Кощей извлек откуда-то карты города с пятью крестиками, откуда должны были появиться подземные владыки, и их четко отмеченными, сходящимися в одной точке путями.

— Вот, — заявил Кощей, постучав пальцем по площади перед Троицкой башней, где сходились пять путей. — Тут будущий царь произнесет свою речь. А здесь, — он постучал пальцем по куполам Василия Блаженного, крыше ГУМа и Угловой Арсенальной башни, — мы и займем свои посты. Когда антихрист Ленин поднимется, чтобы захватить Кремль, мы вольны стрелять по толпе. Хортенко обещает, что в каждом гнезде будут ящики с патронами, поэтому мы сможем продолжать наш святой труд, пока Дух не подвигнет нас остановиться. Вопросы есть?

— Я лишь дивлюсь, как Господь по милости своей дал нам такую сложную работу, — вымолвил Чернобог. — Ведь мы — ничто пред Его величием.

Сварожич кивнул в благочестивом согласии.

— Ничьи жизни не имеют значения перед лицом вечности, — произнес Кощей. — Но сегодня наши жизни обретут смысл, пусть на самый краткий миг.

Странники приступили к зарядке оружия.

Ане Пепсиколовой редко приходилось резать себя. Только когда требовалась особая ясность мысли. Холодный хрустящий ожог безупречно прямого пореза удивительным образом обострял сознание. Вскрывая кожу, чтобы обнажить испуганную красную плоть, Аня словно создавала некий проход, в который могли войти новые идеи. Возникала неподвижная, безмолвная пауза между брешью и готовой пролиться кровью, в течение которой все на свете казалось возможным.

Даже побег из ловушки, в которую она угодила.

На небе сияли яркие звезды. Полная луна, оранжевая, будто тыква, низко висела над крышами. Блестящее лезвие Святой Мефодии замерло над правой рукой Пепсиколовой. На секунду нож застыл, как ангел мщения, зависший над обреченным городом с занесенным копьем в руке. Свет скользнул по кромке, когда острие скользнуло вниз, алкая плоть. Святая Мефодия пробежала по всей длине руки, оставляя за собой совершенную и изящную линию. Порез был прекрасен, как исламская каллиграфия, возможно, это было имя одного из демонов, что обитали в заклятых значках.

Опалило будто огнем. Обжигало как лед.

Пепсиколова ахнула от удовольствия. У нее имелись мизерные шансы освободиться, так что наступила ее последняя ночь. Впервые за несколько месяцев Пепсиколова выбралась из Нижнего Города и наконец-то очутилась в настоящей Москве. Почти случайно выбрав церковь, она вскрыла замок на боковой двери и вскарабкалась по внутренней лестнице. Затем отыскала приставную стремянку к люку в куполе-луковке и выбралась на самый его верх, где уклон круче всего и где она могла лежать на спине, глядя на столицу.

Москва была темна, как всегда на ее памяти. Город казался сердитым и вредным старикашкой, погруженным в раздумья о тайнах, которые лучше оставить невысказанными, и воспоминаниях, которые никто не хотел разделить. Улицы, в основном, пустовали. Но на другой стороне реки, в Замоскворечье, где располагались бордели, Аня заметила зарево. Там, вдалеке, на площадях и перекрестках пылали костры и люди кружились вокруг них. Пепсиколова предпочитала думать, что они танцуют. Кстати, ее не особо волновала объективность.