Шрифт:
В голове стучало: «Ты мать, подумай о детях. Ты жена, подумай о муже и семье. Ты и только ты, виновата в своих бедах. Ты теряешь любовь, дом, мужа, детей, работу, друзей. Зачем ты смотришь на черное небо, открыв глаза и опустив руки, из которых все падает? Собери то, что упало. Это твоя жизнь, и она должна радовать тебя. Неужели ты хочешь остаться одна?»
«Хочу! Мне никто из вас не нужен! Я всегда у вас не права! Никто из вас не любит меня. Один любит и жаждет только, чтобы я приветливо ему улыбалась и исполняла супружеские обязанности, грозя тем, что я не выживу без него. Другие любят потому, что я их мать, забочусь о них, и они боятся остаться без меня, причиняя мне душевные тревоги и бытовые заботы. Третьи любят, потому что на работе я слишком много делаю того, в чем они не желают копаться, и всем поднимаю настроение. Четвертые любят за то, что я поддержу любую компанию, и всегда веселая. Пятые любят за то, что я могу быть подушкой для их слез. Шестые любят за то, что я никогда не откажу им в помощи. Седьмые любят за то, что телесно могут быть ублажены без мозговых заморочек и обязательств. Никто не любит меня просто так! Только за что-то! За деньги, работу, внимание, хорошее настроение, услуги, секс, заботу. Протянув одну руку, вы тут же открываете ладонь другой и ждете сначала, что я туда положу! Как же скучно. Как же мне надоело! Ну не могу я жить, как человек!»
Она разделась и вбежала в воду. Ледяная апрельская вода кипятком резала по двигающемуся телу.
Когда от холода стало сводить мышцы, Она повернула обратно, чуть-чуть не доплыв до середины.
«Мозгов у меня, конечно, много, – ругая себя, гребла Она назад. – Простыть совершенно недолго».
Вылезла на берег.
«А вытираться-то чем? – растерянно подумала Она. С трудом натягивала джинсы на влажное тело. Кожа покрылась мурашками. – И, вообще, время к десяти подбирается, а я тут в полном одиночестве. Хотя, кого мне бояться? Мне давно уже ничего не страшно. Нет, страшно все-таки. Деревья и кусты, вон, какие зловещие. И как через парк назад одной идти? Сюда-то летела, не замечая страха. Всё? Сдулось мое бесстрашие? Ага…»
Поблизости неественно громко треснула сухая ветка, как если бы кто-нибудь наступил на нее.
Она вздрогнула, торопливо надевая футболку. Поднимая и отряхивая трикотажную кофту, беспокойно вглядывалась в темноту. Путаясь в рукавах, быстро оделась и застегнула пуговицы.
От дерева отделилась тень и пошла на Нее. Она беспомощно замерла.
Прихрамывающую походку силуэта не узнать было невозможно. Позади – река, впереди – единственная тропинка, по которой спускался Ребенок, а по бокам – крутые обрывы, плотно и хаотично заросшие кустарниками…
К Ней приближался оскорбленный мужчина, который прекрасно понимал, что бежать Ей теперь некуда. Поэтому оставшиеся метры Ребенок преодолевал не спеша, упиваясь Ее беззащитностью.
Она очень пожалела о том, что дразнила его в подъезде. Не сводя с него глаз, Она напряженно отмечала каждое его движение, чтобы не пропустить чудесный момент, когда удастся хоть что-нибудь придумать. И в то же время, Она понимала, что чуда не случится, по крайней мере, в данной ситуации.
Ребенок находился на расстоянии одного шага. Часто и тяжело дышал.
Она не предполагала, что Ребенок задумал сделать: ударить, схватить, утопить. Она чувствовала, что и сам Ребенок не знает, что он сделает с Ней. Поэтому Она не двигалась, боясь подстегнуть первой его агрессию.
Он толкнул кулаками Ее в плечи, рассчитывая, что Она упадет. Но Она, успев толкнуть его в ответ, отпрыгнула назад, не пытаясь попробовать убежать и надеясь на то, что появилась возможность «честной» драки. Детство и юность у Нее были достаточно боевыми, и по опыту Она знала, что если начать копировать удары нападения и ждать своей «очереди» – то нормальные мальчишки начинают драться хотя бы по минимальным правилам, стараясь не применять излишних уловок и большей силы, тем самым создавая относительно равные условия…
Но Ребенок церемониться не стал: схватил Ее за запястья и, стремительно выкрутив Ее руки, загнул их за спину. Она стояла лицом к нему. Ребенок мгновенно перехватил Ее руки одной своей, а вторая потянулась к пуговице на кофте, находящейся на уровне груди…
На секунду Она замерла, показывая отсутствие сопротивления, медленно отклонила голову назад, словно пытаясь отстраниться от его лица, и с силой ударила головой вперед. Этого хватило, чтобы Ребенок от неожиданности отпустил руки и отшатнулся, спонтанно прижав свою ладонь к разбитому носу.
Она наклонилась, подняла мокрую ветку, удачно оказавшуюся под ногами, и с размаху хлестанула по лицу Ребенка. Схватив сумку с земли, моментально отодвинулась на несколько метров в сторону. Но проход к единственной тропинке оказался закрыт Ребенком, а карабкаться по колючим обрывам не было никакого смысла.
– Не подходи! – азартно крикнула Она, сжимая сумку. – Я достану пистолет и выстрелю!
– Которого у тебя нет? – отнимая от лица ладонь, спокойно поинтересовался Ребенок. Его рука потянулась под куртку. – Он у меня.
Ребенок без эмоций прицелился в Нее.
– Подойди сюда. Игра твоя кончилась, сдавайся.
– Черта с два! Стреляй! Я не сдамся!
– Тебе ножку отстрелить или ручку? С чего начнем?
– С тебя, – внезапно раздался голос позади Ребенка.
Ребенок вздрогнул и обернулся. Этого момента было достаточно, чтобы стоящий сзади ударом выбил пистолет. И тут же вторым ударом сшиб Ребенка с ног.
Когда Ребенок оказался на земле, в ход пошли увесистые пинки. Семеныч бил его под ребра, в голову, в пах – не разбирая мест на скрючившемся теле Ребенка. Семеныч буквально озверел, и ничто не помешало бы ему добить Ребенка. Но Она с радостным визгом набросилась на Семеныча и повисла, держась руками за шею. Пока он расслаблял Ее объятия и уворачивался от восторженного крика, Ребенок немного отполз. Он сел на землю и, обняв голову руками, неестественно и протяжно застонал, словно от безумной боли.