Курьер Фаона приносит между тем письмо из Рима. Нерон вырывает у него свиток и видит, что сенат объявил его, Нерона, врагом отечества и приговорил к казни по древнему обычаю. «А что это за обычай?» — спросил он. Ему объяснили: «Тебя разденут донага, шею защемят вилами и будут сечь тебя розгами, пока не наступит смерть». (Шиллер, вопреки Светониевой биографии Нерона, 49, отвергает этот мелодраматический эпизод; Нерон умер, не зная о состоявшемся приговоре сената.) Нерон содрогнулся, обнажил два бывшие при нем кинжала, попробовал их лезвия и спрятал их опять со словами: «Роковой час еще не наступил». (Nondum adesse fatalem horam.) Заставив Спора петь погребальные причитания, он опять пробует убить себя и опять оплошал. «Да неужели же не найдется никого, чтобы показать мне пример?» — спрашивает он с негодованием. И снова сыплет цитатами, говорит по-гречески, сочиняет стихи. «Ах, дрянно живу я, отвратительно! не годится так, Нерон, не годится! В подобных обстоятельствах надо действовать решительно! Ну-ка, ну-ка, подбодрись!» (Vivo beformiter ас turpiter: , ’, l ll l ).

Вдруг послышался стук копыт: то мчался отряд всадников взять Нерона живым. ’ , — «Тяжкий топот могучих коней поражает мой слух», — продекламировал он по-гречески стих из Илиады. Тогда Эпафродит, потеряв терпение, схватил его руку, вооруженную кинжалом, налег всем телом, и оружие вошло в горло Нерона. Почти в ту же минуту вошел центурион. Он пытается остановить кровь, уверяет, будто явился, чтобы спасти императора."Sero!" — «слишком поздно! — возразил умирающий, страшно глядя на солдата глазами, вышедшими из орбит, остекленевшими от ужаса и заставившими присутствовавших затрепетать перед ним в последний раз, как перед чудовищным привидением... «Вот она какова, ваша верность!» (Наес est fides!) — прибавил он и испустил дух.

«Смерть грешника» свершилась по всем правилам мелодрамы. Добродетель восторжествовала, а порок издох, воя, подлецом и трусом. Хотя современник Нерона Дион Хризостом (Златоустый, Dio Chrisostomus Cocceius, ум. около 100 г.) говорит, что род смерти Нерона неизвестен (XXI, 9). А христианский уже поэт V века Апполинарий Сидоний имел о смерти Нерона, должно быть, какие-то совсем иные сказания, чем дошедшие до нас, потому что, по его словам, — «и Нерон моментом смерти своей доказал, что он мужчина». (Et vir morte Nero).

Нерон очень просил, чтобы его голову не отдавали на посрамление, но сожгли вместе с телом. Две его кормилицы, гречанки Эклога и Александра (см. т. I), и Актэ (см. т. II) — она все еще любила его — похоронили его в богатом белом саване, затканном золотом, со всей роскошью, которую, они знали, понравилась бы ему. Похороны его, которые, по обстановке, не могли быть тайными, обошлись в 200.000 сестерциев. Пепел его положили в родовую гробницу Домициев, — огромный мавзолей их возвышался на холме садов (Pincio) и имел весьма красивый вид с Марсова поля, сверкая алтарем из белого мрамора лунских каменоломен (Lunensis, из Луни, близ нынешней Каррары), над порфировой гробницей, в ограде из фазийского камня (мрамор с острова Фазоса, одного из Цикладских). Конечно, такого великого грешника земля не должна была принять так просто, точно обыкновенного покойника. Рассказывали, будто, при выезде Нерона из Коллинских ворот к вилле Фаона, перед его глазами упала молния, земля задрожала и разверзлась, и души всех им убитых встали из гроба, чтобы терзать его. В средние века гробница Домициев прослыла местом нечистым. Тень Нерона, выходя из гробницы, бродила по околотку в виде вампира. Чтобы положить конец этим явлениям и народному страху перед ними, папа Пасхалий II в конце XI века выстроил там церковь Santa Mariadei Popolo.

Так поутру с 8 на 9 июня 68 года погиб в тридцать один год от рождения, после тринадцати лет и восьми месяцев правления, последний принцепс римского народа, последний президент-диктатор римской республики, последний Юлий—Клавдий, последний Аэнобарб. Возможность устроить ему торжественные похороны странно противоречит известию, что сенат объявил его врагом народа, а народ радовался погибели Нерона, бегая в фригийских колпаках и вопя о своем освобождении... Что в таких людях не было недостатка не сомневаюсь. Но был ли это народ?

В доказательство неизлечимой безнравственности черни довольно часто приводят факт, что Нерон был в некоторых отношениях весьма популярен. Дело в том, — говорит Ренан, — что общественное мнение о нем делилось надвое. Люди серьезные и честные его ненавидели. (Однако, ему остался верен ряд лиц, которым гораздо более пристало название серьезных и честных, — напр., Петроний Турпилиан, Рубрий Галл, Веспасиан, — чем какой-нибудь Нимфидий Сабин, Т. Виний или даже Отон, взявшиеся проводить авантюру Гальбы.) А чернь его любила, — частью бессознательно, по смутному инстинкту плебея, обожающего своего государя, когда тот является ему во всем полубожественном сиянии своей власти, частью за те праздники, которыми он опьянял простонародье. Во время этих праздников все были свидетелями, как он бродил запросто в толпе, обедал, закусывал в театре, запанибрата со всякой сволочью. Сверх того, — разве он, подобно черни, не ненавидел сенат и римскую знать, крайне непопулярных в народе за надменную суровость их быта? Окружавшие же Нерона прожигатели жизни были, по крайней мере, со всеми любезны и вежливы.

Солдаты его гвардии тоже сохраняли к нему прочную привязанность. Много лет спустя после его смерти неизвестные руки все еще украшали его могилу свежими цветами; его изображения то и дело появлялись у ростральной колонны, на форуме.

Сожаления о Нероне начались немедленно после его смерти, как только Нимфидий Сабин, прокладывая себе дорогу к власти, дозволил бушевать черни и, под предлогом отмщения бывшим любимцам Нерона, убивать и грабить встречного и поперечного. Какой народ принимал в этом участие? Ответ дает Плутарх, говорящий, что Нимфидий Сабин был в это время любимцем сената. «Сенаторы делали распоряжения, приносившие ему честь и силу. Они называли его своим ’’благодетелем" и ежедневно сбегались к дверям его дома, с просьбой предлагать ему свое мнение первым и затем утверждать все указы. Таким образом, они увеличивали его дерзость, и он сделался вскоре предметом не только зависти, но и страха для своих льстецов". Очевидно, пустили в ходе для анти-неронианских демонстраций «истинно римский народ»: рабов, вольноотпущенников и клиентов господствующего сословия, торжествующей аристократии. Разнуздавшись с дозволения начальства, «истинно римский народ» залил улицы кровью. «Таким образом гладиатора Спикула бросили под статую Нерона, которую волочили по земле, и убили на форуме. Доносчика Апония сбили с ног и опрокинули на него телеги с камнями. Многие другие были разорваны на части, некоторые даже невинно. Это заставило сказать Мавриция, одного из лучших граждан по отзыву других и в действительности, что он боится, что скоро придется пожалеть о Нероне» (Плутарх)... Солдаты раскаивались в своей измене. Нимфидию Сабину не удалось низложить Гальбу и захватить империю только потому, что, на совещании преторианцев, военный трибун, по имени Антоний Гонорат, умел внушить товарищам мысль, что их влекут к отвратительной привычке сменять изменой измену, и ловко напомнил воинам, что Нимфидий — тот самый человек, который обманом заставил их нарушить присягу Нерону:

— Как будто злой дух водит нас от измены к измене. Недавно мы изменили Нерону, теперь нас уговорили изменить Гальбе. Однако, ведь, он, кажется, матери не топил и жены не убивал? на кифаре в концертах не играет и актером на сцену не выступает? Нерон делал все это, и все-таки мы не согласились покинуть Нерона, даже при наличности таких поступков. Мы покинули его, поверив Нимфидию, что он первым покинул нас и бежал в Египет. Чего же теперь от нас хотят? Чтобы вслед за Нероном мы отправили и Гальбу — и выбрали в государи сына Нимфидий, убив, ради этого удовольствия, родственника Ливии, как раньше мы убили сына Агриппины? Да, уж если на то пошло, не лучше ли нам расправиться с Нимфидием за мерзости, в которые он нас вовлек, — отомстить за Нерона и честно и твердо сдержать нашу присягу стоять за Гальбу? (Плутарх).