—Разумеется! — радостно воскликнул он.

Мне даже показалось, что он собирается благода­рить меня.

Я был дома, Глэдис, когда он позвонил вам.

Вы сняли трубку, ответили раздраженным голо­сом, но ваш тон тут же изменился, вы побледнели, дыхание участилось, пальцы задрожали, вы нервно скомкали свой платочек из пурпурного шелка.

Через некоторое время вы повесили трубку.

Вы пришли ко мне в кабинет. Я оторвался от гра­нок. Вы рассказали мне все. В голосе звучали вызывающие нотки, ибо я был для вас писателем-неудачником, горе-супругом великой кинозвезды. Я улыбнулся, услышав некоторые из слов, которые употребил в разговоре с режиссером. Очень странно слышать из чужих уст искаженный отблеск произне­сенных тобою фраз.

Я восхитился вашей божественной тупостью, ибо вы так и не подумали, почему позвонили именно вам. Правда, вы ждали этих слов давно, поэтому они, на­верно, вас и не удивили. Вы выглядели счастливой. Я был удовлетворен. Ваше счастье будет длиться до самой вашей смерти.

Я видел, Глэдис, когда крутили ваши пробы. Вы по­явились на экране, вы ходили, вы садились, вы произ­носили какие-то слова, вы улыбались, вы проводили рукой по волосам, вы читали, вы пили, вы звонили по телефону. Это длилось десять минут — вы были чер- но-белой двухмерной карикатурой на самое себя.

Вы были откровенно плохи, но этот режиссер-дурак вначале не хотел соглашаться с очевидностью. Мне потребовалось расставить все точки над «и», де­лая вид, что я вас защищаю. Игра была увлека­тельной. Я решил, что сам бы мог стать неплохим ак­тером. Об этом следует подумать теперь, Глэдис, когда я, наконец, свободен.

Я попросил его сообщить вам о провале с боль­шими предосторожностями. Я описал ему ваше от­чаяние, ваши слезы, состояние ваших нервов, когда вы получите печальную весть. Мне не надо было преувеличивать. Я знал, в каком состоянии вы будете. Наконец мы по обоюдному согласию решили скрыть от вас правду. Я останусь в стороне от всего этого, а если когда-либо моя роль и откроется, я буду челове­ком, который тщетно пытался разделить свой успех с женой.

Он вам позвонит или напишет — я убедил его поз­вонить — и объяснит, что, несмотря на ваш огромный талант, сложная ситуация, в которой находится кине­матографическая индустрия, не позволяет ему брать на роль неизвестную актрису, но он готов пересмот­реть свое решение, если какая-нибудь случайность, Глэдис, прославит вас, и гак далее и тому подобное.

Он так и поступил, он произнес все эти слова по те­лефону совершенно правдиво, ибо был уверен в ве­личии своей души - он походил на губку, которую окунули в ведро с грязной водой и которая капля по капле теряет свое содержимое.

Я был рядом, Глэдис, когда он говорил с вами. Я видел, как поджались и задрожали ваши губы. Но вы были уверены в его искренности, и здесь вы были правы. Вы сказали мне все, вернее, почти все. Вы даже кое-что добавили. Вы сказали мне, что у него лежит готовый контракт, что его можно подписать, если она сделает так, чтобы о ней немного заговорили в газе­тах. Вас волновало, что вы могли бы сделать. Вы вдруг вспомнили, что я писатель, что когда-то у меня было воображение. Вы, Глэдис, сами опустили одну ногу в могилу.

— Быть может, вы могли бы, — сказал я с улыб­кой, — пересечь город обнаженной на велосипеде. Вспомните про леди Годиву.

— Не глупи, Бернар. — Вы опустили ресницы. — Это неприлично.

«Господи, — подумал я, — а насколько приличны ваши крашеные-перекрашеные волосы, слишком ко­роткие и узкие юбки, платок из красного шелка, кро­вавые губы, каблуки, столь же острые, как кинжал, ваши намалеванные веки, ваша манера держать сига­рету».

— Думаю, — сказал я, — что вам надо что-то драма­тическое, что-то, что могло бы помочь журналистам, какую-то печальную историю, сентиментальную, че­ловечную, от которой хочется плакать и стенать.

Вы залезли на диван, Глэдис. Ваши туфли упали на ковер с глухим стуком, ваше гибкое тело, затянутое в зеленое платье, было странным пятном на красной обивке. Вы отбросили волосы назад. Вы улыбнулись мне.

– Да помогите же мне, мой дорогой. Только вы способны сделать это для меня. Придумайте что-нибудь. У вас всегда получаются гениальные истории.

— Спасибо, — скромно ответил я.

— Может, нам развестись? Тогда газеты раздуют нашу историю. Но мы, конечно, разведемся фик­тивно.

— Почему бы и нет. Но не думаю, что газеты ухва­тятся за наш развод. И вряд ли заговорят о нем. Вы еще не настолько знамениты, моя милочка.

— Быть может, несчастный случай, — с дрожью на­мекнули вы. Я знал, что вы мысленно видели кровь, «Скорую помощь», толпу, фотографов и свое изму­ченное обескровленное лицо с божественно иска­женными чертами.

— Может, да, а может, и нет. Это зависит от случая. В наши дни несчастные случаи не так уж редки, чтобы люди обратили внимание на пешехода, попавшего под машину. Здесь требуется счастливый шанс. Все это ненадежно, очень ненадежно. Кроме того, здесь нет ничего сентиментального, ничего человеческого. Обычный несчастный случай. Поверьте, это никого не тронет.