Потом он встал. И на снегу в темном кровавом пятне, раскинув руки, лежала Джин. Она была так же красива, как и при жизни: снежинки, падали на ее темные локоны, а глаза были полуоткрыты, только поразительная бледность лица и неестественно запрокинутая голова выдавали присутствие смерти. Он встал ко мне спиной, и я не могла разглядеть его лица, чтобы понять, что он сейчас чувствует. Но можно было предположить.

– Пойдем. – сказал он не глядя на меня.

Я не шелохнулась. Он сделал несколько шагов вперед.

– Я не собираюсь повышать голос. Пойдем! – он остановился.

На его черное пальто ложилась снежинки. Он встряхнул головой, и устало сказал:

– Не упрямься. Ты же не хочешь тут оставаться?

– Хочу. – спокойно произнесла я. – Если ты ее так любишь, почему ты выбрал меня?

– Ты просто ничего не понимаешь! – он повернулся ко мне. Он с трудом сдерживал себя.

– Нет, это ты не понимаешь! – Я наклонилась за пистолетом. Он напряженно смотрел на меня. Я приставила его к виску. Рука не дрожала.

– Избавь меня от этой комедии. Не нужно пустых демонстраций. Он не заряжен. – он смотрел на меня холодным ничего не выражающим взглядом. Я молчала.

– Не понимаю, чего ты хочешь эти добиться? – он начинал заметно нервничать.

– Дело в том, что это моя вина, что тебе пришлось из нас двоих выбрать меня.

– Что ты...

– Молчи и слушай. Я загадала желание. Желание просто: «я хочу быть с ним всегда, я хочу жить с ним единой судьбой, и чтобы ничто не стояло на нашем пути». Именно так в тот злосчастный день я сказала ей – Черной Мадонне. Пойми Франс, жалость и любовь – это две разные вещи. Я приняла одно за другое. Мне не нужна твоя жалость!!! Понял!!! Не нужна! Ты поступил, как тебе велел долг – защитил слабого.Я была твоей расплатой... Я не хочу, чтобы ты жалел о своем выборе, а ты пожалеешь. Придет время – пожалеешь. Смотри, каково мое желание. – Я улыбнулась, глядя ему в глаза, и нажала на курок. Я опомнилась, лежа на снегу. Я видела звездное небо и чувствовала невероятную тяжесть, а он лежал, сверху прижимая к земле мою руку с пистолетом.

– Зря ты помешал. Неужели ты не понял? Ничего бы не произошло. Осечка... Еще осечка... Это все не случайно. Мы связаны по собственной воле или против нее, как тебе угодно. Пока жив ты – жива я. И наоборот. Если мы умрем, то только вместе, одновременно. Когда два сердца остановятся враз. – сказала я поднимаясь и отряхиваясь. – И я хочу освободить тебя от этой связи, но никак не могу это сделать. – после этих слов я получила вторую в жизни пощечину. Он молча сжал кулаки.

– Неужели тебе приятно делать мне больно! Неужели тебе не понятно, почему я так поступил? – он дотронулся до своей переносицы и зажмурился. – Если ты такая дура, то тебе не понять. – сказал он резко. – Какого черта заставлять меня страдать, размахивая незаряженным пистолетом?

– А я как же я что-то пойму, если ты такой гордый и упрямый! Почему ты так испугался, ведь он – не заряжен? – я выстрелила в стену, оставив небольшую дырку в кирпичной кладке и, швырнула пистолет на землю.

Он молча ударил меня по лицу. Боли не было. Только звенящая тишина. Я закачалась, но не упала. Сознание чуть не покинуло меня. Кровь во рту, кровь на губах.

– Вот она какая – твоя жалость. – сказала я сплевывая кровь на снег, -В этот раз было не так больно, как в предыдущий. Наверное привыкаю. – мне не было обидно или больно. Мне было приятно мучить его...

Он остолбенел. Страшная бледность покрыла его лицо. И он сказал:

– Прости меня... Я не сдержался... Я не знал, что пистолет...

– Бог простит. – мой голос был ровным и спокойным.

– Я больше никогда не подниму на тебя руку. – проговорил он.

– Нет, поднимешь. Ударил один раз – ударишь и второй раз, а за ним третий и четвертый. А потом каждый раз, когда тебе что-то не понравиться. Я не хочу всю жизнь прожить, пригибаясь, видя поднятую руку. Может, в следующий раз ты меня ногой пнешь? Чтобы больнее. С размаху. А потом пожалеешь. – горько усмехнулась я, наслаждаясь его болью.

– Прости, Наора....Пожалуйста, прости... – он встал на колени. Меня ничуть не тронул подобный жест с его стороны.

– Вставай, не унижайся... – сказала я разворачиваясь.

– Я ударил тебя потому, что не мог смотреть, как единственная женщина, которая мне нужна в этом мире, в истерике собиралась пустить себе пулю в голову на моих глазах. – проговорил он, тихо.

– Я тебе не верю. Только что ты признавался в любви другой... Хотя.. . Даже если это так – это ничего не меняет. Ты меня не понимаешь. Ты не просто не можешь понять. Самое страшное, что ты не хочешь понимать. Я говорю, а ты не слышишь. Или слышишь только то, что хочешь услышать. Я так больше не могу. Я для тебя, ребенок, игрушка, зверюшка, которую ты не воспринимаешь в серьез. Это мое мнение.

– У меня на этот счет совсем другое мнение.

– Оставь его при себе. Прощай.

И я медленно пошла. Снег падал на мое лицо и таял от жара моего гнева, ненависти и стыда. Мне почему-то было стыдно перед собой. Ненавидела я себя. Себя, за то, что я отомстила, так больно и страшно ни сколько ему, а себе. Но я упорно шла, без дороги и без пути.

– Прощай. – сказал он. – Если ты так решила, то прощай. Я не стану, как ты говоришь «унижаться». Если ты права, то значит, наши шансы умереть одновременно резко уменьшаются, когда мы далеко друг от друга.