— Ты о чем, Оксан? — глядя на меня затравленным, не верящим взглядом маленького брошенного мальчишки спрашивает он. И эта его доверчивость, открытость, хуже ножа, приставленного к горлу. Но раз уж я решилась сломать этого сильного, загнанного зверя, нужно действовать до конца.

— Позавчера на меня напали, серьёзно избили. Я устала сидеть и трястись от страха за свою жизнь. Рома, я не могу так. Я жить хочу! — восклицаю я, чувствуя как по лицу катятся слезы.

— Возвращайся в свою прежнюю жизнь. Твоя мать предложила мне деньги и спасение — она поможет нам с мамой. Мы уедем подальше отсюда и я забуду навсегда этот ужас. Прости Ром, но я не такая сильная как ты, — говорю я, и чувствую как с каждым сказанным мной словом умирает по кусочку моя душа.

Я ненавижу и презираю себя, когда наблюдаю за тем, как недоверие в его глазах сменяется злостью, а злость перетекает в боль. Не просто в боль — в адскую муку. Я вижу, как гаснет жизнь в его взгляде, как несколько первых минут он просто сжимает и разжимает кулаки, а потом обессиленно сползает по стене, схватившись за голову. Я вижу, как из его перекошенного в немом плаче рта вырывается первый всхлип, а затем лавиной — рыдания. А я молча стою и смотрю на все это завернув за спину свои руки, протыкая ладонь до кости снятой с уха сережкой.

— Убирайся! — вмиг подскакивает он с места и, со всего маху, бьет кулаком о стену. Я не сдвигаюсь ни на сантиметр в сторону.

— Этого, бл*ть просто не может быть! — сквозь сдавленные хрипы ревет он, продолжая колотить по грязной штукатуренной стене. Загнанный, затравленный зверь после стольких пыток и издевательств преданный единственным в кого верил. На громкие звуки, доносящиеся из комнаты, внутрь забегает конвоир и сбивая с ног Рому, заламывает ему руки за спиной, пытаясь нацепить наручники.

— Девушка, свидание окончено-напряженно хрипит конвоир, продолжая удерживать сопротивляющегося Рому. Я спешу уйти, но протискиваясь мимо них, вижу, как Рома вмиг переставший оказывать сопротивление, поворачивает голову в мою сторону и молча, со слезами в изумрудных глазах, наблюдает за моим уходом.

Не помню, как я выбралась оттуда. Очнулась, обнаружив себя в полуобморочном состоянии возле соседнего здания. На ватных ногах пытаюсь сделать несколько шагов, но сгибаюсь пополам от того, что меня начинают выворачивать наизнанку рвотные спазмы. Выплеснув на грязный асфальт скудное содержимое желудка, я устало приваливаюсь к обшарпанной стене дома и сотрясаюсь в истерических рыданиях. Перед глазами его затравленный взгляд, его сжатые скулы и боль… Сколько боли я принесла ему. А следом в памяти всплывает вчерашний разговор с его матерью:

— Сегодня я подслушала разговор мужа, — начинает она разговор, а я обращаюсь вся во внимание. Присаживаюсь на рядом стоящий диван и смотрю на нее во все глаза.

— Завтра утром его вызовут в допросную и забьют досками насмерть, если он не даст согласия, не откажется от тебя и не примет условия отца, — говорит она тихим срывающимся голосом.

— Выход только один. Я прошу тебя, я умоляю тебя! — сбросив кота на пол, она подается ко мне и заключает мои руки в крепкой хватке своих ледяных ладоней.

— Хочешь встану на колени! Оставь его, только так ты спасешь его жизнь. Здесь вам не быть вместе. Мой муж, ужасный человек, я много лет наблюдаю за ним. Я могу тебе сказать с уверенностью, что он не пощадит ни его ни тебя. Ты спаслась чудом. –

— Но ведь так я сломаю его, — ошеломленно смотрю на наши сцепленные руки, не веря ее словам.

— Сломаешь, но он будет жить! Я знаю своего сына, он упертый, как и его отец. Он ни за что не откажется от тебя, пока будет знать, что вы вместе, что чувство взаимно. Прости, Оксан, но выход только один. Если ты сама лишишь его этой надежды. Сама уйдешь из его жизни.

А после она просто поднялась и ушла. И этот ее тихий, полный безнадёжности и скорби голос останется в моей памяти до последних дней. Также как и он. Как его глаза, как его улыбка, с первого взгляда на которую, у меня подкашивались ноги. Как его руки, лежащие на руле, его прищур глаз, когда он хитрил или смеялся. Как движения его рук, когда он притягивал меня к себе и утыкался носом мне в шею. Я буду помнить все, все в мельчайших деталях. А теперь еще навсегда в моей памяти останется его боль и мое предательство.

В романтических фильмах расставание главных героев всегда преподносится возвышенно, поэтично. Влюбленная девушка, в слезах и с идеальным макияжем уходит вдаль от скорбно смотрящего ей вслед красавца-главного героя. За кадром играет красивая, лирическая композиция, способная растопить любые сердца. Но в жизни расставание — не поэзия. В нем нет ничего красивого и душещипательного. Расставание — это уродство. Это крики и слезы до боли в глотке, до рвотных масс. Это уход в себя, это душевная болезнь. И всем окружающим если не плевать на тебя, то точно неприятно лицезреть твою слабость. «Двигайся дальше!», «Жизнь продолжается» — к концу второй недели я готова была убить первого, кто еще раз отмахнется от меня заученным клише.