— А где наши? — прокричал Владимир Александре, стараясь перекрыть шум.

Она показала на столики позади них, за которыми, как понял Владимир, сидели коллеги-художники, невозмутимо потягивая пиво среди всеобщей, в лучших традициях американских пригородов, обжираловки.

Посланец от одного из «наших» столиков, юный амбал в майке с картинкой Уорхола, принес тонкий синий кальян с гашишем. На сей раз Владимира представили как «магната, мецената, поэта-лауреата, а также издателя». Они курили сладкий, пряный гашиш, наполняя трубку снова и снова, пока пальцы не порыжели и не слиплись; такова уж разновидность этого зелья в странах, сопредельных с Турцией, — влажная и бьющая наповал. Амбал назвал Владимиру цену: шестьсот крон за грамм, но Владимир был слишком возбужден, чтобы совладать одновременно с кронами и метрической системой. Тем не менее он приобрел гашиша на две тысячи долларов и попутно еще одного верного друга.

Дальнейшее Владимир помнил смутно. Он танцевал с Максин и Александрой и, возможно, с парнями тоже. Дискотечная охрана в коричневых рубашках выкосила туристов с доброй трети танцпола, чтобы компания Владимира могла как следует оттянуться. Тогда и случилась серьезная заварушка. Девица из феминистской организации, громко сквернословя, ни с того ни с сего набросилась на Владимира. Обкуренный вусмерть Владимир подумал было, что его завлекают: тесный контакт с ароматной американской плотью и пара наманикюренных когтей, вонзившихся ему в бок. И лишь когда Александра принялась оттаскивать активистку за волосы, Владимир понял, что оказался в эпицентре некого классового антагонизма.

Александра ловко укротила феминистку, и Владимир, освободившись от груза девичьего тела, должно быть, пылко поблагодарил спасительницу, потому что та, бросив «ер-рунда», расцеловала его в сиренево-сером дискотечном дыму, пропитанном парами гашиша, в обе щеки. После чего он Даже обрадовался этому дурацкому инциденту, который помог провести четкую границу между «нами» и «ними». Вот так всего за один вечер Владимир твердо вписал себя в графу «мы».

Позже в такси, по дороге домой, он, помнится тормошил заснувшего Коэна, требуя, чтобы тот полюбовался городом, раскинувшимся внизу: городские огни уже погасли, но желтая луна по-прежнему плыла вдоль излучины Тавлаты; сигнальные огни самолетов отражались на манжете на Ноге, и одинокий «фиат» урчал на пустынной набережной.

— Перри, взгляни, какая красота, — настаивал Владимир.

— Да, ладно, — отвечал Коэн и снова засыпал.

А потом, глядя на стены своего замка-панеляка, Владимир припомнил, каким грозным казался ему палаццо Гиршкиных, когда он, поддатый, плохо соображающий подросток, возвращался поздно вечером из школы в Манхэттене, и мать, вечный страж, донимала его расспросами разом по-русски и по-английски, не получая ответа ни на одном языке. В холле спали ребята Гусева, некоторые с игральными картами в руках. Вонь, стоявшая в помещении, придала Владимиру сил, он принялся карабкаться по лестнице в поисках своей постели, однако на нужный этаж попал лишь с третьего захода. Наконец он нашел и свою комнату, и даже кровать.

«А она красивая… эта Александра», — подумал Владимир, прежде чем, сбрызнувшись миноксидилом, тихо вырубиться.

Утром его никто не разбудил. И ничто. Будильник Владимир забыл сунуть в чемодан, Сурок же и человеко-щупальца его мощной организации до сих пор нежились в постели с подружками и оружием, хотя было далеко за полдень. Костя, как выяснилось, по утрам ходил в церковь.

Эту занимательную подробность Владимир узнал на пятый день пребывания в Праве. Он проснулся поздно — то ли от взрыва на одной из древних фабрик, что облепили бархатистый горизонт, то ли в самом Владимире что-то взорвалось. С пивом, водкой и шнапсом, поглощенными накануне, спалось тяжело; в стерильной типовой ванной Владимира вывернуло наизнанку, гнусный павлин понимающе ухмылялся на клеенчатой занавеске. Владимир только сейчас заметил, что птицу изобразили в тесных боксерских трусах расцветки столованского триколора и с огромным зобом в придачу.

Прошлая ночь, ставшая третьим эпизодом саги «Кафе «Модерн»», закончилась для Владимира следующим образом: он схватился за то место, где, по его представлениям, печень давилась последствиями его бурной жизни, потом натянул футболку с надписью «Нью-Йоркский спортивный клуб» (клуб пытался навербовать членов в Обществе им. Эммы Лазарус — как будто у кого-то там водились деньги!) в искренней попытке оздоровиться посредством силы внушения. После чего спустился в пустующее казино, надеясь застать Марусю, вечно пьяную старуху, угощавшую сигаретами и особым опохмеляющим варевом. Но ее на месте не оказалось.

Зато в казино был Костя в спортивном костюме, невероятно ярком — павлин из ванной обзавидовался бы, — на шее у Кости болталась массивная золотая цепь, на ней крест, свисавший чуть ли не до пупка, с анатомически достоверной фигуркой Христа.

— Владимир, отличная погода сегодня! Ты выходил на улицу?

— Ты видел Марусю?

— Зачем она тебе в такой прекрасный денек, — ответил Костя, теребя крест. — Дай легким отдохнуть, самое время. — Он столь пристально разглядывал футболку Владимира, что тому почудилось, будто Костя изучает его хлипкое телосложение; Владимир вызывающе ссутулился. — Спортивный клуб, — прочел Костя с конца. — Нью-Йоркский.