Стихи
вернуться

Маркиш Перец Давидович
Шрифт:
Когда же наземь вывих застарелый Валил его среди дороги вмиг: «На фабрику торопишься? В чем дело? А ну-ка, что спешить, тут полежи, старик», Он не терял сознанья, Узелочка С работою из рук не выпускал, Но, опершись на локоть иль на кочку, Стонал от боли, вдаль смотрел и ждал. Ему бы хоть глоток воды в то время. Хоть прядь откинуть с потного виска… — Ой, чо-ло-ви-че, — потирал он темя, — Стой! Потяни за ногу старика. ………… А дома после вспоминал: «Ну что же, Вахлак какой-то, сельский почтальон, А стоит как-никак трех богачей дороже. Со мной и часу не возился он, Мне вправил ногу, И так прытко, Как будто бы в иглу вдел нитку». Мечтал мой дед: «Ну почему не стать бы Зятьям учеными, а сыну скрипачом?..» И пышные справлялись детям свадьбы, Со всей обрядностью, с отменным торжеством И трапезой для нищих… Дед мечтал о том, Чтоб множилось его потомство год от года, Чтоб за столом субботним каждый раз Все сыновья его и внуки, вся порода Сбиралась и с семьи он не сводил бы глаз, Чтоб все местечко уважало Берко И, если кто зайдет понюхать табачок, Он, сидя в креслах, обронить бы мог: — Где, внучек, костяная табакерка? В шкафу, быть может? Поищи, дружок! Любил он с подмастерьями своими Усесться за обеденным столом И водки, крякнув, выпить вместе с ними, Потом потолковать о том, о сем: О ремесле портняжном, О работе, О пятнице, клонящейся к концу, Как шили встарь тулуп иль шубу на еноте, Как он живет И как жилось отцу. — Да, нынче, что сказать, беда, а не работа. В ней вязнешь, как в смоле, не вытянешь никак. Ведь Ксилу только мух ловить охота — А петли обметать? Нет, тут он не мастак. Ел Ареле семь лет мой хлеб, А ныне он в ссылке. Царский хлеб теперь он будет есть. Где Лейбеню? Нет и его в помине. «Ямпонцев» бить ему досталась честь. А подмастерья все свихнулись, взбунтовались, Из полуштофа спирт глотать они вольны… Бог с ними… Натяну наперсток свой на палец, И если Лейба мой воротится с войны, И руки у него останутся, и в дело Он пустит вновь иглу, — Тогда мы заживем, Портняжничая с ним, как встарь… ………… Дед требовал всегда, чтоб бабка шинковала Капусту бочками, Чтоб гусь изжарен был… Но не легко рука упрямца выдавала Гроши, что он за труд недельный получил. Ворчал: — Весь божий мир подай, и то ей мало! — Аршином по столу стучал, Потом, взяв мел, Считал, подсчитывал, над цифрами корпел, Слюною все стирал и не любил, бывало, Чтоб под руку ему хоть кто-нибудь глядел. Но если рублики, накопленные потом, И вытащишь тайком — пусть он и вел им счет, — Все ж не заметит дед пропажи, не смекнет. Молился дома он обычно по субботам, Хоть в синагоге был ему большой почет. — Бить ноги и ходить еще туда… Чего там! Бог не подачки, а молитвы ждет. Когда ж и ноги в службе отказали И с кресел дед вставал уже едва, Синагогальный служка прибежал: — Вас звали, Реб Шимшон-Бер, прочесть священные слова. Ведь синагога наша недалече, Но я не потому зашел, а невзначай. А дед сидел босой пред домом на крылечке И ложечкой студил в стакане крепкий чай. Впихнул он в ноздри табака понюшку, Чихнул, сморкнулся, вытер нос платком. — Плевал я трижды, передай им, служка, Сперва на них, на их почет потом. Но вот листовки город всколыхнули. «Товарищи», «Борьба» — гремело все вокруг, И выплеснуло на просторы улиц Мастеровых, И, как цветами луг, Все ленточками красными пестрело И флагами… Дед из окна сперва, Потом с крыльца глядел И то и дело, Дивясь им, новые перебирал слова, Не понимая смысла их и силы  И не решаясь повторять их вслух, Но, увидав — да что же это было? — Идущего в толпе, поющей песню, Ксила, Спросил: — Поет он или давит мух? — И, ястребиными сверкнув глазами, Сказал: — Вот эти? Грош им всем цена! — От гнева кровь бурлила в нем волнами, Но вскоре успокоилась она. Он, Ксила встретив, сам пошел к нему навстречу. — Ну, Ксильчик, времена! Ты в доме гость у нас. Забудем старое, ведь не об этом речи… — И, руку взяв его, почтительно потряс. И тут его лицо как будто стало строже. Да, времечко пришло… Так вот ты, Ксил, какой! А впрочем, если царь в калошу сел, Как может Об этаких делах судить простой портной? И он ушел в село, Чтоб на живую нитку Сметать там старость кое-как, И бремя лет, и капли пота, как пожитки, Унес мой дед с собою в скорбь и мрак. Ушел — он в понедельник, на заре. И до тех пор, пока звезда, мигая, Под вечер в пятницу не вспыхнула, Мой дед Сидел тихонечко у клуни на дворе, Тоскуя о стакане крепком чая, Тоскуя и не зная, Имеет право жить он или нет. «К чему, Зачем, Когда теперь хозяин Ксил И землю, словно пламень, охватил, И кувырком все полетело с маху?..» Он все село обшить и обметать успел И все ворчал: — Вот жизнь досталась мне в удел, Как на субботу драная рубаха! К благословенью свеч вернулся он домой. С ним было то, что взял он за работу, — Лукошко с яйцами, петух живой, За пазухою каравай ржаной, И на молитву встал старик — встречать субботу. И стал закройщик у стола, который Ждал каждый день его с рассвета до темна, Как ждет субботний кубок в эту пору Хоть капельки изюмного вина. А ночь сочилась, вязла, духотой томила. Молитву дед над хлебом произнес ржаным Так тихо, что и слов не слышно было, И стал покорно ждать, чтоб смерть пришла за ним. Явился ангел смерти к деду Шимшон- Беру, Принес откормленного петуха И узелок с работой. — Сшей, к примеру, Мне френч и брюки из шинели серой, Да побыстрей, Да так, чтоб не плоха Была работа. Чисто, без заплаток Сваргань все в аккурат, приду за ней чуть свет, А петуха бери себе в задаток… С испугом глянул побледневший дед На петуха, на парня. Корку хлеба Рукой дрожащей птице накрошил И прошептал: — Ой, серденько, не требуй! Как шить, когда мне божий свет не мил? А петуха мне твоего не надо. — Какой я «серденько» тебе, старик? Взгляни-ка на меня, — Я офицер казачий. — И стукнул по лицу, — Шутить я не привык! Потом фабричный фельдшер, кашляя натужно, Ощупал деда опытной рукой. — Что ж делать, Берко, Помирать-то нужно! — Что делать, нужно! — Дед ответил мой.

1929

Спелые ночи

(1929)

Спелые ночи

(Фрагменты)

Пер. А. Ахматова (4) и Д. Маркиш (2–3, 5-12)

2
Есть время такое, есть час такой — Я шорох могу уловить любой. Пришел ли кто иль крадется вдали, Но к каждому руки простерты мои. Пускаюсь, как зверь, напрягая слух: — Откуда здесь овцы, откуда пастух? Кто здесь, пастух, нарушил покой?.. Есть время такое, есть час такой. Все вижу я, вижу издалека: — Откуда ручей здесь, откуда река? Зверя сюда привела вода: — Ну, что ему делать? Пойти куда? Перед питьем, в прибрежных кустах Зверя сковал, исковеркал страх. Не хочешь ты, зверь, от реки уйти: Яма есть на твоем пути… Солнечный путь золотой на реке!.. Я восхожу, я ищу вдалеке. Я не покоя ищу, не питья. Ласкаю капкан, глажу сети я… Птицы летят в свои гнезда, в лес, И на реке — серебристый плеск. Солнечный диск над рекою одет — Золото с оловом на воде.
3
За мною идет ветерок по пятам, Одежд твоих плеск никому не отдам! Тело взывает к земле и к воде: Кто плеск этот смел не услышать и где? Как влажен сегодня степной ковыль… Земля дорогая, любимая пыль! Скажи мне, ответь, горизонта нить: Как долго нам радость с тобою делить? В сумерках ветер сладок, как мед. Кому же сегодня до дум, до забот? Навстречу мне — синий закатный дым… — Как долго я буду таким молодым? Крылья ветрянок поют в вышине — Как ветер сегодня ласков ко мне… Жадные руки мои протяну. Закат опоясал, зажег вышину. Шелестом, плеском, дыханьем огня Пышет одежда простая твоя. Руки с моими руками сплети, Чтоб телу из тонких одежд не уйти! Иду я с охапкой ветров тугих. Судьбу свою вижу на чреслах твоих… Сок моей плоти, крепость костей, Где же скрещенье моих путей?..
4
Две мертвые птицы на землю легли. Удар был удачен… Что лучше земли? Здесь, в солнечной этой блаженной стране, Упасть так упасть! Так мерещится мне. Две вольные птицы пустились в полет, Куда же им падать, куда их влечет? Лететь так лететь! Как слепителен свет! Широки просторы, и края им нет. Довольство и мир, довольство и мир, Земля зазывает нас будто на пир. Но воля и солнце безмерно влекут, Ведь там одиночества верный приют… Птиц этих на свете не жаль никому; Лишь мне захотелось уйти одному, Но я позабыл и зачем и куда. Иду, предо мною заката гряда. Лететь так лететь, а упасть так упасть. Я землю забыл и небесную власть. Вот солнце заходит, как пышный павлин. Где путь мой, где путь мой? Я в мире один. Шагнул я, пойдем же, ты слышал, пойдем! Упал так упал. Не жалей ни о чем. Лететь так лететь. Как слепителен свет! Широки просторы, и края им нет.
5
В сиянии ночи бурлит моя кровь. Земля, обогрей меня! Высь, укрой! В сиянии ночи всхожу в тишине… Но кровь моей родины дышит во мне. В сиянии ночи, над шелестом трав, Лечу я, всю землю руками обняв. Дорога! Ты — песнь… Не расстаться с тобой… — Где здесь земля, где простор голубой? Вспыхнула ночь в оперенье златом… — Прильну к тебе грудью и жаждущим ртом! Тобой я зажжен на средине пути, — Роди меня! Снова потом поглоти! Горит моя плоть, и летуч я, как дым, Один я в дороге, совсем один… Светло от жары, брызжет светом она… Где же ты? Где твоих рук белизна? Тропа ли ночная, дневной ли путь… — Ты ли здесь? Может, другой кто-нибудь?.. — Ты — тайна жизни, само бытие. Весь хочу влиться я в тело твое. ……………
7
— Возлюбленный! — тихо сказала она. — Прислушайся — темень тревогой полна. Сегодня никак не могла — отчего? — Я запах тела узнать твоего. Мне чудятся стоны, мне чудится вой! Мне душно, темно мне, как перед грозой. Ты слышишь — вдали, ты слышишь — в ночи… Я долго ждала… Почему? Не молчи! И ночь тишину за собою влечет. И боль изо рта ее тихо течет. — Опять этот вой… Расслышал ли ты? Как будто зверь воет: «Мяса! Еды!» Когда тигру мясо дадут — почему Он мясо целует, никнет к нему? В глазах его — радость, в глазах его — боль, Он тянется вширь, он тянется вдоль. И мяса не рвет сверкающий рот: Тигр слушает, смотрит, чего-то он ждет. Но темная тяжесть придавит потом Тяжелую голову с жаждущим ртом. И голод горяч, и глаза горячи… От воя вдали… От плача в ночи… Спросила она: — Не могу — отчего — Я запах тела узнать твоего?..
8
Печально бело нынче ложе мое, Тоскующе-холодно стен забытье. Кто нынче спокойным остаться бы смог? Проснувшись, дрожит в эту ночь потолок. Все ли я сделал? Да или нет? Считаю я строй холостых моих лет. Я их, как рубашки, считаю опять, Которые надо заштопать отдать. Вот уже скоро… сейчас… — Обожди! Есть еще день, еще ночь впереди! Очаг не сужден мне ни мой и ни чей. О, спелость моих холостяцких ночей! Созревшие ночи и сочные дни… Как груши с деревьев свисают они. Кто радостно рвать их сегодня придет? Их соком, как хлебом, насытится тот. Ну, так придет? Сок бродит в ночах… Когда бы имел я дом и очаг! Не пять прошло и не десять лет, — А все очага у бездомного нет! Печально бело нынче ложе мое, Тоскующе-холодно стен забытье.