Было бы наивностью верить, что так оно и есть. Попросту эти журналисты принуждены писать то, что им приказывают, и не смеют писать о том, о чем им писать не разрешают.

Нам рассказывали много подробностей о таком ярком проявлении «свободы печати», каким был процесс, затеянный против «Леттр франсез» по поводу статьи о Кравченко. Тут уж явно определились рамки этой «свободы», притом рамки не только свои, отечественные, но и иностранные.

Журналист написал все, что он считал правдой и что было правдой. Газета напечатала. Но эта правда оказалась невыгодной, притом невыгодной не только для французского правительства, но и для его заокеанских хозяев. Процесс, затеянный в Париже, отчетливо доказал, что журналист, разоблачавший Кравченко и тех, кто стоял за ним, был прав. Все обвинения, выдвинутые против подлого изменника и клеветника, нашли в ходе судебного разбирательства стопроцентное подтверждение. В судебном зале истина восторжествовала, стала совершенно очевидной для всех.

И вот выносится приговор. Приговор, являющийся таким невероятным противоречием тому, что было установлено на процессе, что даже присутствующим, которые могли ожидать всего, он показался бессмысленным бредом.

Этот процесс ясно показал, что во Франции можно писать и чего писать нельзя. Нельзя писать правду, если она невыгодна для правящих классов или их американских инструкторов. Зато можно писать любые омерзительнейшие измышления, распространять всяческую клевету, если она выгодна и нужна тем же самым людям, подчинившим себе печать.

Мы слышали об одном авторе, который принес в издательство книгу. Книга понравилась, но автору поставили условием, чтобы он вставил хоть несколько абзацев, направленных против Советского Союза. Автор отказался и пошел в Другое издательство. Там ему предъявили то же самое требование. Он вторично пе согласился издавать свою книгу такой ценой.

В итоге автор в течение двух лет не находил издателя. Он остался без заработка, без средств. В конце концов, он пошел на предложенную ему сделку. Книга вышла. Не знаю, как теперь чувствует себя «свободная совесть» автора.

«Свобода печати» регулируется не только провокационными процессами, но и распределением бумаги, ценами на бумагу, препятствиями в распространении. В воскресное утро мы видели продавцов «Юманите» в предместьях Парижа — это члены партии, люди разных профессий, иногда очень известные люди, которые в свой день отдыха помогают распространять партийный орган, часами бродя по улицам с пачками газет в руках. Таким образом прогрессивная печать борется за обеспечение доступа к читателю.

— А так называемая свобода убеждений?

Мы имели возможность любоваться и ею во время пребывания в Париже. «Свобода убеждений» — в виде кампании, предпринятой против профессора Жолио-Кюри. В виде отвратительных инсинуаций, которые газеты осмеливались печатать со этом крупнейшем ученом, являющемся гордостью не только Франции, но и всего человечества. Инсинуаций, которые явно отвечают заокеанским стремлениям отстранить Жолио-Кюри, как человека, от исследований в области атомной энергии, Ибо он не скрывает того, что хочет видеть в атомной энергии источник жизни и блага для человечества, а не орудие смерти и разрушения.

Но, может быть, кому-нибудь придет на ум утверждать, что именно в этом и проявляется свобода печати: дескать, те, кто считает неправильными действия даже такого крупного человека, как Жолио-Кюри, имеют возможность высказаться об этом на страницах газет?

Вздор! Кравченко неприкосновенен, а Жолио-Кюри может чернить и шельмовать кто угодно. Кравченко имеет полную возможность выражать свои «убеждения», а Жолио-Кюри ее не имеет.

Вы можете здесь действовать, работать, свободно пропагандировать свои идеи и взгляды, но только тогда, когда вы говорите, что Советский Союз «мечтает о войне и агрессии», что империалисты — это ангелы мира, что «план Маршалла» — это благодеяние для Европы и т. д. и т. п. Но горе вам, если вы убеждены в обратном, тогда вы имеете полную возможность высказывать свои взгляды топотом, в четырех стенах вашей комнаты (и то без всякой уверенности в безнаказанности своего поведения!). Во всех других случаях вы сразу обнаружите на своем теле болезненные синяки от столкновения с железными рамками, ограничивающими здешнюю «свободу».

Когда в апреле был организован в Париже вечер, посвященный памяти Маяковского, не нашлось ни одного актера, который согласился бы читать его стихи.

Неужели во всем Париже действительно нет ни одного актера, который ценит и любит творчество Маяковского? Нег, дело совсем не в этом. Дело в страхе перед потерей работы, в страхе перед безработицей, в страхе перед репрессиями и нищетой… Чтение стихов Маяковского может быть сочтено преступлением — и тогда горе актеру, который на него решился. Он потеряет место в театре, его никуда не ангажируют, и он будет обречен на голод.

Поинтересуйтесь тем, как обстоит дело со свободой шахтеров на севере Франции. Они боролись там в первую очередь за безопасность труда на шахте, за хлеб для своих детей. За жизнь. Законы свободы были возвещены им пулеметными очередями. Пулеметными очередями, говорящими ясно, с кровавым красноречием, что они, горняки, совершенно вольны умирать в шахтах, совершено свободны напрягать до последнего предела свои силы в нечеловеческом труде. Но их свобода кончается там, где начинается выгода владельца шахты. И на страже этой границы стоит смерть.