Иногда он говорит, как политик с экрана в период предвыборной кампании. Очень харизматичный политик.

Она отбросила эту мысль.

– Да, он не сражался с ними... в лоб, - закончила она по-русски и нервно усмехнулась.
– Come con i nemici. Это было разумнее. Вот об этом я и говорю - о разносторонности.

– Зато вашим тверским князьям не хватало разносторонности, - грустно кивнул Чезаре.
– Бедный Александр Михайлович. Это ведь его, если не ошибаюсь, убили в Орде вместе с сыном?

Александр Михайлович Тверской?! Ей окончательно стало не по себе. Такие мелкие (по общим меркам) подробности истории она сама помнила смутно, лишь благодаря подготовке к экзаменам в конце школы. А это было, как говорится, давно и неправда. Она явно знает итальянскую историю в разы хуже, чем Чезаре - русскую. Удружила Мартина: подпитала комплексы... Может, ткнуть его в бок под жемчужно-серой рубашкой - проверить, настоящий ли?

– Д-да. Но я сама уже не уверена. Обычно больше пишут не о нём, а об Иване Калите, когда говорят об этой эпохе.

– Конечно, Калита!
– воодушевлённо воскликнул Чезаре. Она поняла, что его сейчас опять "понесёт", как дикого мустанга без седла, и в шутливом ужасе замахала руками.

– Может быть, обсудим уже что-нибудь итальянское? Вот это, например, - она кивнула на зловещее, приземистое тёмное здание, мимо которого они шли, - что такое?

Он помрачнел.

– Одно из представительств Муссолини в Неаполе.

– Представительств? Как бы резиденций?

– Более-менее, - Чезаре вытянул длинный, почти белый в полумраке палец.
– Видишь дату? Римскими цифрами.

– Да, - близоруко щурясь, сказала она.
– Но число какое-то чересчур маленькое.

– Это год новой эры, - его ухмылка теперь была горькой, непривычно злой, а между бровями пролегла складка.
– Они считали время от начала фашизма. И надпись оставили даже сейчас.

– Да, - закашлявшись, она застегнула куртку. Ей ещё не доводилось беседовать о фашизме с прокоммунистически настроенным итальянцем, и чувство неловкости вернулось в двойном размере.
– Но ведь это тоже часть истории. Память. Как раз объективность.

– Объективность? В Италии нет объективных, - с плохо скрытым презрением сказал Чезаре.
– Здесь или обожают Муссолини, или ненавидят его. Есть ещё те, кому всё равно. Никакой середины.

– Обожают или ненавидят - как нас?
– спросила она, надеясь перевести всё в шутку. Чезаре ответил не сразу: чёрная стена уже кончилась, когда он заговорил снова:

– Мой дядя уверен, например, что при Муссолини жилось лучше. Что он был прав. Всё как ты говоришь: не нам судить, - он покачал головой.
– И всё-таки я не согласен. Каким может быть народ, думающий вот так?!

Чезаре возмущённо взмахнул рукой со сложенными пальцами. Она вздохнула.

– В тирании, по-моему, всегда виноваты не народ и не вождь, а система. Много разных факторов. Потому и сложно судить.

– Может быть, - произнёс Чезаре, а после добавил с неожиданной жёсткостью - так, что повеяло памятью его царственного тёзки: - Но все получают то, что заслуживают. И народ тоже.

Она вздрогнула. Эту истину, безусловно верную, совершенно не хотелось признавать. "Все получают то, чего заслуживают"... Она задумалась о Т. и о гибели С. О странной, полной слёз и надрывов любви своей бабушки. О лысине отчаявшегося психиатра.

Звёзды, усыпавшие южное небо, отражались в циферблате часов Чезаре.

– SЛ, - поколебавшись, сказала она.
– SЛ, hai ragione.

Ночь вторая

На другой день они встретились как-то естественно, по очень беглой договорённости - будто оба знали, что не могут не встретиться. Чезаре ждал её после курсов, когда город снова уже завернулся в прозрачное покрывало сумерек. На курсах не случилось ничего впечатляющего. Повторялись степени сравнения итальянских прилагательных и предлоги, упрямо не совпадающие с русскими. Обсуждались азартные игры как социальная проблема современной Италии (она грустно поняла, что придётся, наверное, писать эссе на заданную тему - ещё одна, помимо отношений с дамой-профессором, горчинка в сладости пребывания здесь). Вика и Нарине с жаром обсуждали шопинг, в который собирались пуститься на днях. В общем, всё шло своим чередом - спокойно, по законам исторической хроники. Ей начинало казаться, что в Италии всё ощущается так: будто в Библии. "И сотворил Господь небо и землю, и увидел Он, что это хорошо". Никаких катаклизмов, всё так, как должно быть.

Утром она потерзала немного ноутбук, но вскоре, пообедав салатом, ушла кормить чаек: диссертация вела себя, как упирающийся осёл, и корпеть над ней было совершенно бессмысленно.

Ни одна её мысль не была посвящена Чезаре. И всё-таки, увидев его у ступенек входа, она осознала, что истерически разрыдалась бы, если бы он не пришёл.

– Ты уже была на Lungomare?
– спросил Чезаре по-итальянски. Невольно она заслушалась: какое дивное слово, под стать речи каких-нибудь сильфов из кельтских легенд. "Набережная" - по-русски тоже звучит хорошо, широко и мощно, но грубовато для Неаполитанского залива.