– Ведь это же в голове не укладывается! – воскликнул он, адресуясь ко всем, сидящим в садике. – И кто себе это может позволить? Или это такие шутки?! Вот вы понимаете, до чего мы дожили? Вы это себе понимаете?

Потом он успокоился, поправил выбившуюся рубашку, сплюнул и пошел дальше, провожаемый кривым взглядом официанта, который при первых же возгласах появился в дверях. Все так, он кривился, но, похоже, понимал, до каких времен дожился, хотя других времен, похоже, и не мог помнить. Но он это понимал. Все это понимали. Но официант уже, похоже, ничему не удивлялся, ведь ему никто не говорил, что существует справедливость, и что-то еще, кроме апокалипсиса. Ну, если не считать стариков-родителей и священника в церкви, только вот кто, блин, слушает стариков-родителей и священников.

По городу крутилось немного военных, прибывших в отпуск с Донбасса. Они крутились среди всей этой веселой, западно-украинской зелени и сами напитывались красками. Некоторые были в тренировочных костюмах, некоторые на костылях. Под громадным отелищем, пустым словно гостиница "Панорама" из Сияния Стивена Кинга, стояла какая-то странная статуя-инсталляция, похожая на увеличенный в сотни раз шарики от шарикоподшипника. На заборчике под ними кто-то наклеил листок, на котором по-украински, по-русски и по-английски была помещено грозное предупреждение ни в коем случае на них не садиться.

На бульваре разложился фотограф, который тут же строгал фотомонтажи с лидерами различных стран мира. Все то были президенты постсоветских государств: Назарбаев из Казахстана, Лукашенко из Белоруссии, Алиев из Азербайджана. Что самое интересное, Саакашвили не было. Чуть дальше шла рекламная кампания надгробных памятников. С гарантией. На плакате какого-то магазина с тряпками поместили фотографию счастливого семейства. Каждый из членов этой семьи был вырезан из совершенно отдельного снимка и с остальными склеен без учета эффекта.

Это был конец света. Концы света именно так и выглядят. Зелено, приятно, пусто и чувство облегчения.

А дальше, совершенно неподалеку, была уже граница, а за границей – Польша и польские Бещады.

Села маленькие, растасканные в ширину и длину, маленькие домики, покрытые этернитом.

Бабули со смуглой кожей, в темных платках. Мужики, в черных, неуклюжих сапогах. Все ступали по сгущенной грязи. Осенью, зимой и весной эти дороги были непроходимыми для всего несоветского. Коротко остриженные ребята шли через эти страшные села, иногда с пластиковыми пакетами в руках: у одного с надписью "BOSS", у другого – "FASHION", у третьего – с еще какой-то другой. Все худые, одетые в обтягивающие и поддельные найки айрмаксы.

И повсюду – на жестяных навесах валящихся автобусных остановок, на костлявой арматуре мостов – желто-синяя национальная раскраска. И, где можно – то усатый и чубатый казак, то боец с винтовкой и в мундире, то Небесная Сотня с Майдана, в балаклавах, с добытыми в бою беркутовскими щитами, с дубинками и арматурными прутьями, с коктейлями Молотова.

И надписи: "слава Украине", "слава героям", "слава нации", "ще нэ вмэрла". На раскоряченных остановках, на валящихся стенках, на распадающихся мостах.

Страна – партизан, страна – сама устроившая себе упадок, которая сама себе дала пиздюлей, а теперь хотела из всего этого выкарабкаться. Вроде как Мюнхгаузен, вытаскивающий себя за волосы из болота.

По дороге ехалось по-разному, но очень редко быстрее, чем пятьдесят в час. Даже пятьдесят – частенько это было рискованно. Это означает – были места, где удавалось разогнаться и до восьмидесяти, но нужно было иметь хорошие глаза, потому что здесь расщелины в асфальте любили показываться в самый последний момент. И в такой момент оставалось только отчаянное "бляа-а-а!", выкрикиваемое на ходу, нога на тормозную педаль до пола, раскачивание, подскок, и второе "бляа-а-а-а", сочное такое и с мыслью, а целы ли остались оси и рессоры. Так что лучше было не разгоняться.

А потом асфальт вообще заканчивался, и это уже было облегчением, потому что ямы в асфальте – они резкие, задиристые, а на грунтовой дороге – мягенькие.

Пожилой мужик, лет семидесяти, стоял на обочине возле остановки в селе Явора. В кофейно-буром плаще и темном берете, под мышкой он держал что-то, завернутое в пластиковую сумку. Я остановился, открыл дверь, выглянул.

– Христос воскрес! – заорал тот в салон, будто хлопком раздавил надутый воздухом пакет.

Ехал он в Турку, по карте оно совсем недалеко, но по этой дороге – таки расстояние имеется. Мужик устраивался на сидении, вертелся, большой был такой, словно перевязанный веревочками батон вареной колбасы, вот-вот, на вид прямо Янукович из колбасы, сказал, что на маршрутку не успел, и уже собирался идти пешком, но тут, к счастью, я случился. Он бросил на торпеду пятерку, а не хотел и слышать: да ни за что, сам ведь в Турку еду.

– Тогда свечку в церкви зажжете, - отговорился тот.

Мы ехали через лес, объезжая ямы, а мужик рассказывал мне о ядерном оружии. Что Украина имела его, но отдала, вот дура, под мировым нажимом. А если бы оставила, так оно совсем другой разговор был бы. Ни НАТО, - рассуждал он, - не было бы нам нужно, ни Россия. А с Россией вообще было бы спокойно.