Цаликов молчал, лицо его было освещено какой-то внутренней радостью.

Я спросил георгиевского кавалера:

— Не знаете ли вы, товарищ, в каком положении Гришинские рудники?

— Да был я там. — Старик посмотрел в сторону Гришино. — Немцы наладили электростанцию, подготовили крепеж. Хотели добывать уголь…

— Вот где вы можете помочь Советской власти. Кому же это сделать, как не вам, старым шахтерам?

— Что верно, то верно, — угрюмо вставил чернобородый, до сих пор безучастно слушавший наш разговор. — Уголек, он, конечно, очень нужен. Но я так понимаю: надо сперва выбить фашистов с Украины.

— Теперь у нас силы много, техника мощная, получше гитлеровской, — попытался я уговорить шахтера. — Помогайте стране углем. У нас, кроме тощего подмосковного, другого поблизости пока не имеется.

— Нет, товарищ генерал! — воскликнул старик, решительно прервав мои слова и в упор посмотрев на меня. — Не возьмете, все равно пойду бить Гитлера проклятого… Да и все они! — добавил шахтер, взглянув на своих товарищей.

— Все, все пойдем! — раздались в ответ возбужденные голоса.

Я хотел уже уезжать, но упрямый старик с Георгием на груди задержал меня: видно, не все высказал, что не давало его душе покоя.

— Вот, — продолжал он, — в сорок первом вы уходили из Донбасса. Горько было. Как же так? Собирались воевать на чужой земле, ан сами врага на тысячу километров к себе пустили? Еще горше стало, когда фашист на шахты пришел. Ну, думал я, Красная Армия не устояла, а ты что же не пошел в войско? Заговорила совесть. Соберемся вечером в хате, все «годки» мои, и вспоминаем, как в том же сорок первом за селом остались брошенными наши танки КВ. Немцы уважительно поглядывали на них! Внутрь лазили, головами качали: «гут, гут», мол. У них таких и в помине не было. А почему наши бросили их? Ни горючего, ни боеприпасов. Скорбно на душе было. Сами видим: техника у нас лучше, чем у них… Почему же отступаем? И стали мы казниться: надо бы и нам в армию. И чем дальше шло время, тем больше совесть горела, грызла души. Цаликов пошутил:

— Наверное, все-таки совесть кое-когда и очищалась!

— Что правда, то правда, — сказал непреклонный шахтер. — Совесть мы очищали почти каждую ночь. Днем мы смирные были, а стемнеет, тут уж извини, господин фриц, случая не упускали, обушком по голове да — в шурф. Э, пустое, — отмахнулся рукой старик. — Какая-нибудь сотня за год. В армии мы бы больше сделали… Так вот, товарищ генерал, чтобы не повторился сорок первый, берите нас в армию. Не подведем. Мы — шахтеры, сердца у нас черные, углем прокопченные, крепкие, стало быть. Пощады врагу не дадим. До Карпат дойдем, а тогда и домой на шахты можно будет вертать.

— Даю вам слово, — сказал я, — что сегодня передам вашу просьбу командующему армией и тотчас же сообщу его решение.

— Верим вам, — откликнулся старик. — Будем ждать.

Желание шахтеров было исполнено. Правда, в армию взяли тех, кто помоложе. Старикам вежливо отказали.

— Пусть ваши отцы и деды Донбасс возрождают, — сказал командующий, принимая молодых воинов-шахтеров.

Армия с боями продвигалась на запад. Позади остались взорванные врагом шахты и заводы Донбасса, испепеленные города, рабочие поселки и села.

Проезжая небольшое село близ Верхнего Токмака, водитель резко затормозил машину: очередной прокол и без того худых покрышек. Пока шофер снимал колесо, мы с адъютантом подошли к братской могиле возле церкви.

В глубине кладбища заметили холмик с засохшими цветами. Чья-то заботливая рука укрепила на могиле обломок доски с еще заметным словом «Иван». Кто-то старательно между буквами «И» и «в» вырезал ножом «шт». Знакомое венгерское имя Иштван взволновало меня. Оглянулся по сторонам. Да, пожалуй, это одно из тех сел Таврии, где прошла моя юность в дни гражданской войны. Вездесущие и всезнающие деревенские мальчишки, перебивая друг друга, рассказали о том, как в феврале 1921 года за селом весь день шел горячий бой интернационалистов с бандой Махно.

— Вот здесь, — показывая на могилу, сказал худенький мальчик, — похоронен венгерский командир.

— Кто вам сказал?

— Об этом вся деревня наша знает.

Воспоминания далеких дней разом нахлынули на меня. Почти четверть века назад мне, безусому двадцатилетнему парню, посчастливилось командовать поначалу взводом, а позже и батареей Интернациональной кавалерийской бригады, которая с боями освобождала эти края Украины.

В бригаде преобладали венгры. Из них был сформирован 2-й кавалерийский полк. В отдельных эскадронах служили немцы, чехи и австрийцы. 1-й кавалерийский полк и батарея состояли в основном из кубанцев. Командовал бригадой чех Эрнест Францевич Кужело. Комиссаром был венгр Ф. Херцок.

Несмотря на разнообразный национальный состав, Интеркавбригада, как сокращенно ее называли, славилась большой сплоченностью и слаженностью в бою. Взаимная выручка была законом для каждого из наших кавалеристов.

После разгрома Врангеля с огромной силой вспыхнули кулацкие восстания на Украине. Банды росли, как грибы в дождливое лето.

Самой большой силой контрреволюции на юге были банды Махно. Он сколотил вокруг себя тысячи кулаков и уголовников, стремившихся покончить с ненавистной для них Советской властью.