Времени невидимая твердь. Стихотворения
вернуться

Величанский Александр
Шрифт:

Восход солнца

Кончалась ночь — утех? — утех. Но есть поверье вот: один увиденный восход — один прощенный грех. А потому, а потому скорей смотри в окно, и там, где было — все одно! — ты не увидишь тьму. А если вместе поглядим его издалека, то хоть восход — один? — один, простятся ДВА греха.

«Страшись однажды в душу к ней войти…»

Страшись однажды в душу к ней войти, как входишь в город древний на пути, исполненный сегодняшнего блеска, не замечая средь красот жилых руин, оставшихся от храмов поднебесных, хоть, может быть, ты сам разрушил их.

«Не век глядеть нетленно…»

Не век глядеть нетленно и отражать, блеснув, слепого вожделенья чужую кривизну — и кто-нибудь согреет когда-нибудь, дай Бог, твой влажный и серебряный зеркальный холодок.

Молчанье

В одной балладе, что поют под банджо у смеркшихся амбаров Арканзаса, все происходит так же безнадежно, как в жизни, что уходит нараспев. Был человек на улице зарезан, но люди убегавшего убийцу со мною спутали, и я к утру был связан, хоть не сопротивлялся, и шериф сказал: «Без алиби спастись ты не надейся», но я молчал, поскольку тою ночью я был вдвоем с женою друга детства — да, в их постели, Господи прости. Вот так я стал убийцей и воочью увидел казнь свою однажды ранним утром, стал мертв бесповоротно и навечно. И десять лет она о мне грустит. Ночами непогожими за хутор она уходит на мою могилу, и низкой шалью голову закутав, стоит подолгу около меня. Не плачет. Ни слезы не проронила за десять лет — все думает упорно: она свое молчанье схоронила под этим камнем. Бедная моя! — молчанье сохранится в преисподней, как сохранилась эта вот баллада, и вот ее поет твой муж исконный на склоне утомительного дня. А что еще для вечной жизни надо?

Речитатив

«Сам сынка одного лишь нажил…»

Сам сынка одного лишь нажил. И того потерявши совсем, за короткую молодость нашу поднимает гранитную чашу бессердечный старик Одиссей.

«Отдайте море всем ветрам на слом!..»

Отдайте море всем ветрам на слом! Судьба волос твоих еще коснется. Младенческой душе еще не снится, как тесен мир между добром и злом. Ударь, гребец, по глубине веслом! И знаешь ли, хитрец голубоокий — в Элладе даже зло творили боги, чтоб люди говорили: поделом.

«Эллада. Первое виденье…»

Эллада. Первое виденье. Скалы отвесное паденье, и зелень вод насквозь видна. Над нею — ржавый корпус судна, потопленного немцами до дна. Эгейский ветерок. Далеких гор рисунки. И страхом детства грудь моя полна.

«Гляди того потонем…»

Гляди того потонем — ему и горя нет. Нам всею слепотою циклоп глядит вослед. Не нимфы, не наяды, а видит нас, застыв, Медузиного взгляда холодный объектив.

«Из-за тебя мы погубили град…»

Из-за тебя мы погубили град. Ты — Немезиды дочь, но, впрочем, кто не сын ей? Нет, ты была дика, как виноград, и как вино — прозрачна и невинна: вина прозрачный ток размеряй, тих, покуда не достигнет уст людских.

«Пусть звучанье будет хоть…»

Пусть звучанье будет хоть легким, словно твой уход, легким, словно твой укор, пусть дерев античный хор нам, как водится, подскажет крон слетающую тяжесть — легкость сучьев, листьев, спор.

«Бороды твоей монисто…»

Бороды твоей монисто и чело склонились низко, и скитаний дальний вид тяжко веками прикрыт. Волны пляшут, приседая. Цену славы и молвы знает грудь твоя седая, знает пепел головы.

«Бесплотно время, говорят…»

Бесплотно время, говорят. Но звезды только в нем горят. Надеюсь я, что плотью лет наполнил пустовавший след, мелодий сих речитатив в косматый мрамор воплотив.

Помолвка

«Близ слез, близ вереска, близ чаек…»

Близ слез, близ вереска, близ чаек стояла церковь, и ее — ее бывало посещали, но бури делали свое: сползались дюны все теснее, порос песком прибрежный храм — рассталась церковь с бурным небом: Бог стал доступен лишь пескам.

«Обкатанный веками…»

Обкатанный веками — почти что невесом — я — говорящий камень, который знает все. Но всуе бормотанье, уж лучше б был я нем: заветнейшие тайны как раз известны всем.

«Гудят в клавесине…»

Гудят в клавесине древесные соки деревьев красивых, деревьев высоких, дерев поднебесных, деревьев подземных — о, плавные песни их листьев последних.

«Безбрежна надежда…»

Безбрежна надежда кораблекрушенья — она безутешна, ослеп ее взор: и хоть до причала так близко, но жертве — но жертве отчаянья нужен простор.