Когда в самом начале войны революционное правительство издало декрет о признании так называемых «новых народов» – поморов, уральцев и еще двух десятков из списка, кому фактическая независимость свалилась прямо в руки, – очень многие возмутились. Капитуляция перед фашистскими этнократиями – так это сгоряча характеризовали. А кое-кто из мечтающих о восстановлении СССР в аутентичных границах и вовсе заявил, что революция у нас получилась неправильная, русофобская, космополитическая и педерастическая. Впрочем, и среди наших были те, кто признавал право на самоопределение разве что за народами Кавказа и Украины, но не за искусственными нациями, выдуманными Розенбергом, Аленом Даллесом и сумасшедшими краеведами эпохи первоначального накопления.

Тем не менее, именно эта мера позволила нам сократить число фронтов еще до начала полномасштабной заварушки. Собиравшиеся на юге страны имперцы хотели ни много ни мало – восстановления России в границах девятнадцатого года, и чтобы никаких нацреспублик и прочего заигрывания с неарийцами – только империя. Само собой, окраинным националам такая программа не могла прийтись по душе, и идея совместного похода на Москву их никак не вдохновляла. Одним словом, всем скопом буржуазия бывшей России никогда на Коммуны наброситься не могла, и до ликвидации имперских образований на материке конфликты с «новыми нациями» дальше пограничных стычек и провокаций не заходили.

Проблемы начались, собственно, когда от бывшей Новой Империи остался только анклав в Крыму. Ворваться туда на плечах эвакуировавшейся контры нам не позволили – сакральная территория, как же. «Новые народы», Украина, даже осколки бывшего Имарата грозили войной, если экспансия Коммун выйдет за не нами определенные границы. Словом, пришлось отказаться от идеи вторжения в Крым, предоставив это Армии Народа Украины, с двумя условиями: во-первых, ликвидировать имперское правительство до конца лета, во-вторых, выдать Коммунам всех взятых в плен военных преступников из списка. Попутно был заключен военный союз, впрочем, все эти договоренности мало чего стоили.

Намечающаяся заварушка в Коммунах вызывала мало интереса. Сказать по правде – страна смертельно устала от войны и фронтовых сводок. И все же среди демобилизованных нашлись те, кто решил отправиться на Перекоп добровольцем. У людей были разные мотивы – кто-то имел к имперцам очень длинный счет и не успел удовлетворить жажду мести при взятии Ростова; другие просто считали, что нужно доделать раз начатое до конца, пусть и в компании сомнительных союзников; кое-кто не вписывался в мирную жизнь, а ехать продолжать мировую революцию в Центральную Америку или Китай было далеко и неудобно в плане языкового барьера. Я же вцепилась в это предприятие просто чтобы скоротать время: кампания обещала закончиться еще до начала учебного года, а там уже станет видно, сяду ли я за парту или свалюсь в высокую траву где-нибудь в степях за Сивашем. Последний вариант мало того что более поэтичный, так еще и решил бы разом массу проблем, связанных с социальной адаптацией меня к послереволюционному миру.

Словом, желающих воевать дальше набралось около трехсот человек. Правительство Коммун нам особо не препятствовало, но и не содействовало: перед отправкой со всеми проводились разъяснительные беседы на тему того, что не стоит рассчитывать на компенсации в случае увечья или смерти. Как будто четыре года мы воевали ради «ветеранских» или санаторно-курортного лечения. Ясное дело, прицепом с нами поехали троянские кони из КОРДа – кто-то свалил в другие подразделения еще до окончания зачистки полуострова, кто-то официально попросился подданным в киевское буржуинство, мотивируя это идейными соображениями.

Отнеслись к нам, кстати, неплохо: позволили оставить свою форму, не носить погоны и самим выбирать командиров – очень многие из добровольцев хорошо друг друга знали, отправлялись-то группами, да и мне удалось встретить двух-трех знакомых. И все же я очень сильно удивилась, когда меня выбрали взводной: я и треугольничек командира отделения получила перед самым дембелем, просто как прощальный подарок, а тут, если по-старорежимному, – практически офицерская должность. Видимо, сыграло роль то, что войну я начала с первого дня практически, а добровольцы первого года – это было и тогда нечто вроде знака качества.

Операция оказалась во всех отношениях странной. Сопротивления мы практически не встречали, но при этом нас постоянно тормозили стоп-приказами. Ни морских, ни воздушных десантов с целью сорвать эвакуацию не проводилось – украинцы просто неторопливо выдавливали имперцев с полуострова, растекаясь во все стороны от Перекопа и лишь изредка притормаживая движение, чтобы зачистить особо непонятливых. О договорном характере происходящего после двух дней такой «войны» заговорили даже самые недалекие, и слово «зрада» стало звучать что в Сети, что в реале с каждым часом все чаще. У меня, впрочем, не было повода быть таким положением недовольной, и поэтому я жестко обрывала мальчиков и девочек, зацепивших наступления на материке от силы пару месяцев, но заводящих при этом шарманку на тему «это херня какая-то, а не война».

Словом, войны не получилось. Самые бешеные наши враги погрузились на корабли и беспрепятственно ушли в Турцию под бессильные протесты лишенных флота Коммун. Остальные функционеры имперского режима на удивление быстро сменили флаг и принесли присягу новой «владе», отчего-то не пожелав в стиле булгаковских героев стреляться или вступать в безнадежное сражение. В чем-то это даже было хорошо – в этот раз все обошлось без мифа о белых рыцарях, принимающих бой с безбожными большевистскими полчищами на последнем рубеже.