Вот эта-то заносчивость алуштинцев и привела всех остальных в ярость, которая дошла бы до кулачной расправы, если бы мы вовремя не появились среди спорящих. В. К. Винберг объяснил татарам, что сейчас они не выбирают, а лишь назначают кандидатов, что никто не может запретить алуштинцам выставить любое количество своих кандидатов, но затем при выборах никому не возбраняется нежелательных кандидатов забаллотировать. Это разъяснение сразу успокоило спорящих. Список кандидатов был немедленно составлен, и когда алуштинцы, вместо полагавшихся им трех кандидатов, внесли в него шестерых, то эта их бессильная демонстрация уже вызвала не злобу, а всеобщий смех.

Тесть мой занял за столом, уставленным ящиками, председательское место, и выборы начались.

— Мемет Рамазан, Аметка Али, Осман Тохтар, Абибулла Офицер, — выкликает староста по списку. А около ящиков стоят глашатаи, объявляющие имена баллотирующихся и объясняющие, куда класть белые и куда — черные шары. Они барабанят ладонями по правой и левой части ящиков и кричат во всю мочь: — Ариф Осман, Бекир Булюбаш, биас, кара, биас, кара, биас, кара (т. е. белый, черный).

Кричит староста, кричат, перекрикивая друг друга, глашатаи и мерно стучат по ящикам: бум, бум, бум, биас, кара, биас, кара. И среди этого шума и гвалта, с важными серьезными лицами, гуськом, строго соблюдая очередь, тянутся к столу бесконечной лентой татары: старики с длинными белыми бородами и молодые с жесткими черными усами. Мы вручаем каждому по семи орехов, которые они аккуратно опускают в ящики. Все кандидаты, кроме трех строптивых алуштинцев, получают «биас», а алуштинцы, поддерживаемые только односельчанами, от остальных получают «кара». Южнобережные татары, более бывалые, проделывают эту операцию уверенно и спокойно, а пришедшие из дальних горных деревень явно стесняются и подолгу держат орехи в корявых руках, прежде чем решиться сунуть их в дыру ящика.

Один древний старик, совсем не понявший процедуры выборов, важно останавливался перед каждым ящиком, прищуривал один глаз, долго издали целясь орехом, и наконец бросал его в отверстие ящика. Когда орех благополучно попадал в дыру, старик самодовольно улыбался и переходил к следующему ящику. А орехи его ложились направо или налево уже по собственному усмотрению.

К десяти часам вечера удалось подвергнуть баллотировке всего только семь первых кандидатов. Начали подсчитывать шары, или, точнее, орехи. Оказалось, что перегородки внутри ящиков, не рассчитанные на такое количество баллотирующихся, были слишком низки, а потому орехи, заполнив правую сторону ящика, перекатывались в левую, и все избранные, несмотря на полное единодушие голосовавших, имели по изрядному количеству неизбирательных шаров. А забаллотированные алуштинцы получили больше избирательных шаров, чем им полагалось.

Было уже за полночь, когда мы кончили подсчет голосов и составили протокол. Погруженный в это кропотливое дело, я совершенно не заметил метаморфозы, постепенно совершавшейся с избирательным собранием. Татары, с утра ничего не евшие, уселись на полу, раскрыли свои мешки и с аппетитом закусывали. Воздух был пропитан едким запахом чеснока. Те же, кто успел поужинать, подложили мешки под голову и мирно спали. Слышалось мерное дыхание спящих и храп. Ночлежный приют, превращенный нами в избирательное собрание, стал отправлять свои нормальные функции.

В этой удивительной обстановке председатель, стараясь сохранить серьезный вид, объявил перерыв собрания до следующего дня.

Нельзя было и думать об очищении помещения от спящих избирателей. Так они там и заночевали. Впрочем, мы уже столько раз нарушали требования закона, что одно лишнее нарушение его нас больше не пугало.

На следующий день дело пошло быстрее. Налаженная избирательная машина действовала исправно. «Бум, бум, бум, биас, кара, биас, кара»…

После моего избрания ко мне подошел старый хаджи и, похлопывая меня по плечу, таинственно сказал мне на ухо: «Знаем, знаем, наша партия»…

Вернувшись в Симферополь, я целиком погрузился в избирательные дела. Симферополь должен был избрать двух выборщиков на губернское избирательное собрание. Так как социалистические партии бойкотировали выборы, а Союз Русского Народа еще не возник, то борьба шла между двумя партиями — кадетами и октябристами. «Союз 17 октября» — партия умеренно-либеральная по своей программе, лидерами которой были весьма почтенные люди — граф Гейден, А. И. Гучков, М. А. Стахович, в провинции попала в руки крайних правых и, по приказу из Петербурга, поддерживалась администрацией. В Симферополе кандидаты октябристов тоже были порядочные люди, но они были затерты черносотенцами, которые вели антисемитскую агитацию, как на митингах, так и в маленькой газетке, основанной во время избирательной кампании. О характере этой агитации можно судить по стихотворению, посвященному в этой газетке двум кандидатам нашей партии — мне и присяжному поверенному Дувану. Оно было столь красочно, что я заучил его наизусть и помню до сих пор:

Главным оратором на октябристских митингах был местный подрядчик Гранкин, впоследствии сделавшийся председателем Союза Русского Народа. В день выборов он расставил на всех перекрестках улиц, ведущих к Дворянскому собранию, где стояли избирательные урны, пикеты своих людей, останавливавшие евреев и татар. Первых запугивали угрозами избиения и заставляли поворачивать назад, у вторых отбирали наши бюллетени и вручали им свои. Но эти меры оказались недейственными. Евреи стали собираться толпами, с которыми не могли справиться 2–3 стоявших на каждом перекрестке хулигана, а татары прятали бюллетени под свои барашковые шапки. Гораздо большее значение имел другой прием избирательного мошенничества. В октябристском генеральном штабе состоял инженер, начальник участка, который, получив под расписку повестки для железнодорожных рабочих, передал их своим наемным людям, которые по несколько раз под разными именами являлись к урнам. Утром эти фальшивые избиратели в густой толпе избирателей подлинных были неуловимы для контроля, но к вечеру, когда толпа поредела, контролеры ловили их целыми пачками. В большинстве случаев они были пьяны и не могли назвать значившихся в повестках имен лиц, за которых себя выдавали.

Эти избирательные мошенничества, конечно, изменили соотношение в числе поданных записок, но не могли повлиять на результаты выборов. Мы прошли значительным большинством. Евреи, татары и отатарившиеся цыгане, которых тоже было много среди избирателей, голосовали за нас все как один человек.

Помню, как накануне выборов ко мне в земскую управу пришел на костылях нищий цыган, которого я хорошо знал в лицо и не раз на улице давал ему пятачки.

— Гаспадин Оболенский, — обратился он ко мне, — я тибе выбирать буду, пиши.