— Везет Хэммилу, — Лаундз растянулся в шезлонге. — У него настоящая крыша над головой; правда, парусина под потолком порвалась, но тем не менее. Раз в день он регулярно встречает поезд. Он может достать пива и содовой и даже положить туда льда, когда бог милостив. У него есть книги и картины (речь шла о репродукциях, вырванных из журнала «График») и общество превосходного субподрядчика Джевинса, не говоря уже об удовольствии каждую неделю принимать нас.

Хэммил мрачно усмехнулся.

— Да, будем считать, что мне везет. Но Джевинсу повезло еще больше.

— Как? Вы хотите сказать?..

— Да. Скончался. В прошлый понедельник.

— Ап-се? — быстро спросил Спэрстоу, высказав вслух подозрение, которое промелькнуло в голове у всех. В хэммиловской округе холеры не было. Даже лихорадка дает человеку недельную отсрочку, поэтому внезапная смерть обычно наводит на мысль о самоубийстве.

— Я не стал бы никого осуждать — в такую погоду чего не натворишь, — продолжал Хэммил. — Думаю, с ним случился солнечный удар. На прошлой неделе, когда вы все разъехались, приходит он сюда на веранду и объявляет, что сегодня вечером идет домой повидать жену — это на Маркет-то стрит в Ливерпуле. Я привел аптекаря взглянуть на него, и мы уговорили его прилечь. Через час или два он протирает глаза и говорит — дескать, у него, кажется, был припадок, но он надеется, что вел себя вежливо. Джевинс всегда мечтал занять более высокое положение в обществе, поэтому старался подчеркнуть свои хорошие манеры.

— Ну и дальше?

— Дальше он отправился к себе в бунгало и принялся чистить ружье. Слуге сказал, что утром пойдет охотиться на лань. Естественно, он не вовремя задевает курок и ненароком простреливает себе голову. Аптекарь послал моему шефу докладную, и Джевинса похоронили где-то здесь. Я бы вам телеграфировал, Спэрстоу, да что вы могли поделать?

— Странный вы субъект, — проронил Мотрем. — Помалкиваете, будто сами его убили.

— Бог ты мой, какая тут связь? — спокойно ответил Хэммил. — Мне же досталась еще и его доля работы. Пострадал от его смерти один я. Джевинс избавился от забот — по чистой случайности, естественно, но избавился. Аптекарь сначала вознамерился писать длинное, многословное заключение о самоубийстве. Хлебом не корми этих грамотных индусов, только дай поболтать.

— А почему вы не хотели представить смерть как самоубийство? — спросил Лаундз.

— Нет прямых доказательств. В этой стране у человека не так уж много привилегий, но ему хотя бы дозволено неудачно разрядить собственное ружье. А кроме того, мне и самому в один прекрасный день может понадобиться, чтобы кто-то замял такое же происшествие со мной. Живи и дай жить другим. Умри и дай умереть другим.

— Примите-ка таблетку, — посоветовал Спэрстоу, не спускавший глаз с бледного лица Хэммила. — Примите таблетку и не валяйте дурака. Все эти ваши разговоры — вздор. Самоубийство — просто способ увильнуть от работы. Будь я самым разнесчастным Иовом, я и то задержался бы на этом свете из одного любопытства — что будет дальше?

— Ну а я уже утратил такого рода любопытство, — ответил Хэммил.

— Печень пошаливает? — сочувственно осведомился Лаундз.

— Нет. Бессонница. Это пострашнее.

— Еще бы, черт возьми! — подхватил Мотрем. — Со мной это тоже случается, но потом проходит само собой. Что вы принимаете?

— Ничего. Какой толк? Я с пятницы и десяти минут не спал.

— Несчастный! Спэрстоу, помогите же ему. Теперь, когда вы сказали, я и правда вижу, что глаза у вас опухли и покраснели.

Спэрстоу, все так же наблюдавший за Хэммилом, негромко рассмеялся.

— Я займусь починкой позже. Как вы думаете, помешает нам сейчас жара прокатиться верхом?

— Куда? — устало отозвался Лаундз. — Нам и так ехать в восемь, тогда уж заодно и прокатимся. Не выношу лошадь, когда она из удовольствия превращается в необходимость. О господи, чем бы заняться?

— Начнем в вист по новой, восемь шиллингов ставка и золотой мухур за роббер, — быстро предложил Спэрстоу.

— Предлагаю покер. В банк — месячное жалованье, верхнего предела нет, набавлять по пятьдесят рупий. Кто-то да вылетит в трубу до конца игры, — предложил Лаундз.

— Не могу сказать, чтобы меня так уж радовало, если кто-то из нашей компании проиграется, — возразил Мотрем. — Не бог весть какое развлечение, да и глупо. — Он шагнул к старенькому разбитому походному пианино — обломку хозяйства одной супружеской пары, которой принадлежало прежде бунгало, — и поднял крышку.

— Оно давно отработало свой срок, — сказал Хэммил. — Слуги растащили его по частям.

Пианино и в самом деле было безнадежно расстроено, но Мотрем умудрился привести непокорные клавиши в некоторое согласие и извлечь из разбитой клавиатуры нечто, отдаленно напоминающее призрак некогда популярной легкой песенки. Мотрем забарабанил увереннее, и мужчины в шезлонгах с пробудившимся интересом повернули к нему головы.

— Недурно! — одобрительно заметил Лаундз. — Черт побери! Последний раз я слышал эту мелодию в семьдесят девятом году или около того, как раз перед тем, как покинуть Англию.

— Э, нет! — с гордостью проговорил Спэрстоу. — Я побывал дома в восьмидесятом. — И он пропел популярную в тот год уличную песенку.

Мотрем сыграл ее не очень умело, чем вызвал критику Лаундза, который предложил свои исправления. Мотрем бурно исполнил еще один короткий пассаж, уже более серьезного характера, и хотел было встать.