– Не грусти, – сказал мне Жак, – я познакомлю тебя со своими друзьями, выходцами из России. Они все еще говорят по-русски. Очаровательные люди, я уверен, что вы полюбите друг друга. Лель Минор – известный писатель. А Ната Минор только что перевела на французский «Евгения Онегина», и я слышал, что перевод блестящий! Вот их телефон, позвони завтра, они будут тебе рады.

Так я оказалась в прелестной квартире Миноров на бульваре Сен-Жермен. Оба они – из первой волны русской эмиграции. Думаю, им за восемьдесят, но какие оба красивые! История их знакомства и любви – отдельная новелла, об этом когда-нибудь потом.

Ната прочитала мне вслух начало своего перевода. Он был на самом деле поразительным: я вскоре забыла, что она читает «Онегина» по-французски!

За уткой с яблоками я спросила Леля:

– В начале века в Москве была популярная клиника нервных болезней профессора Минора. Он вам не родственник?

– Как же, как же, мой родной дед! Отец моего отца.

– Вы помните его?

– О да, прекрасно помню!

Тут я рассказала им папину историю про Цейтлина и Минора.

– Могло это случиться?

– О, разумеется! Узнаю деда!

Приговор

Начало двадцатого века. Австрия. Известный венский врач говорит своему пациенту:

– Очень сожалею, но вынужден вас предупредить: завершайте свои земные дела. Вам осталось жить два месяца… Ну, может быть, два с половиной. Очень сожалею, но медицина в вашем случае бессильна…

Через пять лет врач встречает этого пациента на улице. Он поражен:

– Как? Вы живы?

– Да, доктор! После того, как вы меня приговорили, я обратился за консультацией к вашему коллеге X. Он мне помог, и сейчас я прекрасно себя чувствую.

– Что он вам прописал?

– То-то и то-то.

– Так вас неправильно лечили!

Записка

Эту забавную историю рассказал нам профессор Владимир Львович Кассиль. В те далекие времена, когда мы часто встречались, Володя был практикующий реаниматор, его текущие координаты всегда были известны дежурному врачу Склифосовской больницы, и его могли в любой момент вырвать, как морковку, из любой компании и ситуации. Он мгновенно собирался и отправлялся кого-то спасать.

Володя был блестящий рассказчик и душа компании, и мы всегда рисковали, что из нашей компании вынут душу. Однажды его вызвали в тот самый момент, когда мы поднимали рюмки под бой кремлевских курантов…

Но историю, которую я сейчас вам перескажу, ему удалось досказать до конца, потому что в этот момент жизни мы катались на лыжах в Польше, в Закопане, куда не доставали телефонные провода его больницы. В нашей семье эту историю очень полюбили. Итак: в Москве было два блестящих нейрохирурга – академик Бурденко и профессор Юдин, – равных друг другу по таланту и ювелирности работы. Одному из них – Николаю Ниловичу Бурденко были оказаны все почести, о которых только может мечтать врач, человек и гражданин. Перечисление одних только титулов на его именном бланке занимало полстраницы. Юдин же довольствовался скромным званием академика медицины и никаких других титулов не имел.

Однажды родственнице Бурденко понадобилась срочная нейрохирургическая операция. Родственников, как известно, не оперируют, и Бурденко обратился к Юдину. Он послал ему письмо на своем именном бланке. Короткое письмо с просьбой прооперировать родственницу завершалось подписью, под которой были продублированы все титулы, уже перечисленные в верхнем левом углу листа. Юдин отреагировал мгновенно. На обрывке газеты он нацарапал: «Уважаемый Николай Нилович! Что за вопрос – конечно, прооперирую!» И подписался: «Ворошиловский стрелок Юдин».

За рубежом

За границу папу не выпускали.

Международное общество патологов однажды избрало папу председателем Международного конгресса патологов, который должен был состояться в Италии. Мы знали мельчайшие детали предстоящей папиной поездки, даже номер телефона в гостинице, где ему предстояло жить, но в Министерстве иностранных дел СССР как-то, знаете, не успели оформить папе заграничный паспорт… Папино председательское место на Конгрессе пустовало, перед ним стоял советский флажок. Заменивший папу коллега не сел в предназначенное папе кресло…

Но вдруг, по чьему-то недосмотру, в конце шестидесятых годов папу выпустили на Конгресс патологов в Прагу. Это была единственная в его жизни поездка за рубеж. Советскую делегацию разместили в какой-то третьесортной гостинице, и папу поселили в один номер с профессором Фогельсоном. В номере была только одна кровать, впрочем, широкая. Два заслуженных советских профессора, обоим под семьдесят, вынуждены были спать в одной постели…

Утром за общим завтраком папа громко сказал Фогельсону: