– Чертовщина какая-то! Я же закрывала на защелку. Или нет?

Пришлось опять встать, потянулся за халатом и... замереть. Моего слуха снова достиг тоскливый мотив, заставляя душу откликаться опаской и тревогой. Добравшись до злосчастного окна, я выглянула наружу.

Объективно - ничего примечательного не наблюдалось. Мартовский снег лежал толстым покрывалом под слоем наста, переливающегося тусклыми бликами в лунном свете.

– Подморозило, - буркнула я, упорно закрывая створку.

Не знаю почему, но, сделав два шага в обратном направлении, я остановилась, подхватила стоящий в углу стул и подперла высокой спинкой ручку окна, надежно ее фиксируя.

– Вот так. А теперь спать!

Сегодня, вернее уже вчера, я устала с дороги, стремясь скорее навестить одинокую тетушку, не пожелавшую переезжать в город и оставить родительский дом в свое время.

Спасительная дрема, наконец, навалилась на меня, затягивая в сон. Странная песнь не покидала моих мыслей. А легкое постукивание чего-то в злосчастную оконную раму совсем меня доконало, доводя до нервного тика. Что там, пойти проверить я уже не отважилась. Слишком подозрительно все это. Остаток ночи будет долгим.

Наутро стук прекратился, оставив меня саму с собой, с головной болью и своими страхами. Боги! Я взрослая женщина, а до сих пор веду себя, как слабонервная и суеверная школьница.

За завтраком я поинтересовалась у тетушки, как ей спалось, ничего ли ей больше не мешало, на что получила ответ:

– Спала, как убитая. Мертвые обзавидуются.

– Ну, ты как скажешь...
– покачала я головой.

– Чем займешься сегодня? Дома сидеть будешь? Негоже молодой девке гнить в хате. Прогуляйся сходи, может, знакомого кого увидишь.

– Куда тут ходить? Я к тебе в гости приехала, а не к старым знакомым. И не зови свои хоромы хатой.

– Веришь еще в приметы и сказки?
– улыбнулась тетя Мэй.

– В мистику, - поправила я.

– Что это за слово новомодное?

– Возьмем, например, внезапное исчезновение Стюарта Галена. Это и есть мистика.

– Скажешь тоже. Возраст у него был немалый, поди от приступа где-нибудь да слег под кустом. Хотя, - вдруг задумалась родственница.
– Для своих лет он был чересчур бодр и активен.

– Так, поговаривали же, что он подход ко всем болезням знал. К нему пол страны съезжалось, как к знахарю в средние века.

– Так-то оно так. Но годы на организме сказываются, время для него остановить нельзя.

– Ну, да, - согласилась я с ней в этом.
– Тетя Мэй. Раз мистер Стьюарт был так популярен, почему же он свой дом в порядок не привел? Неужто и правда времени не было?

– Поговаривают, младшая дочка у него за границей с бывшей женой живет. У малышки - детский церебральный паралич был. Супруга его крайним сделала за это увечье и уехала с ребенком за границу. Он все заработанные средства туда пересылал, а она даже ответного письма лишний раз не писала. Поговаривали, он все средство от этой болезни искал. Но так и не нашел, дефект-то врожденный.

Теперь мне стало жаль старика, что так сильно нас напугал с Анжеликой. Всю оставшуюся жизнь работал, чтобы вину перед любимыми загладить. А виноват, может, и не он вовсе, а женщина, что за животом не следила и корсеты по старой моде тугие носила. Может упала где, но значения не придала. Да много чего может быть...

– Кэдрин, - окликнула меня тетя, выводя из задумчивости.
– Сходи, подыши немного. А я пока дом проветрю. Перетопили за ночь.

– Хорошо. Платок накинь на плечи, на сквозняке не сиди, - погрозила я пальчиком, убирая за ушко выбившиеся каштановые кудри.
– Я в библиотеку схожу. Посмотрю, что изменилось, и жива ли еще мадам Джоана.

– Да что с этой старой каргой станется?
– хмыкнула весело тетушка.
– Меня переживет.

И я пошла. Поразительно! За утро снег подтаял, солнце немного припекло, птицы поддержали своими песнями весеннее настроение. Но не надолго. Путь мой лежал по улице, что проходила вдоль злопамятного дома, и, как только я оказалась на довольно близком расстоянии от него, трель смолкла и сменилась тонким тоскливым напевом, что шла из его недр.

Я так и застыла, застряв сапогом в очередном подтаявшем сугробе. Взгляд мой уперся в темные оконные провалы, голые ветви густых деревьев нагоняли большей жути. Но мелодия рвала душу на части, в ней было море боли и страдания, призыв о помощи, жажда свободы. Невозможно было определить автора напева, не скажешь что отголосок женский, или детский, тем более мужской. Он просто звал из последних сил.

Меня, словно магнитом, медленно потянуло к объекту моего самого большого страха. "Неужели я себе сейчас пытаюсь снова доказать, что девчонки не трусихи?" - попыталась я поймать себя на мысли и остановиться. Бросить глупый порыв - пойти и проверить, что с этим домом не так.

Но скорости движения я не сбавила, наоборот, попыталась добраться до центрального входа чуть быстрее, ведомая внутрь, как на узде. Мыслями я протестовала, но не могла сопротивляться чужому волшебному пению.

На море объяснить подобный случай было бы проще, списав пение на магию сказочных сирен. Но мы то не на море! И тащит меня в этот ужасный особняк не столько любопытство, сколько невольное сострадание поющему существу.