– Миссис Хофрайт, можно вас на пару слов?

– Конечно, — она резко остановилась и пыталась мне улыбнуться. Впрочем, ее улыбка выглядела так же нелепо, как и ее жесты.

– Уж не знаю, с чего начать…

– А вы начните с начала. Вас что-то беспокоит?

Все никак не могу отделаться от ощущения, что она не произносит, а, следуя своей дурной привычке, как бы слегка распевает слова. С моей экономкой сложно было вести беседу: такое чувство, словно ты говоришь, а она исполняет импровизированную оперу. Еще эти детские нотки в старческом голосе… Впрочем, выглядело это весьма забавно.

– Миссис Хофрайт, сегодня ночью меня посетил дурной сон. Вы случайно не слышали… криков из моей спальни? — и тут я задумался: почему именно ей именно об этом я рассказываю?

В первую очередь, как и ожидалось, она поинтересовалась моим здоровьем. Я вяло махнул рукой, а потом выложил ей все от начала до конца. Мысли немного путались, слова заплетались в собственном языке, поэтому рассказ получился изжеванным, обрывочным, но не лишенным смыслового содержания. Последняя реплика получилась лучше всех предыдущих: «такого кошмара и такого бреда не было во всей моей жизни». Слушая все это, миссис Хофрайт ни разу не изменилась в лице и ни разу не отвела от меня своего взгляда, в котором я уловил чуть заметную… апатию, что ли? Я практически не сомневался в том, что сейчас она начнет попрекать меня вчерашним инцидентом: «Я же говорила вам, мистер Айрлэнд! Я же вас предупреждала! Нельзя было открывать ту проклятую дверь!».

Но ошибся. Произнесла она совсем другое:

– Может, хотите чего-нибудь выпить?

– Чего?

– Я имею в виду, что вам нужно просто-напросто успокоиться. Помню мою покойную матушку, Царство ей… тоже часто преследовали кошмары. Она даже боялась по вечерам ложиться спать. Ни заговоры, ни травы, ни снотворное — ничего не помогало.

– П-правда?

– Правда. В Англии тогда уже было мало католических монастырей, пришло время протестантов и безбожников, но мой отец все же умудрился найти какого-то старца-отшельника, и только по его молитвам она избавилась от дьявольского наваждения. Давно это было, я тогда еще в девках бегала.

Я пытался нарисовать в своей фантазии, как выглядела миссис Хофрайт в молодости, и перед мысленным взором явилась глупого вида девчонка с белокурыми косичками в пестром платье с ярко-красными цветами (странно: почему именно красными?), потом подумал, что действительно — пропустить через себя рюмку скотча сейчас самое время. Мое радужное утреннее настроение куда-то улетучилось, и какие-то ворчливые, угрюмые мысли, одна за другой, стали лезть в голову.

Старый чулан… не хотелось даже о нем вспоминать, но мой рассудок усердно рисовал его контуры где-то среди извилин мозга, как бы подсказывая, что между вчерашним посещением этой невзрачной каморки и ночными кошмарами существует некая связь. Назовем ее беспричинно-следственной, так как разложить ее в ясной мозаике человеческой логики не представлялось возможным. И в душе я произнес символ веры здравомыслящего прагматика:

«Я не верую ни в какие сверхъестественные силы.

Я не верую ни в бога, ни в дьявола, ни в белую или черную магию.

Я не верую ни в какие чудеса, если они не имеют научного обоснования.

Чаю торжество человеческого разума над средневековыми предрассудками!».

Почти что помолился. Чуть было не сказал «аминь». На данную минуту я твердо знал одно: никогда в жизни я больше не сунусь в этот провонявшийся чулан. И удерживало меня самое банальное человеческое чувство: страх. Страх перед тем, чего не существует. Вот вам и беспричинно-следственная связь.

– Миссис Хофрайт, будьте любезны, скажите Груму, чтобы он приколотил назад тот замок, который я по своей глупости так усердно вчера срывал… И пусть эта проклятая дверь будет заперта до скончания века, во всяком случае — до конца моих дней.

Она услужливо кивнула и незаметно ретировалась, оставив меня наедине с немногословной тишиной. За окнами ветер гонял разноцветную листву. Серые тучи привычной осенней непогоды свисали с неба лицами разгневанных богов. В этих лицах не было ничего человеческого. Ничего конкретного. Ничего стабильного. Они менялись каждую минуту, то гневаясь, то улыбаясь, то впадая в апатию. И вот-вот готовы были зарыдать обильным ливнем, чтобы оросить грешную землю слезами непонятного нам отчаяния. Сомневаюсь, что это будут слезы покаяния. Боги уже давно раскаялись, что создали людей. И те слезы библейским потопом пролиты уже много веков назад.

Я вспомнил о мисс Элене. Сегодня необходимо обязательно с ней увидеться. Уже находясь в своем походном камзоле, я, сам не знаю зачем, заглянул в гостиную. Наверное, хотел бросить надменный, уничтожающий взгляд на своих мучителей — взгляд собственного превосходства. Еще раз убедиться и утешить себя тем, что они — лишь мертвые краски на мертвых полотнах, слегка отпугивающие, но не способные ни на что большее.

Не получилось… ни надменного взгляда, ни ощущения собственного торжества. Может быть, то и другое испытывали они, но не я. Сердце, вспомнив о чем-то нехорошем, сжалось в комок, ноги дрогнули и подкосились. Я вынужден был опустить глаза.

Внешне не произошло абсолютно ничего: портреты висели на своих местах — те же угрюмые краски и те же мертвые полотна. Шесть пар ничего не выражающих звериных глаз смотрели сквозь меня в окаменелую пустоту стен. В них не наблюдалось ни отблеска чего-то живого. И вдруг я понял причину своего замешательства. Портреты здесь совершенно ни при чем. Настоящие звери из моего кошмара, живые и все еще разъяренные, засели у меня в памяти, притаились, но увидев собственные изображения, внезапно заворошились, стали скрежетать зубами, отчаянно выть, царапая когтями душу. Но по сути своей они являлись лишь бесплотными страхами, и вскоре успокоились.