— Вайнбреннер, — протянула Грейс. — Честно говоря, не вижу разницы, но, ради Бога, давайте хоть вокруг этого не будем суету поднимать.

— Конечно, но, видишь ли, Макмаллен звонил Броку, и я тоже должна позвонить ему, чтобы передать твое решение ему, а он — Макмаллену.

— Если Макмаллен звонил, тогда пусть будет Вайнбреннер. Точка. Ты хочешь сказать, он звонил Броку, чтобы… все сделать самому?

— Ну да, такая уж у них работа. На наш взгляд, это, может, дико, но гробовщикам-то что остается делать? Я хочу сказать, что мало кто задумывается о гробовщике, пока нужда не придет. Правда, Сидни был такой пунктуальный, все по полочкам разложено, так что, может, в завещании что-то есть…

— Ничего нет. Завещание я читала.

— В таком случае тебе должно быть известно, что хоронить его на ферме нельзя. Брок, правда, говорит, будто Сидни как-то обмолвился, что хочет упокоиться именно здесь, но это нельзя делать по закону.

— Верно, когда-то он действительно хотел, чтобы его похоронили на ферме, но я не уверена, что он не передумал. В последние несколько месяцев. Иначе наплевать мне на закон.

— По новому закону можно хоронить только на кладбищах или кремировать тело.

— Кремации не будет, это я даже не собираюсь обсуждать.

— И все же, Грейс, лучше похоронить его на обычном кладбище. Оно близко к церкви Святой Троицы, так что прямо после отпевания можно сразу ехать на кладбище. Лично я не могу представить, чтобы кто-нибудь из близких был похоронен у нас на ферме. Ладно, хватит об этом. Дальше — список приглашенных? Где он, я готова им заняться. Вам с Броком следует подумать о том, кто будет нести гроб, и Брок свяжется с этими людьми. И еще один вопрос, на который только ты можешь ответить: как насчет семьи Сидни?

— Никак, у него практически нет семьи. По отцовской линии у него вообще нет родственников в Америке. Все живут в Англии, и им можно написать после. По материнской, правда, есть старуха тетка и дядя, они живут в местечке Воппингер-Фоллз, на берегу Гудзона. Тетка — сестра матери. Надо отправить телеграмму, но сомневаюсь, что они приедут. Им обоим как минимум за семьдесят, и я даже не уверена, что дядя жив. Сейчас напишу тебе их имена. Тетя Фредерика. Миссис Ван Влир, то ли Ван Влек. Надо проверить. Я всего раз их видела. На нашей с Сидни свадьбе их в Форт-Пенне не было, но они прислали отличную тренировочную грушу. Да ты ее видела.

— Верно, огромная такая?

— Она самая. Сидни, бывало, говорил, что если напьешься так, что захочешь к ней приложиться, то в ней же можно поплавать и протрезветь.

— Телеграмму я пошлю, — прервала ее Конни. — Дальше. Внизу ждет Рут Хольц. Она привезла несколько черных платьев, туфель и шляп. Я не знаю твой размер ноги, во всяком случае, полноту забыла, так что на всякий случай она прихватила два — 7,5Б и 8А.

— У тебя отличная память, — сказала Грейс.

— Так, что еще? Ах да, я заходила на кухню, там у всех глаза красные, а кое-кто и носом хлюпает. По-моему, тебе надо прямо сейчас потолковать с ними. Так легче, чем потом каждого уговаривать. И знаешь, я не слишком бы рассчитывала на Джо. Джулия сказала, что он, как только узнал про Сидни, заявил, что уходит, она уговорила его задержаться, но рассчитывать я бы не стала.

— А я и не собиралась, — отмахнулась Грейс. — Он предупредил, что увольняется, но я и без того хотела его рассчитать. По-моему, Джо как-то видел, как я возвращалась домой из… — Она махнула рукой в северном направлении. — Ему давно бы пора уйти. Все, что он знает, так это лошади. Даже не проверит, есть ли бензин в баке. Да и в уходе за лошадьми он далеко не самый лучший. У нас тут одна или две охромели, и, я думаю, это его вина. Сидни он мог одурачить, но меня — никогда… Вижу, что ты хочешь сказать. Говори. Его я не дурачила.

— Ничего подобного я не хотела сказать.

— Знаю, знаю, Конни, добрая моя, милая Конни. Просто я ненавижу этого типа, Джо, тем более ненавижу за то, что ему было известно про меня. Ладно, так или иначе, скоро его здесь не будет, а если он думает, будто перед отъездом ему удастся побольнее меня уколоть, то этого удовольствия я его постараюсь лишить.

— Надеюсь, у тебя это получится, — сказала Конни. — Так как, позвать Рут?

— Пусть поднимается наверх, — бросила Грейс.

К разочарованию и тревоге полиции, это были похороны на лошадиной тяге. Дело в том, что противопожарные системы, санитарные приспособления, катафалки — все это, не дожидаясь установки надежно работающего стартера и без сколько-нибудь серьезного учета местных климатических условий или холмистой поверхности, на которой расположено большинство городов на востоке, уже было к этому времени переведено с лошадиных сил на двигатели внутреннего сгорания (нередко с заменой одной лишь движущей силы, при сохранении самого типа транспорта). Правда, в Форт-Пенне в 1917 году холмов не было, тогда еще не началось широкомасштабное строительство на возвышенностях к востоку и северо-востоку от города. В связи с этим все транспортные средства пожарной команды, больниц и похоронных бюро были в отличие от других городов моторизованы почти на сто процентов, а полиция избалована четкостью и быстротой, с которой тело усопшего доставлялось из дома в храм поминовения, а оттуда в могильную яму. Появления на улицах города похоронных дрог зимой было вполне достаточно для того, чтобы полицейский-регулировщик, узнавший об этом заранее, сказался больным и не вышел на работу, но и летом тоже забот хватало. Сами лошади располагались в диапазоне от старой до очень старой, потому что молодыми их не заменяли. Похоронная упряжка представляла собой довольно специфическое сочетание прогулочной и ломовой лошадей, именно предпочтительно черного и серого цвета. Поскольку гробовщики меняли лошадей на автомобили, имеющиеся в наличии упряжки как раз и старели, и вовсе не были удивительными случаи, когда какая-нибудь из лошадей падала замертво или теряла подкову на железнодорожной стрелке и ломала ногу (из чего следовало, что полицейский должен был ее пристрелить под злобную ругань разъяренных мужчин и истерические крики женщин). Еще один момент, вовсе не казавшийся таким уж забавным мотоциклетному эскорту похоронной процессии, был связан с наличием свежего навоза, в кучах которого проворачивались колеса. В общем-то сама по себе вереница экипажей, ожидающих у церкви окончания церемонии, раздражала не больше, чем колонна машин, но в движении маневренность экипажей явно уступала автомобилям, и, что еще хуже, колеса экипажей пересыхали, становились ломкими, и иногда (по утверждению полиции, «всегда»), на шумных перекрестках, спицы от них летели прямо на трамвайные пути. Как и предполагала Конни, проститься с Сидни пришло много людей, необычайно много для похорон представителя высшего круга общества, никак не связанного, однако, с политикой. Благодаря усилиям Вайнбреннера, который твердо пообещал, что с полицией все будет в порядке, количество «заболевших» сократилось буквально до минимума, другое дело, что даже перспектива получения пятидолларового поощрения не слишком подняла настроение полицейских. А один приезжий заметил даже, что все они выглядели опечаленными. Что касается Оскара Тиллингхаста, то он и вовсе регулировал движение на своем посту с глубоко подавленным видом, ведь он знал Грейс всю жизнь.

Тело не было выставлено для прощания, и любящим и просто любопытствующим не представилось возможности бросить прощальный взгляд на усопшего. Распоряжением городского отдела здравоохранения от 1916 года гроб с останками умершего от детского паралича закрывался немедленно. Гроб с телом Сидни оставался в похоронном бюро Вайнбреннера, затем его перенесли в церковь Святой Троицы и, в ожидании участников траурной церемонии, установили в центральном проходе.

Когда-то Сидни выражал пожелание, чтобы его отпевали в церквушке Бексвилла, где они венчались с Грейс, но наплыв желающих попрощаться с Сидни показал, что решение перенести церемонию в город было правильным. На ней присутствовали многочисленные родичи (за единственным исключением тети Фредерики и дяди Уильяма) и друзья, а также губернатор и секретарь штата с женами, мэр Форт-Пенна, директора банка, четыре члена йельского братства «Мертвая голова», приехавшие из других городов, участники форт-пеннского филиала студенческого общества «Дельта каппа ипсилон». Практически в полном составе присутствовали члены местного клуба, члены попечительского совета форт-пеннской больницы и руководство ярмарки. Йельский клуб и Лоренсвиллский клуб, детский приют графства, комиссия группы «Тенистое дерево», спортивный комитет, симфонический оркестр, загородный клуб Форт-Пенна, «Сыновья революции», правление инспекторов Бексвилла, лодочный клуб, Ассоциация молодых христиан, комитеты бойскаутов Америки и общества девушек-следопытов, Ассоциация молодых иудеев, художественный комитет, свободная публичная библиотека города Форт-Пенна — все эти организации делегировали на похороны одного или более представителей. Приходской оркестр Святой Розы Лимы, церкви в итальянском квартале города, вызвался сыграть на похоронах, дабы отдать последние почести одному из основателей и почетному пожизненному участнику оркестра (сам-то Сидни давно забыл об этом двойном отличии, но имя его красовалось на официальном бланке оркестра). Вайнбреннер заверил оркестрантов, что если бы музыка была предусмотрена, выбор наверняка пал бы на них, но именно на этих похоронах она неуместна. В результате двенадцать музыкантов явились в церковь в полном концертном облачении, но без инструментов, что действительно было только к лучшему, потому что их коронным номером неизменно оставалось вдохновенное исполнение Марша Гарибальди.