В церкви Святой Троицы яблоку негде было упасть, ибо на похороны явилось немалое количество людей, и не приглашенных родственниками и не представляющих какую-либо организацию, — им просто хотелось прийти. Дональда Макшерри никто не приглашал, но он пришел. Рядом с Дж. И. Гэйнором, который, будучи проводником поезда, постоянно курсировал между Форт-Пенном и Филадельфией, сидел Лу Гинтер, главный механик гаража. Неподалеку от них нашла себе место Эрнестина, горничная Конни Шофшталь. Люк Лобах, личный секретарь губернатора штата, явился в сопровождении Эда Штудбекера, клерка ярмарки графства. Миссис Урсула Дойл, шившая Сидни рубашки и носовые платки, перебирала свои неизменные четки. Среди присутствующих был замечен владелец табачной лавки Джон Гордон, упорно предлагавший жестянку с датским нюхательным табаком часовщику Уолтеру Фраю. Билл Фликингер, которому вроде никогда не находилось занятия и который поэтому часами торчал у стойки бара в Шофшталь-Хаусе, подремывал в душной атмосфере церкви. Мисс Элизабет Лейси, помощница доктора Маккафри, дантиста Сидни, была, несомненно, самой симпатичной особой из тех, что сидели на одной с ней скамье, но ее пышные формы, похоже, не производили никакого впечатления на сапожника Карла Вентца, который при встрече всегда говорил Сидни: «Сшить бы такие хорошие башмаки я не смог, а вот починить — всегда пожалуйста». Капитана Людвига из конной полиции города пригласить почему-то забыли, но пришел и он в цивильной одежде, кивнув по дороге Генри Брайтингеру, хозяину фермерской гостиницы в Бексвилле. Эйб Харрис, вокзальный киоскер, сидел рядом с незнакомым (не только ему, но и Сидни) мужчиной, его звали Эдвард Т. (Тейт) Джордж, и был он больничным ординатором. Тина Орбах, мастер маникюра, не хуже других знала, что Сидни никогда не делал себе маникюра, но сочла нужным прийти на его похороны. Были в кругу присутствующих также Гарри Джонс, один из немногих музыкантов, знающих все йельские, гарвардские, принстонские и пенсильванские студенческие песни, а также Робби Пауэлл, уже не просто мальчик на побегушках, а профессиональный пулбой в форт-пеннском клубе. Хозяева близлежащих небольших ферм сами на целый день не могли вырваться, но жены четырех из них, встав еще до рассвета и сделав всю необходимую работу по дому, добрались до автобусной остановки и приехали в город (по окончании церемонии домой им придется возвращаться пешком). Они сидели за спиной миссис Альтхаус, хозяйки кондитерского магазина «Домашние изделия», чьи прославленные финики в сахаре нередко заставляли Сидни обращаться к зубному врачу. Петер Рингвольт, хозяин парикмахерской в гостинице, пришел в сопровождении Германа Миллера, и вместе с Тиной Орбах и Картером Бирдсонгом-младшим, чистильщиком сапог, они составили своего рода делегацию лавочников, хотя последний от нее откололся, предпочтя общество отца, Фэрфакса, из форт-пеннского клуба. Имя Джима Кроу было в Форт-Пенне неизвестно, но цветные всегда занимали в церквях для белых задние скамейки, а в театре — места на балконе. «Знаешь, папа, в мистере Тейте мне не нравилось только одно, — заметил Картер. — Перед тем как почистить башмаки, он всегда заставлял меня вынимать из них шнурки». На что Фэрфакс ответил: «Ну и правильно, он все знал, как надо делать, так что нечего тут выступать, парень, лучше помолчи». Свое место среди кожевенных дел мастеров занял старый друг Сидни Виктор Смит, шорник, который своим появлением нарушил сразу два принципа: во-первых, он всегда выступал против похорон по атеистическим соображениям, а во-вторых, с заменой конной тяги и всего, что с ней связано, на автомобильный транспорт стал в оппозицию к гробовщикам по соображениям экономическим. Присутствовали в церкви Шмидт и Бурке, вместе с Кемпом и Боннивелом (хотя и не в исходном составе). А вместе с ними — Джейк М. Морер с почты; Берни Фицджеральд из компании «Фицджеральд и сыновья. Все для дома»; И.П. Салливан из авторемонтных мастерских; Дж. Дж. Догерти из форт-пеннских конюшен, наконец, Крис Кокрейн, владелец речного павильона, у которого Сидни купил некогда несколько весельных и одну моторную лодку, — эти последние уселись вместе, словно держа общую оборону в протестантской церкви.

Отпевание прошло быстро, да и панихида не затянулась. В отсутствие пастора, доктора Эдварда Джона Баудойна, который был в Бар-Харборе и которому, по настоянию Брока, даже не сообщили о кончине Сидни, дабы не нарушать столь необходимый ему и столь им заслуженный отдых, службу провел Луциус Кингсолвинг Штигмиллер, старший викарий и второй священник прихода. Будучи сам «приемным сыном» Форт-Пенна, отец Штигмиллер деликатно затронул тему усыновления и сказал, как сильно всем будет не хватать Сидни и сколь много он сделал для благополучия общины, не в последнюю очередь в качестве церковного старосты данного прихода. Отец Штигмиллер напомнил всем присутствующим, что, какую бы веру они ни исповедовали и к какому бы классу общества ни принадлежали, никому не известно, когда наступит их последний день и час, случись это даже в расцвете лет, и призвал подвести итог своему служению. Речь была составлена наилучшим образом и хорошо слышна даже на задних рядах. Сдержанно кивнув в сторону мест, где сидели ближайшие родственники покойного, отец Штигмиллер сошел с алтаря, и его место занял органист Дуайт Девитт, сыгравший церковный гимн с вариациями собственного сочинения. Мистер Девитт заблаговременно дал знать Броку, что хотел, чтобы это был любимый гимн Сидни. Единственное, что пришло в голову Грейс, был «Утес столетий», который Девитт и исполнил, а тем временем родственники и близкие друзья прошли через боковую дверь к ожидавшим их экипажам. Похороны, объявленные делом семейным, оказались таковым лишь в том смысле, что никого из посторонних не пригласили. Грейс, Брок и дети ехали в экипаже, следовавшем непосредственно за катафалком, и тут произошел единственный за все время траурной церемонии нештатный инцидент. Грейс и Брок сидели рядом, дети напротив них, спиной к дороге.

— Мама, меня тошнит, — сказал Билли.

— Это потому, что ты сидишь спиной, — привстала Грейс. — Иди сюда, сядь между мной и дядей Броком.

Мальчик встал, но экипаж немного затрясло, и, потеряв равновесие, Билли упал на руки к Броку. Тот подхватил его, развернул, усадил рядом с собой, и как раз в этот момент мальчика вырвало себе на ботинки и носки. Досталось туфлям и манжетам брюк Брока.

— Бедный малыш, — запричитала Грейс. — Это все нервы. — Она достала носовой платок и вытерла рот сыну.

— Нервы? При чем тут нервы? — удивился Альфред.

— Дети, когда приедем на кладбище, вам лучше остаться здесь, с Билли, — сказала Грейс.

— Я не хочу оставаться в экипаже, мама, — запротестовала Анна. — Хочу попрощаться с папой.

— Я тоже, — подхватил Альфред.

— И я, — вступил Билли.

— Но ведь это лишь формальность, — уговаривала Грейс, — и к тому же разве ты хочешь, дорогой, чтобы тебя снова стошнило, на глазах у всех?

— Больше меня не стошнит.

— Ладно, доедем, там видно будет, — уступила Грейс.

— Может, ему и впрямь стоит глотнуть свежего воздуха, лучше себя почувствует, — сказал Брок. — Право, тут вообще нечем дышать… знаешь, Грейс, когда я умру, ты уж проследи, чтобы меня на автомобиле перевозили.

— Так ведь окна открыты, — сказала Грейс. — Тебе лучше, Билли? — Мальчик откинулся назад и привалился к матери.

— Вроде да, — пробормотал Брок.

— Не волнуйся, Билли, я останусь с тобой, — пообещала Анна.

— Не надо. Я хочу попрощаться с папой.

— Но ведь это только формальность, — повторила Анна слова Грейс. — Разве ты не слышал, что мама сказала?

— Да заткнись ты, — прошипел Билли.

— Билли, — укоризненно покачала головой Грейс, — нельзя так разговаривать с сестрой, она ведь тебе добра желает.

— Пусть Анна идет, я с ним останусь, — вызвался Альфред.

— И ты тоже заткнись, — не унимался Билли.

— Ладно, может, никому и не придется сидеть тут с ним, может, ему станет лучше. Скоро будем на месте, — сказала Грейс.

— Никому, — повторил Брок. — Только не думай, что я имею в виду что-то особенное, Грейс. Не люблю твердить: мол, говорил же я тебе, и все же, — он перешел на французский, — я ведь и вправду говорил, не надо брать детей на кладбище.

— Я поняла, что ты сказал, дядя Брок, — выпалила Анна.

— И я, — сказал Альфред.

— Ладно-ладно, хорошо, поняли, — засмеялся Брок. — Очко в вашу пользу.

— Это уж точно, — согласилась Грейс. — Они говорят по-французски лучше, чем ты когда-нибудь говорил или будешь говорить.

— Не сомневаюсь. — Он погладил Билли по колену. — Ну, как ты, старина?

Мальчик ничего не ответил и еще теснее прижался к матери. Брок пожал плечами и выглянул в окно:

— Что за день! Просто фантастика. Бедняга Сидни, он…

— Брок!

— Что? Что я такого сказал?

— Ты что, вообще бесчувственный? Не понимаешь, что ли, эти трое детей едут на…

— Попридержи коней, Грейс. Я не хуже твоего понимаю, что к чему, и более того, мне кажется, что не стоило бы тебе так разговаривать со мной при детях.

— Заткнись, ясно тебе? — выкрикнул Билли.

— Ничего себе! Ты слышишь, что он сказал?

— Слышу. Он точно выразил мои чувства, — огрызнулась Грейс.

— Знаешь, что я тебе скажу…

— Заткнись! — снова не дал договорить ему Билли. — Заткнись, или сейчас врежу.