— Не против нас, а против англичан и французов, разве не так?

— В конце концов против нас. Сначала они хотят покорить Европу, потом нас, и, если мы как можно быстрее не придем европейцам на помощь, может быть слишком поздно. Да, иногда мне кажется, что Вильсон немного того, но в общем-то насчет немцев он прав. Я собираюсь голосовать за него. Пусть он демократ, но я против того, чтобы менять коней на переправе.

— Решай сам, но, коль скоро мы заговорили на эту тему, не забывай, что едва ли не все наши знакомые в Форт-Пенне либо на сто, либо на пятьдесят процентов немцы, с немецкими же корнями.

— Не забываю. Но помню и о том, что ты — нет, я — нет, наши дети — нет, и если кому-то из наших друзей угодно тайно посылать деньги в Германию — а так оно и есть, — то что мешает мне хотя бы открыто заявить, что я — за антигерманский союз? Просто позор, сколько денег ежемесячно уходит из Форт-Пенна на помощь немцам. Десять доноров, каждый платит примерно по тысяче в месяц, в год набегает больше миллиона. И это только в одном Форт-Пенне.

— Неужели десять по тысяче?

— Может, не десять, но пять точно, и я уж не говорю о более мелких суммах. Когда со счетов снимаются крупные суммы, банки это учитывают, но сотни или полтинники остаются незамеченными. И все наличными. Никаких чеков. Неудивительно, что „Германия“ забирает с собой золота на сорок миллионов долларов для старого доброго кайзера Билли.

— А банки не могут положить этому конец?

— Нет, но даже если бы могли, по крайней мере несколько не захотели бы.

— Почему бы в таком случае нам не дать немного денег Англии?

— Не выйдет, — покачал головой Сидни. — Пока мы в стороне, нельзя. Я хочу жить по совести. Пока мы сохраняем нейтралитет, надо его и держаться. Если мы дадим деньги Англии, германофилы скажут: „Карашо, если Тейты дафать деньги королю Георгу, почему мы не дафать кайзеру?“

— Но ты-то, Сидни, ты-то не нейтрален.

— Это уж точно. Это ты у нас соблюдаешь нейтралитет, больше никого я даже и не знаю.

— Потому что я считаю, войны не будет.

— Война уже идет, Грейс.

— Но это не наша война.

— Пока нет, но тебе будет нелегко убедить мою кузину Джойс, что войны нет вообще. Два сына, муж — за короля и отечество. Как и трудно убедить множество местных, только тут все наоборот.

— Просто у меня такое чувство, что мы останемся в стороне.

— Это не чувство, это твое желание, — возразил Сидни.

Как и сказал Сидни, дом Майлза Бринкерхоффа был не виден с шоссе. Поворот в переулок был никак не отмечен, да и сам-то переулок более походил на старую просеку, прорубленную между соснами, так что понятно, почему Сидни назвал его аллеей. Красный глинозем переулка был наполовину устлан еловыми ветками, и проехать по нему в одну сторону мог разве что грузовичок. Дом был построен на вырубке — неожиданной проплешине, образовавшейся довольно далеко от леса, так что даже в самое высокое из сохранившихся здесь деревьев молния ударить не могла. „У меня нет ни малейшего желания вбухивать кучу денег в дом, на который в первую же грозу свалится дерево, — заявил строителю Майлз. — И к тому же я вообще терпеть не могу молний“.

Хозяйство состояло из большого дома для самого Майлза, скромной сторожки, где жил смотритель, и ангара для повозок и автомобилей. Помещения поменьше располагались на краю вырубки, в пределах досягаемости падающих деревьев.

— Смотрите, что мне надо, — заявил Майлз архитектору. — У меня здесь тридцать акров, и я не собираюсь обрабатывать ни единого квадратного фута этой территории. Считайте, что это имение, загородный дом аристократа. Плугу здесь не место. Это не ферма. Уже осенью я надеюсь подняться на крыльцо и подстрелить к завтраку перепела. Я хочу, чтобы зимой здесь было тепло, а летом прохладно. Чтобы было побольше спален и ванных комнат, в том числе и рядом с кухней, одно большое помещение внизу — под столовую для гостей и, пожалуй, маленькую комнату, где я буду есть один или почти один. Пусть будет побольше воды — люблю купаться, и, между прочим, горячая вода должна идти всякий раз, как я поверну соответствующий кран. Рядом со своей комнатой с одной стороны я хочу большую ванну для себя, с другой можно устроить дамский туалет. И это будет единственное место для женского пользования в пределах мили отсюда. Чаще всего я буду приглашать сюда приятелей с единственной целью — отдохнуть от жен и как следует напиться, так что я хочу, чтобы все выглядело так, как если бы этот дом только для них, этих славных парней, и предназначен. Но нередко сюда будут приходить и дамы, и пусть им будет не на что пожаловаться. Я не женат, и вы знаете, как меня утомляют — до тошноты — непрошеные визиты женщин, чего не было бы, не живи я в городе. Ну вот, а теперь, коли возникнет желание, я буду привозить их сюда. Еще пусть будет побольше каминов и… словом, идея вам ясна. Никаких модных обоев. Здесь я буду принимать друзей, играть в покер, напиваться с ребятами в стельку, поливать из душа девчонок, и если с полдюжины прелестных особ будут носиться по этажам с голой задницей — что ж, это значит только, что они чувствуют себя здесь как дома и никому не надо следить за тем, чтобы шторы были задернуты. Я готов потратить двадцать тысяч долларов плюс ваш гонорар. Так что — вперед».

Архитектора, его звали Ли Бадер, рекомендовал Майлзу Роджер Бэннон-младший, закадычный приятель, несмотря на большую разницу в возрасте. Оба были членами спортивного клуба, часто вместе парились в бане, совершали вылазки в школьные общежития, где убеждали самых одаренных футболистов поступить в альма-матер — Форт-Пеннский университет, а также и иные поездки, когда, сев в «паккард» Майлза, они гоняли по округе и выясняли, на что готовы деревенские девицы за доллар. Выглядело это примерно так. На сельской дороге появляется девушка, они притормаживают, чтобы посмотреть, встречают ли их улыбкой, и если все так, останавливаются и ждут, пока она не подойдет к машине. «Привет, малыш. Что сделаешь за доллар?» Примерно в половине случаев она ложится на заднем сиденье сначала с одним, потом с другим, а когда все заканчивается, ей велят прийти на то же место через неделю. Иногда, если девица понравилась, они держат слово. В таких случаях — тоже иногда — девица приводит подружку.

Зимой друзья были в некотором роде прикованы к дому Майлза. Роджеру было некуда приглашать гостей; он жил с матерью, которую, подхватив широкой ладонью за прозрачный локоток каждое воскресенье, пока она еще дышит, водил на позднюю мессу. После обильного воскресного застолья Роджер объявлял, что идет растрястись, и дорога приводила его к дому Майлза.

— Ну что, чем займемся, приятель? — спросил однажды Роджер.

— А ты чего хотел бы?

— Может, покатаемся?

— Да погода уж больно мерзкая.