Вероятно, и сопротивление медицинской общественности сыграло определенную роль. Во всяком случае, в постановлении ВЦИК и СНК РСФСР от 29 июля 1929 г. «О мерах по борьбе с проституцией» содержалась довольно обширная программа социально-реабилитационных мероприятий. Провозглашались «усиление охраны труда женщин, создание условий для получения ими квалификации, обеспечения работой» и т. п., но главный смысл документа сводился к следующему: «…приступить в 1929 —1930 году к организации учреждения трудового перевоспитания для здоровых женщин, вовлеченных в проституцию или состоящих на грани таковой (трудовые колонии, мастерские, производственные мастерские и пр.), в соответствии с пятилетним планом развития народного хозяйства и издать положение о деятельности указанных учреждений» [265] . Отличительной чертой подобных заведений явилась принудительность внесудебного направления и содержания в них. Это был мощный и, что самое важное, законодательно закрепленный удар по советскому милосердию, которое все больше обретало тюремный оттенок. Новые веяния быстро достигли Ленинграда. 7 октября секретариат ленинградского обкома ВКП(б) обсудил вопрос: «О состоянии работы по борьбе с проституцией», решив создать в городе казармы для безработных женщин, мастерские с особым режимом, усилить контроль за ночлежными домами [266] .

Итак, с 1929 г. борьбу с продажной любовью стали вести сугубо административно-репрессивными методами. Развернулось плановое уничтожение «продажной любви» как социального зла, несовместимого с социалистическим образом жизни. В то же время государство преследовало и другую цель. Собирая проституток в спецучреждениях и насильно заставляя из работать, оно покрывало потребность в дешевой, почти даровой рабочей силе. Определенным доказательством этого служат «Директивы по контрольным цифрам на 1930—1931 гг. в части борьбы с социальными аномалиями», хранящиеся в Центральном государственном архиве РСФСР, в фонде Наркомата труда. Указанный документ предусматривал ряд мер в области борьбы с беспризорностью, алкоголизмом, профессиональным нищенством и проституцией. Представители всех перечисленных социальных слоев, и в первую очередь проститутки, должны были организованно вовлекаться в производство [267] . Таким образом, гулящие женщины рассматривались как составная часть трудовых ресурсов. Государству столь необходима была дешевая рабочая сила, что оно не задумывалось о социальных последствиях действий, внешне дававших впечатляющий эффект — «перековывавшиеся» асоциальные элементы в исправительных колониях, закрытых мастерских, а нередко и на новостройках «строили социализм».

На рубеже 20-30-х гг. эра советского милосердия, по сути закончилась. В 1930—1931 гг. произошла реорганизация всей системы борьбы с институтом продажной любви. Новые задачи и методы потребовали новых людей и учреждений. За короткий срок была сломана прежняя разветвленная устоявшаяся структура, начиная с Центрального совета по борьбе с проституцией вплоть до районных советов в городах. Уже в 1930 г. Наркомат здравоохранения вынужден был в директивном порядке передать инициативу по решению этих проблем Наркомату социального обеспечения (НКСО). Соответственно на местах вопросами проституции теперь занимались областные отделы соцобеспечения. Усиленно пропагандировался тезис, что вместе со скорой ликвидацией безработицы исчезнет социальная база продажной любви, а следовательно, и она сама. Об этом, кстати, говорили и сторонники либерального обращения с падшими женщинами. Так, в 1926 г. В М. Броннер в качестве представителя РСФСР на Всемирном конгрессе по борьбе с проституцией в Граце (Австрия) заявил: «…в условиях капиталистического хозяйства проституция будет неуклонно возрастать, в Советском Союзе в условиях социалистического хозяйства она будет резко снижаться вместе с укреплением социалистического хозяйства, ибо у вас причина проституции — правовое и экономическое закрепощение женщины, у нас единственная причина проституции — безработица, которую мы изживем в ближайшие годы» [268] . Но то, что гуманисты из Наркомздрава использовали как аргумент для расширения социальной помощи, их противники теперь употребили в качестве предлога для значительного ее сокращения. Правда, сама идея «милости к падшим» умерла не сразу. Какое-то время она реализовалась в форме социального патронажа.

Центр тяжести профилактических мер был перенесен на помощь бездомным и беспризорным женщинам с целью предупреждения их обращения к проституции. Эта помощь заключалась в выдаче денежных пособий, бесплатном отправлении на родину, подыскивании работы, ночлега, снабжении талонами на обед и т. п. В июне 1930 г. в виде опыта открывается пункт социального патронажа при Московском областном отделе соцобеспечения. К 1 сентября через него прошло 400 женщин: 40% прислали с вокзалов, 20 — из ночлежных домов, 15 — из отделений милиции, 5 — из загсов, а 20% пришли по собственной инициативе. Помогли практически всем женщинам — 60% направили на работу, 20 — предоставили ночлег, 15 — выдали юридические и бытовые справки, а 5% оказали материальную помощь для возвращения на родину. Этот опыт власти признали удачным. И в сентябре 1930 г. оргсовещание НКСО постановило создать систему социального патронажа во всех областных центрах. Появились подобные учреждения и в Ленинграде. Но в целом они были лишь небольшим звеном в новой государственной системе борьбы с проституцией. Она предполагала организацию приемников-распределителей в крупных городах для рассортировки «соцаномаликов» по категориям различных артелей, мастерских открытого типа, полузакрытых трудпрофилакториев и, наконец, загородных колоний специального режима. В случае рецидива после освобождения из колонии женщин порой отправляли в лагеря НКВД.

В 1931 г. создание системы только началось, в октябре того же года НКСО утвердил типовое положение об организации отделами соцобеспечения специальных учреждений принудительного трудового перевоспитания. Но уже к концу года в РСФСР имелось 3 ночлежных дома на 300 мест для «соцаномаликов», 2 приемника-распределителя на 324 места, 12 различных трудовых учреждений открытого типа для 723 человек и 3 колонии, рассчитанные на 3075 «перевоспитуемых». Крупнейшими из них считались трудовая колония им. Каляева в Загорске (ныне Сергиев Посад), в здании Троице-Сергиевой лавры под Москвой, на 1 тыс. человек и Свирская колония в Ленинградской области, предназначенная для 1500 профессиональных нищих и проституток. Народный комиссариат социального обеспечения на первых порах попытался даже заниматься научными исследованиями в этой области. В 1932 г. в Ленинграде был открыт филиал Центрального института труда и инвалидов (ЛИТИН), в задачу которого входило изучение общественных аномалий, в том числе проституции, и разработка методики борьбы с ними.

В целом ленинградская система органов борьбы с проституцией в этот период напоминала общесоюзную. Во главе ее с января 1932 г. после выделения «северной столицы» в самостоятельную административно-хозяйственную единицу встал городской отдел соцобеспечения. Непосредственная работа возлагалась на специальный сектор общественных аномалий, имелись подобные сектора и во всех 9 районах Ленинграда, причем штат каждого насчитывал 7 инспекторов. С апреля 1932 г. начали действовать пункты социального патронажа. Межведомственная комиссия при городском приемнике-распределителе решала судьбу задержанных или добровольно обратившихся за помощью женщин. Так, в 1932 г. она, согласно хранящимся в ЦГА Санкт-Петербурга протоколам 56 заседаний, пропустила около 1 тыс. женщин — большинству из них было выдано материальное пособие для возвращения на родину, некоторые устроены на заводы, в учебно-производственные мастерские, а часть отправлена в трудовые профилактории. Первый представлял из себя учреждение полузакрытого типа на 180 мест со сроком пребывания в нем 1 год. Воспитанниц, не подчинявшихся администрации и не желавших исправляться, а также проституток-рецидивисток, попавших в распределитель, отсылали под конвоем в трудпрофилакторий № 2, или Свирскую колонию, — печально

знаменитый, крупнейший в СССР лагерь для падших женщин и профессиональных нищих. История этого учреждения весьма показательна. Она ярко отражает метаморфозы советского милосердия.

Колония возникла в феврале 1931 г. Вскоре после того, как жена С. М. Кирова покинула профилакторий на Большой Подьяческой, он, лишившись высокого покровительства, был переведен в пустующие здания Александро-Свирского монастыря близ станции Лодейное Поле в 140 километрах от Ленинграда и преобразован в учреждение со строгим режимом. Колония предназначалась для единовременного содержания 1,5 тыс. женщин, но в действительности она, как правило, не заполнялась и наполовину. «Заключенные» в течение года (в случае одного взыскания или двух) «перевоспитывались» на лесозаготовках, в пошивочной, слесарной мастерских, на полях и фермах. Исправившихся по постановлению специального совета при директоре заведения освобождали. Их устраивали на работу через распределитель.

Условия пребывания в колонии были очень тяжелыми. Ревизионная комиссия, обследовавшая это учреждение в феврале 1932 г., выявила множество вопиющих злоупотреблений. Согласно отчету комиссии, за год через Свирское хозяйство прошли 327 женщин, на момент ревизии здесь содержалось 300 женщин. Вместо предполагавшейся самоокупаемости колония принесла огромные убытки — 389 тыс. руб. Распределение «перевоспитуемых» на работы проводились без учета их способностей и желания, часто вопреки им. В колонии существовала жесткая система наказаний, например лишение обеденного пайка на несколько дней, права прогулок, перевод в карцер на срок до 3 месяцев, иногда избиение. Заключенные не знали, что необходимо сделать для того, чтобы их считали исправившимися. Педагогическая работа по перевоспитанию не велась. Книги и газеты основной массе были недоступны. В комнатах царила «невероятная скученность»: вместо максимально допустимого проживания 15 человек в одном помещении ютилось до 45—50 женщин. Отсутствие достаточного количества коек и постельного белья заставляло многих спать по два на кровати или на голом полу. В помещениях было грязно, холодно и сыро, освещались они коптилками. Баня действовала лишь с января 1932 г., да и то без мыла. Питались «перевоспитуемые» очень скудно, имели по одной смене белья. Естественно, многие заразились педикулезом и различными кожными болезнями уже в колонии. Маленькая больница не справлялась со своими обязанностями. Директор воспитательного заведения Макаров пьянствовал и развратничал с вверенными ему проститутками. В 1932—1933 гг. обстановка в колонии несколько улучшилась. Но в целом эффективность перевоспитания оказалась здесь невысокой. Большинство освобожденных из Свирской колонии трудоустраивали на ленинградские предприятия — «Канат», «Красное знамя», «Красный треугольник» и др., и это способствовало их возвращению на прежний путь. Так, на конференции Ленгорсобеса в январе 1933 г. отмечалось: «Они встречаются со своими подругами, и моментально те затягивают их обратно, и только более устойчивые — те остаются, несмотря на то что за ними ведется патронаж, как они работают и как держат себя в быту» [269] .