— Сядь, посиди, — притворно примирительным тоном произнес Густав. Смотреть на него мне было противно. Девятнадцать лет кряду я выносил этого человека, отвратительного как снаружи, так и изнутри. Но теперь это время кончилось. — А тебе, в сущности, чихать с высокой горы, придется нам лишиться пятнадцати миллионов или нет. Наоборот, тебя это наверное даже радует. — О да, подумал я, разумеется, радует. — А заплатить нам придется в первую голову из-за твоей полной некомпетентности. Ты не дал нам в руки ни одного, ни единого основания считать этот несчастный случай самоубийством.

— Что верно, то верно, — сказал я. — А именно потому, что это было не самоубийство, а убийство, о чем вы все здесь так же хорошо знаете, как и я.

— Не начинай опять наглеть, — сказал Густав. Кончик его сигары был уже совершенно изжеван и обкусан. — Убийцу до сих пор не нашли. И судя по всему, никогда не найдут. Если бы ты не впал в полный маразм, если бы собрал хотя бы какие-то доказательства, которые дали бы нам основание отсрочить выплату — до бесконечности. Куда там, господину угодно заниматься любовью, а не работой. Господин плюет на нас, его кормильцев. Господин…

— Цыц! Значит, выкладываете пятнадцать миллионов.

— Да.

— Когда?

— Теперь. Сейчас же. Немедленно. Может, уже и выплачены. Адвокаты Бриллиантовой Хильды насели на нас всей оравой. Все идет у меня как по писаному. — Поручили дело слабаку, вот и расплачиваемся.

— Теперь послушай, что тебе скажу я, — начал я свою тронную речь. За истекшее время я достаточно близко познакомился с этими господами в Каннах и имел свою версию всего дела. — На «Глобаль» наседают не только адвокаты Бриллиантовой Хильды, а совсем другие люди. Богатые. Супербогатые люди. Влиятельные. Сверхвлиятельные. Разумеется, не они лично. Разумеется, тоже через адвокатов или третьих лиц. Вероятно, им даже принадлежит небольшой кусочек в самой «Глобаль». Или же они застрахованы у вас на громадные суммы. И эти люди — кто бы они ни были — сказали: «Если не заплатите страховку Бриллиантовой Хильде, у вас возникнут неприятности. Во многих странах. Весьма крупные неприятности. Это было убийство, ясно как день. И не по вине неспособного сотрудника вы не можете доказать, что это было самоубийство. А потому, что самоубийства не было. Итак, платите — или!..»

— Чепуха на постном масле, — отмахнулся Густав, но глядя не на меня, а на свои грязные ногти, — «Глобаль» не клюет на шантаж.

— Не клюет, но выплачивает страховку и неожиданно прекращает расследование. В то время как в других подобных случаях, которые мне известны, фирма годами и десятилетиями отказывалась платить, выставляя все новые и новые придирки, все новые и новые пустые отговорки.

— Говорю тебе, никто не оказывал давления на «Глобаль».

— Конечно, само собой, — кивнул я. — «Глобаль» выше этого. Она не хочет иметь дело с такими грязными вещами. Она платит, прежде чем расследование доведено до конца. Правда, никогда этого не делала, но сейчас делает.

— Для нас дело закрыто. Это было убийство.

— А ведь ты был убежден, что это самоубийство. Мол, печенкой чувствуешь, — помнишь свои слова?

— Во-первых, любой может ошибиться, а во-вторых, чутье может и подвести, коли поручаешь работу ничтожеству. Пятнадцать миллионов — псу под хвост. — У него был такой вид, будто он вот-вот расплачется. Он всегда очень расстраивался, когда компании приходилось платить. — Наверное я совсем спятил — еще и заступался за тебя. Уговаривал, чтобы назначили пенсию, а не просто выставили за дверь из-за поведения, порочащего честь фирмы. А теперь ты же на меня напускаешься. Такова благодарность. Ну что ж. Ладно. Я же всегда знал, что ты дерьмук.

— Только все девятнадцать лет не подавал виду, да? Страдал, можно сказать, как грешники в аду.

— А это и был ад, — парировал он. — Очень рад, что время это прошло. В общем — убирайся-ка подобру-поздорову. И больше тут не возникай. Если мне и хочется забыть чье-то имя, то это твое.

— Представь себе — со мной та же история. — Видимо, ему в дирекции как следует намылили шею, подумал я. У меня на душе было так легко и радостно, как давно уже не было. Мой план удавался, мой план удавался! — Не стоит утруждаться, Густав, не вставай. — Я поднялся со стула. — И не вынимай сигару изо рта. Я не подам тебе руки. Желаю тебе и дальше вести богобоязненную жизнь. О, Густав, прима-трубадур компании «Глобаль»!

Он сплюнул на ковер.

— Пошел ты к черту, — сказал он. — Недолго тебе осталось коптить небо, скоро подохнешь. И не пытайся выпрашивать здесь милостыню. Для меня ты уже помер. О, Боже, как легко будет на душе, когда перед глазами не будет маячить твоя отвратная рожа!

— Плачу тебе взаимностью, Густав, — сказал я. — Мои бумаги сегодня же пошли в «Интерконтиненталь», понятно? Еще есть на свете суды по трудовым конфликтам.

— Туда-то я как раз не советовал бы тебе обращаться, подонок несчастный, — молвил Густав. — После всего, что ты натворил, — не говоря уже о доверенном враче фирмы. А я-то дурак еще заступался за тебя. Всегда меня тянет делать добро людям, черт побери. Просто как-будто кто под локоть толкает.

— Ну, ясно кто — не иначе, как сам черт.

— Я говорил с доктором Бецом, — мстительно парировал он. — Доктор считает, что вскоре тебе придется ампутировать всю ногу. Ты уже знаешь, когда это произойдет?

Я повернулся и зашагал по ковру к двери. Я твердо ступал, и нога совсем не давала о себе знать, а сердце билось быстро, ибо теперь была получена очень важная предпосылка для осуществления моего плана, самая важная, я услышал о ней от Густава. Солнечный свет лился в высокие окна кабинета. День выдался жаркий. Я дошел до двери. Открыл ее. Вышел в прихожую. Закрыл дверь за собой. Густав не сказал больше ни слова, я тоже. Это был конец девятнадцати годам вкалывания на фирму «Глобаль». И все ради капиталов людей, которых я даже не знал. Если всерьез подумать, такой конец был вполне логичным и закономерным. В общественной системе, в которой мы живем, никто не станет кормить тебя горячим шоколадом с ложечки, после того как тебя использовали и высосали из тебя все соки. От тебя хотят избавиться, какой уж тут шоколад.