Шрифт:
— Да. А почему ты спросил?
— Потому что я хочу еще выпить! И значит, вполне возможно, еще раз позвоню тебе. Или два раза. Даже очень возможно.
— Звони мне столько раз, сколько захочешь. И как бы ни было поздно. Я буду ждать, — сказала Анжела.
Я продолжал сидеть у окна и наблюдать, как день медленно отступает перед ночью, как в аэропорте и в городе зажигаются электрические огни, при этом прихлебывал помаленьку виски и очень целенаправленно думал о том, что надо будет сделать по приезде в Канны. Думать об этом было легко.
Я заказал ужин в номер, потом опять пил из новой бутылки и опять позвонил Анжеле. В эту ночь я напился в стельку, опять звонил Анжеле, в общей сложности четыре раза, последний раз уже в три часа утра.
40
На следующий день в девять утра явились рабочие экспедиторской фирмы, с которой договорился портье. Их было трое — двое из них студенты, — и они ловко уложили мою одежду, слоников и вообще все мое имущество, взятое мной из дома, в два большие ящика. Третий, пожилой работяга небольшого роста, занялся оформлением документов. Я дал ему адрес, куда следует доставить ящики, подписал несколько квитанций и заплатил аванс за транспортировку. Все произошло очень быстро. Студенты бережно заворачивали каждого слоника, дабы ничего не сломалось, и вообще были симпатичные ребята. С прошлого вечера я был еще слегка навеселе, но чувствовал себя очень прилично.
Через два часа ни ящиков, ни рабочих уже не было в номере. Оставшиеся вещи я уложил в чемодан и оделся. Потом пообедал в ресторане. Мой самолет вылетал в пятнадцать тридцать, рейс через Цюрих. Я дал администратору гостиницы документы на мою машину и ключи от нее и попросил его продать мой «адмирал», припаркованный возле гостиницы, и, оставив себе десять процентов, остальные деньги положить на мой счет в банке.
На этот раз авиадиспетчеры действовали «не по инструкции», мы нормально взлетели и наслаждались спокойным полетом. Солнце светило нам как в Дюссельдорфе, так и в Цюрихе. Зато в Ницце небо было сплошь затянуто тучами, и мистраль все еще буйствовал. Наверху, на втором балконе для посетителей, я увидел Анжелу, как только вышел из самолета, а в огромном зале аэропорта мы с ней побежали навстречу друг другу, как уже было однажды — все быстрее и быстрее, все сильнее задыхаясь.
На этот раз мы ехали не по нижнему шоссе — Анжела сказала, что его залило, — а по автостраде, и когда остановились у шлагбаума, штормовой ветер с такой силой набросился на машину, что тяжелый «мерседес» слегка сдвинулся с места. Пальмы на обочине автострады гнулись чуть не до земли, некоторые даже сломались. Я почувствовал, что голова начинает болеть. Анжела была бледна после бессонной ночи, под глазами темные круги. На ней опять были коричневые брюки и оливковая ветровка свободного покроя.
Мы благополучно приехали в Канны, вошли в квартиру Анжелы, и я поставил в прихожей чемодан. Здесь, наверху, мистраль продолжал греметь и выть, и сквозняком продувало все комнаты. Я увидел, как гнутся под ветром цветы и вообще все растения на террасе. Море бурлило и пенилось, темное, как и небо над ним. Я с трудом открыл стеклянную дверь на террасу и шагнул наружу. Ветер едва не свалил меня с ног. Я вздохнул всей грудью и почувствовал на плече руку Анжелы. Я обернулся. Ее лицо было залито слезами.
— Анжела… Анжела! — испуганно завопил я. — Что с тобой?
Она прижалась губами к моему уху:
— Ничего… Совсем ничего… Это все проклятый мистраль… Я же говорила тебе, он всех с ума сводит… Третий день дует… О Роберт, Роберт… Ведь ты никогда не покинешь меня… Никогда, правда?.. Этого я бы… этого я бы не вынесла… — Мистраль на моих глазах оборвал и унес вьющиеся цветы.
Я увлек Анжелу на широкую тахту, стоявшую у стены, и мы очень скоро позабыли про все на свете. Вдруг меня что-то кольнуло в сердце, но я не обратил внимания.
41
— Я слабая, больная женщина, — жалобно сказала Хильда Хельман. — И не разбираюсь в банковских делах. Поэтому хочу, чтобы господин Зееберг остался.
— А я хочу, чтобы господин Зееберг оставил нас вдвоем, — сказал я. — В том деле, по которому я к вам пришел, вы разбираетесь, фрау Хельман.
Это было в понедельник, 26-го июня, около 16 часов. В субботу я вернулся в Канны. Воскресенье мы с Анжелой провели дома, главным образом лежали на террасе и отдыхали. Мистраль кончился, небо опять было ярко-голубым, и солнце опять припекало. Я еще в воскресенье договорился по телефону с Бриллиантовой Хильдой о визите к ней в понедельник. И предупредил, что хочу беседовать с ней наедине. Тем не менее, рядом с ней, как всегда сидящей в кровати в накинутом поверх ночной сорочки жакетике, стоял подтянутый исполнительный директор Зееберг с ледяными глазами. Вот что он сказал:
— Я — доверенное лицо фрау Хельман. Если вы не желаете говорить с ней в моем присутствии, вам придется уйти, господин Лукас.
Но прошли те времена, когда я терпел такое обращение. В этом и состоит преимущество человека, отбросившего совесть, подумал я.
— Если вы сию минуту не исчезнете, — заявил я Зеебергу, — я вообще не стану разговаривать с фрау Хельман и перенесу этот разговор в полицию.
Я выжидал, какое действие окажут мои слова. Оно было точно таким, какого я хотел.