Лакросс оторвал глаза от книги: «Хотите узнать, что на это возразил Хемингуэй?»

— Что?

— Он сказал только: «Правильно. У них больше денег».

Я засмеялся.

— Ответ, несомненно, остроумный, — грустно заметил Лакросс. — Но не более того. Фицджеральд был прав, богатые по-другому устроены. Мне пришлось лишь недавно окончательно в этом убедиться. Боже мой, и надо же всему случиться именно в тот момент, когда шефа нет на месте. Я ведь просто его замещаю. И теперь все свалилось на мои плечи.

— А вы затребуйте больших начальников из Парижа.

— Это я уже сделал. Почем знать, когда они приедут? И кто приедет? — Он добавил чуть ли не умоляющим тоном: —Но вы согласны со мной, что в таком деле, как это, нужно действовать в высшей степени осторожно, правда?

— Разумеется, мсье Лакросс, — кивнул я.

— Возьмите хотя бы вашу страну, Германию или Америку. В Америке горстка людей разделила между собой все народное достояние, они управляют экономикой и определяют политику. Знаете ли вы, что какие-то два с половиной процента населения Америки контролируют больше двух третей экономики? А в вашей стране, мсье, семьдесят процентов производственных мощностей находятся в руках менее двух процентов населения. Все тенденции к концентрации экономики делают этих «сверхбогачей» еще богаче, а инфляционные явления, как и везде, затрагивают лишь наемных рабочих и служащих. Причем стоимость производственных мощностей, принадлежащих очень богатым, все равно повышается!

Я подумал о старой женщине в дюссельдорфской аптеке, которая спросила меня, почему все дорожает.

— Мадам Хельман и супруги Трабо уже давно были здесь, когда прибыл мсье Хельман. Все остальные появились здесь одним-двумя днями позже или раньше, — сказал Лакросс.

— Хельман пригласил их приехать? Или они его?

— Этого я не знаю, — признался Лакросс. — Официально нам сказано, что они собрались здесь, чтобы отпраздновать день рождения мсье Хельмана: ему исполнилось бы шестьдесят пять. Но так ли это на самом деле… — Он тяжело вздохнул. — Эти люди обладают такой неимоверной властью. Они могут делать все, что захотят.

— И это говорите вы, полицейский?

Он только кивнул.

— Да, это говорю я, полицейский. — Он отвернулся в сторону и зажмурился, словно в глаза ему попал дым. — У них такая власть, что…

Он не договорил.

— Что они могут любому свернуть шею или пустить его по миру — это вы хотели сказать, да?

— Знаете, мсье, — сказал представитель «главного администратора», — мы с женой многие годы копили деньги на дом. И только что купили небольшой домик. Естественно, еще не вся сумма выплачена. Так что мы в долгу, как в шелку. Но домик на лоне природы — это вам не квартира-душегубка в центре города. У меня двое детей, мсье Лукас. Мальчик учится в гимназии, он хочет стать физиком. А дочке только пять лет. Мы все любим друг друга. Для людей, с которыми мне теперь придется иметь дело, я просто пыль под ногами. Еще чудо, что они вообще снисходят до беседы со мной. — Он опять закурил.

— Они обязаны беседовать с вами. Вы — представитель закона.

— Да куда там! — вздохнул Лакросс. — Какого закона? Моего или их?

— Существует лишь один закон: юридический.

— Прекрасно сказано, мсье Лукас. Вашими бы устами да мед пить. Эти люди привыкли общаться с президентами, королями и тому подобными персонами и устраивать себе такую жизнь, какая им по душе. Поймите меня правильно, мсье Лукас: мне не импонирует их богатство. Но я знаю: если я допущу неосторожность и наступлю кому-то из них на ногу, меня вызовут в Париж. Ничего страшного не случится, нет. Просто найдут мне замену, приедет другой человек и возьмется расследовать это дело. Очень мягко. В Каннах трудно быть полицейским. Сюда съезжаются самые могущественные воротилы. А у нас мало сотрудников. И занимающие наиболее ответственные посты уже в пятьдесят пять лет подают прошение об отставке. Это чистая правда и отнюдь не редкий случай! Просто они не могут больше. Мсье Лукас, мне пятьдесят шесть. Я пока еще что-то могу. Но я…

— Но вы боитесь, что через год-другой не потянете, — тихо подсказал я.

Он молча крутил кончик уса и смотрел из окна на кишащие в море лодки.

И тут я сделал нечто странное. Я сказал этому человеку, с которым только что познакомился:

— Я тоже этого боюсь, мсье.

Он молча взглянул на меня, и мы оба еще некоторое время сидели молча. Наконец он сказал:

— На всякий случай я уже попросил помощи у уголовной полиции в Ницце и у экономической полиции в Париже — пусть присмотрятся к этой компании. Я один бессилен что-либо сделать. И вы тоже, мсье, бессильны, равно как и ваша страховая компания, хоть она и довольно крупная. Нам придется иметь дело с миллиардами. С состояниями, которые правят этим миром. Почти со всеми ними. Это убийство не было обычным преступлением, наверняка не было.

— Раз вы сообщили обо всем в Париж, то вас поддержат самые большие шишки — министры и политики, — сказал я, явно ловя его на удочку, и он все понял:

— Надеюсь, мсье Лукас, надеюсь.

Вид у него был еще более хмурый, чем вначале, а взгляд не отрывался от собственных рук. Снаружи донесся громкий девичий смех. Потом вновь стало тихо, очень тихо в накаленном кабинетике Луи Лакросса. Лишь выдохнув дым, я заметил, что закурил сигарету.