И… что теперь? Где я? Кто? Кто я теперь? У меня есть комната и кровать, но по–прежнему нет одежды… Хоть бы зашел кто–нибудь, объяснил… Или нет, не надо. Не надо. Не хочу. Знать, помнить, понимать — не хочу. Устала.

Сжимаюсь в комочек и накрываюсь с головой. И даже глаза зажмуриваю, чтобы вовсе уже не быть. Не быть не выходит. Я по–прежнему жива, а у тела свои потребности.

Решилась все же встать и хоть немного осмотреться. В комнате был шкаф, а вдруг я найду там одеяло или одежду? И еда. Мне надо поесть, я слишком давно не ела.

Санузел нашелся за ближайшей дверью. Вторая дверь вела в коридор. Она тоже была не заперта, а коридор — огромен и пуст. И это пустота и огромное пространство передо мной неожиданно напугали, я вернулась в комнату и захлопнула дверь. Мне хватит того, что здесь. Что там я хотела? Осмотреть шкаф?

Шкаф оказался пуст. Совсем. А еда… На тарелочке — да, на тарелочке! — лежал хороший кусок мяса. А вот приборов не прилагалось. Я долго смотрела на этот кусок, пытаясь определить, чье же это. Ну ведь может же быть, что коровье? Так и не поняв, решилась все же куснуть. И тут же выплюнула, сбросила поднос на пол и упала обратно в кровать. Коровы за Бездной явно не водились.

Так прошел день. И ночь. И, наверное, еще день. Или не прошел. Или не весь. Мысли путались, бодрствование сменялось забытьем. Во сне мерещились вспышки огня, чья–то кровь, льющаяся потоком, голоса, имена. Трава, ветер, чужие и чуждые лица. Это пугало, и я просыпалась. Но реальность пугала сильней, и я вновь проваливалась в забытье.

Заходили слуги, меняли подносы с едой. Что–то мне говорили. Я по–прежнему не понимала. И уже не пыталась ничего просить или спрашивать. А однажды в потоке непонятных звуков услышала смутно знакомое — «анхенаридит». Но так и не сумела понять, что это значит.

— Анхенаридит? — попробовала переспросить.

— Авэнэ дэи лэ, — услышала в ответ. И еще что–то, долго и непонятно.

И обессиленно закрыла глаза, не желая оставаться в этом безумном мире. И жизнь потекла себе дальше, огибая мой маленький островок из белых холодных простыней.

А однажды почувствовала, как кто–то осторожно присел на мою кровать. И вампирскую ауру — тягучую, обволакивающую, незнакомую.

— Привет, — очень тихо улыбнулся мне чей–то голос, и его я тоже не узнала. Открывать глаза было страшно, но голос был доброжелателен и спокоен, и я заставила себя это сделать.

Да уж, видение из мира грез. Чьих вот только? Лицо чуть в тени, ведь окно у него за спиной, и свет играет по кромке его волос, загораясь пугливыми искорками, и тут же исчезая, смещаясь… А волосы длинные, рассыпаны по плечам, так небрежно, привычно, словно и не сокровища вовсе. А для меня сейчас ничто в мире не могло сравниться с красотою его волос. Ведь и у меня… когда–то… были… И даже длиннее были! И гуще!

— Помнишь, как меня зовут? — осторожно спросило видение.

Помню? Мы разве встречались? Быть может… Когда–то давно… Там ветер играл его вольными прядями… Собиралась гроза… Или глаза его были цвета неба… Или рубашка… А я все смотрела на него… там, тогда… здесь, сейчас… А имя у него было не сложным.

— Лоу, — прошептала, чувствуя, что слезы наворачиваются на глаза. — Лоу.

— Не, — усмехнулось видение, — не годится. Это что ж ты мне, на могиле просто «Лоу» собралась писать? Так я умирать не согласен. Как мое имя, девочка, полностью? Клялась, что не забудешь.

— Умирать? — не поняла его я. — Зачем тебе умирать? Тот, в красном, придет и сожжет, да?.. Но останется только пепел… Разве для пепла нужна могила?

Вновь прикрыла глаза. Смотреть на него было тяжело. Он был таким… изящным, воздушным, красивым. Но красная рука поднималась — и оставался только пепел. Он разлетался в воздухе, и не собрать… и совсем ничего не остается…

— Ну, тот в красном — вряд ли, — улыбается мое виденье. — А вот была одна девочка… Очень уж ей хотелось моей смерти. Не помнишь такую?

Девочка?.. Девочка с горящими восторгом глазами… Влюбленная девочка… Вот как ее звали?.. Не помню…

— Она не могла такого хотеть, — возражаю ему. — Она тебя любила. Сильно.

— Кто? — удивляется он. — Неужели ты?

— Нет, — я почти обижаюсь. — Не я. Девочка. Другая. Ты должен помнить.

— Прости, — пожимает плечами он, — у меня ужасная память на девочек. Так быстро мелькают. Давай мы лучше начнем с чего–нибудь попроще. Вот скажи мне, малышка, а как же зовут тебя?

Меня никто не зовет. Меня здесь бросили и забыли. Когда–то давно, возможно и звали, но теперь…

— Я не знаю, — отвечаю ему. — Не помню. А ты? — смотрю на него с надеждой.

— Я помню, — улыбается он.

— Ты мне скажешь?

— Я попробую подсказать. Помнишь, в детстве, — чуть подавшись вперед, он улыбается мне так светло и искренне, что становится даже немного теплее, — вы гуляли с мамой по дорожке, и ты все убегала от нее, а она тебя звала… Как она тебя звала тогда?

— Лара, — удивленно отвечаю, — Лариса, Лара…