Обнимаю его, прижимаюсь к нему всем телом, вдыхаю его запах, смешанный с горьковатым ароматом трав.

— Какой–то ты… слишком уж настоящий. Для сна.

— Ну, это же мой сон, — ухмыляется Лоу.

— С чего это? Только что мой был.

— А я тебя поймал. И увлек к себе, — «увлек» и «привлек» в этом сне, похоже, смешались. Он прижимал меня к себе, крепко–крепко. И отпускать, видимо, не собирался.

— И чем же твой сон отличается от моего? — нет, не хочу разрывать объятья, не хочу вновь стать одиноким бестелесным духом, которого никто не замечает. Не хочу бесконечно наблюдать чужую жизнь, хочу жить своей.

— Я лучше его контролирую. Но вообще–то, он уже не мой, он наш. Общий.

— И в чем это выражается?

— Проснувшись, мы оба будем его помнить.

— Не хочу пока просыпаться.

— Не будем, — соглашается он. — Хочешь, покажу тебе рассвет?

— Уже рассвет? — пугаюсь я.

— Здесь — да, — он разворачивает меня спиной к себе и шепчет, — смотри.

Смотрю. Край неба розовеет, все больше, больше, розовый цвет словно растекается по небу и земле. Воздух стремительно светлеет, и трава под ногами сменяет тысячу оттенков. Прямо на глазах появляется солнце и поднимается все выше, выше… Рассвет, уместившийся в несколько минут. Невозможный, фантастический. Лишь его стремительность, да трава под ногами вместо положенного сейчас снега, убеждали, что все же сплю, настолько все вокруг дышало жизнью.

— Красиво? — тихонько интересуется Лоу.

Могу лишь кивнуть.

— А вот так?

И трава заалела цветами. От наших ног и до самых гор.

— А говорил, будто можешь только один, — вспомнила я давнюю нашу беседу.

— Это вырастить только один. А сейчас я всего лишь вспомнил, как бывает здесь каждую весну. Цветы заполняют всю землю до самого горизонта. Сами, без всякой вампирской магии. Знаешь, для меня все их сады не сравнятся с красотою дикой степи, — он взял меня за руку. — Пойдем, пройдемся немного.

И мы побрели среди этих цветов куда–то навстречу солнцу. Легкий ветерок скользил по моим обнаженным плечам, тяжелые косы привычно чуть оттягивали голову… Так, стоп, какие косы??

Да, были. Словно и не было того суда, словно в жизни мне их не обрезали. А вот платье — с полностью открытыми плечами и рукавами, начинающимися от середины предплечья — в Стране Людей я б в жизни не одела. Да и не помнила я у себя такого.

— Почему я так выгляжу? — обернулась к вампиру. — И…ты.

Выглядел он обычно: в белой рубахе, светлых брюках. Вот только волосы у него тоже были белыми.

— А что я?

— Твои волосы.

— Натурального цвета. Какими были когда–то и должны были бы быть сейчас.

— Ты таким себя представляешь? И меня? Это ты придумал мне косы?

— Не знаю. Может быть — ты? Твой истинный облик. То, какой ты себя ощущаешь.

— Думаешь, я ощущаю себя такой? — взглянула на него скептически. — Что–то не верится. Тогда бы я в парике ходила. Том самом, с косами. А я его никогда носить не рвалась.

— Ну, значит, я тебя такой ощущаю, — не стал он спорить. — Ты сейчас похожа на девочку, что встретилась мне на Горе. Я тебя соблазнял дежурными фразами, смотрел в глаза и ждал, когда они остекленеют. А ты рассмеялась. Ты так смеялась. Ты была такой красивой тогда. Сказочно красивой.

— А сейчас? — поспешила я. Вспоминать о том, что еще случилось тогда на Горе, мучительно не хотелось.

— И сейчас. Только больше ты так не смеешься. Что б я ни делал, как бы тебя не веселил, твой смех звучит уже иначе.

Вот даже странно, с чего бы.

— Нет, это не удивительно, — продолжает, заметив мою горькую ухмылку. — Но жаль…

И мы идем дальше: девочка с косами, которые никто не обрезал, и вампир с волосами, которые никогда не седели. Две иллюзии в мире снов.

— И все же, как–то это неправильно, — замечаю я когда–то потом. Где–то посреди бесконечной прогулки по бесконечным цветущим просторам. Я сижу на траве и плету венок из алых маков, которых вокруг настолько много, что мне даже не надо привставать, чтобы сорвать очередной десяток цветков. Лоу лежит рядом, закинув руки за голову и глядя в бездонную синь небес.

— Что неправильно? — интересуется с ленивой улыбкой.

— Ты неправильный. И вкусы твои, и дом твой.

— Это вдруг с чего ж? — от удивления он даже голову в мою сторону чуть поворачивает.

— Ну, вы же все–таки Дети Леса. Ты должен лес любить. Вечную тень под огромными еловыми лапами, яркие огоньки клюквы на болотах, цветение ландыша и медуницы по весне, — горло почему–то перехватило.

— Скучаешь по дому, верно? — он неожиданно оказался рядом, тепло обнимая за плечи. — То, что ты перечислила — это твой лес, твой дом. Места, где ты гуляла в детстве. А я… — его руки сползли мне на живот, крепко прижимая меня спиной к его груди, стискивая на какой–то миг, и вновь ослабляя объятья, но уже не отпуская. — У меня было другое детство, Лар. И в этом детстве лесов уже не было. Выражение «дети леса» не более чем сладкая ложь, которой тешат себя Древние. Столетия войн их выжгли дотла. Мое детство — это огромные города из синтетических материалов, это частные домашние сады под покровом защитного купола. Это невозможность выйти на улицу, ведь там — то кислотный дождь, то огненный смерч.

— Но я же видела… — изумленно оборачиваюсь к нему лицом, всматриваюсь в глаза. — Анхен показывал как–то. Там был лес. И деревья, огромные, почти живые… Да, они все живые, но у тех… словно сердце билось.

— Анхену повезло, он родился еще до войны, — чуть пожимает плечами Лоу. — До той последней войны, что уничтожила все. А вот мне лесов уже не досталось. Видно, поэтому я так люблю степь. Она — то, что у меня есть, а не воспоминание о том, что у меня якобы было.

— Да? — кажется, мои представления об их мире очередной раз перевернулись. — А мне почему–то думалось, что там у вас был этакий Золотой Век, а потом катастрофа — и вы здесь, и вы вампиры, что оказалось чудовищней самой катастрофы.