В итоге наставник опять был доволен:

— Аллах сегодня так милостив! — воскликнул мулла, воздев руки к небу, а Мехмед не удержался от усмешки, которая, к счастью, осталась незамеченной.

«Мулла думает, что Аллах совершил чудо, а ведь это чудо совершил я сам, — сказал себе принц. — Сколько же на свете чудес, которые на самом деле не чудеса? А сколько на свете вещей, которые кажутся нам не такими, как есть на самом деле? Хорошее кажется дурным. Дурное — хорошим. Как же в таких случаях найти правильную дорогу?»

Четырнадцатилетний принц никогда не отличался особенной силой веры, но вдруг поднял взгляд вверх подобно мулле и мысленно попросил: «Аллах, то, что будет со мной совсем скоро, это искушение, которое я должен преодолеть, или всё же милость, которую я должен принять с благодарностью?»

Зима в Турции — хмурое и туманное время, и пусть была ещё только осень, но по мере приближения зимы солнечные дни выпадали всё реже. Вот почему Андреасу показалось чудесным совпадением, что нынешний день стал солнечным.

Окна «класса» выходили на восточную сторону, так что на ковре виднелась россыпь золотых пятен от солнечных лучей, проникавших через резные оконные решётки. «Как красиво», — подумалось греку, а особенно красивым казался мальчик, который сидел среди золотой россыпи и сам уподобился солнечному лучу, поскольку был одет в жёлтый кафтан — совсем как на самом первом уроке несколько месяцев назад.

Четырнадцатилетний принц волновался, поэтому сидел, потупившись, и неосознанно мял в руках край своего зелёного тканевого пояса, но стоило слуге закрыть двери и оставить Андреаса вдвоём с учеником, как принц тут же вскочил и пробормотал по-гречески:

— Доброе утро, учитель.

— Доброе утро, мой ученик, — улыбнулся Андреас.

По-правде сказать, он и сам волновался, но ждал, что волнение более-менее уляжется, и тогда можно будет начать разговор. Наверное, ждать не стоило, потому что от внимательного, выжидающего взгляда серых глаз, опушённых рыжеватыми ресницами, Андреас почувствовал, что взволнован больше прежнего. Даже немного закружилась голова.

Мехмед, не вытерпев, тихо проговорил по-турецки:

— Учитель, ты обещал объяснить… — но тут же замолчал.

— Да, мой мальчик, я помню, — по-гречески ответил Андреас.

Он сделал глубокий вдох и уже приготовился начать объяснение, но тут осознал смысл своей только что произнесённой фразы. Молодой грек чуть не стукнул себя по лбу: «Как ты сейчас назвал принца!?»

Мехмед, конечно, не понял, что произошло. Принц не знал и не мог знать, что обращение «мой мальчик» является особенным. Никогда и никого из своих учеников Андреас не называл так. Даже того девятнадцатилетнего ученика, с которым переступил запретную черту.

«Мой мальчик» — именно так называл Андреаса его собственный учитель в Константинополисе, то есть тот самый человек, которого Андреас чуть менее десяти лет назад полюбил всей душой и переступил в этой любви последний предел. Такая любовь заставляет любящего внутренне измениться, его жизнь разделяется на «до» и «после», и пусть особые взаимоотношения остались в прошлом, учитель из Константинополиса всё равно продолжал как бы незримо присутствовать рядом, давать советы, ободрять.

«Что же я такое сказал? — сам себе удивился Андреас. — Неужели я хочу стать для этого мальчика особенным учителем? Неужели моя привязанность так сильна?»

А глаза принца, внимательные серые глаза, всё смотрели и смотрели. Затем Мехмед сделал два шага вперёд, робко взял учителя за руку. Это оказалось как раз то, чего Андреасу недоставало, чтобы волнение сразу же улеглось. Стоило только почувствовать, что у мальчика дрожат пальцы, как внутренний голос проговорил: «Успокойся. Он взволнован куда больше тебя».

Вот почему, когда принц спросил по-турецки:

— Учитель, что с тобой? — грек смог спокойно ответить так же по-турецки:

— Ничего, мой мальчик. Я просто собираюсь с мыслями. То, что я расскажу тебе, весьма сложно для понимания. Многие люди думают, что понимают, но на самом деле — нет, а я очень хочу, чтобы ты понял всё верно.

Чуть помедлив, Андреас положил свободную руку Мехмеду на плечо и взглянул своему ученику в лицо:

— Ты помнишь наш позавчерашний уговор? Ты должен…